Война. Поле сражения воинов, голод и тяготы тыла и место страдания детей.
Закончатся битвы, закроются раны, стихнет плач матерей и вдов, но детские страдания нескончаемы, они длятся и длятся бесконечно, становятся привычными и обязательными для искалеченных физически и морально маленьких страдальцев, даже не осознающих, что быть так не должно никогда.
«Седьмая рота – жрать охота» это не воинское подразделение, это ватага бездомных мальчишек, которым война предоставила полную волю, лишив отчего дома и родительской заботы.
В тупичке возле станции в нашем железнодорожном поселке стояла развалюха одноногого старика деда Васи. Домишко был ветхий с уже вросшими в землю оконцами, но гостеприимный и добрый, ставший пристанищем для сирот, собиравшихся в нем целыми стайками.
Пацаны ездили по поездам, приворовывали, пели жалостные песни, собирая куски и подачки. «Я не убитый и не раненый, а покалеченный войной» - это была их песня и судьба.
С добычей приходили к деду Васе, отлеживались, отдыхали летом, отогревались зимой и опять пускались жить и зарабатывать себе пропитание.
Состав квартирантов деда Васи не был постоянным. Железнодорожная станция была узловая, для заправки останавливалось множество поездов, привозивших и увозивших дедовых постояльцев в самые разные края безразличной к их бедам Родины.
Сами они дали название своему беспризорному братству и все вокруг так их и звали, не считая это сколько-нибудь оскорбительным.
Поселку беспризорники не мешали. Напротив, весной помогали копать огороды, осенью появлялись в укрупненном составе копать картошку.
Сказывалось, видимо, влияние деда Васи, который и сам не был пьяницей или бездельником и частенько ковылял по дворам, помогая бабам справляться с работой, требующей мужских рук.
В поселке полно было одинокого бабья, повыбивала война мужиков, а железнодорожники – машинисты, кочегары работали по полной, не отвлекались.
Жители отвечали ребятам сочувствием, постоянно делились кто чем мог, не голодала «Седьмая рота – жрать охота». Нет, не голодала, вопреки своему прозвищу, но была ему верна.
Были у этого беспризорного братства свои законы взаимопомощи. Они не давали друг друга в обиду и жили дружно, все в абсолютно твердой уверенности, что родители или, по крайней мере, кто-то один из них, живы, ищут и найдут их.
Наверное, еще и поэтому все знали дедов адрес – Майский тупик, дом 3 и непременно возвращались сюда после странствий, хотя бы на час, пока заправлялся паровоз состава, в котором они путешествовали.
На соседней от Майского тупика улице стояла школа № 7, где директорствовала мама, да и наш дом почти соседствовал с дедовым, так что вся жизнь «Седьмой роты» невольно протекала на наших глазах.
Мама постоянно и безуспешно пыталась то устроить ребят в детский дом, находившийся в городе в километрах пяти от поселка, то вовлечь ребят в процесс обучения хотя бы в пределах начальных классов.
Но детдом отвергался категорически, с обучением все соглашались, но соглашение не выполняли.
Уезжали одни, приезжали другие – много война породила сирот.
Мама носила им учебники и книжки, и дед Вася, выполнявший роль завуча, клялся, что все учатся и читают. Но поди проверь этих маленьких муравьев, постоянно снующих в поисках своей доли.
Сам дед Вася и его постояльцы участвовали и в жизни поселка.
Когда нашу школу-десятилетку закрыли под японский госпиталь и обнесли забором, самыми смелыми посетителями раненых японцев была именно «Седьмая рота – жрать охота».
Забор у школы был скоро продырявлен и ребятишки, а потом и взрослые ходили глянуть на диковинных японцев.
Любопытство вскоре сменяла жалость и раненым через дыры в заборе передавали еду – овощи с огорода, яйца и хлеб, разные домашние постряпушки.
«Седьмая рота» не страдала скромностью или боязнью. Когда раненых выводили во двор на прогулку, пацаны всей оравой с гиканьем брали препятствие.
Ребята тащили раненым свой провиант и получали взамен забавные газетные чудеса – фонарики, птиц, самолетики и кораблики. Нарушителей быстро прогоняла охрана, но это было уже потом, после интересных свиданий.
А начальная школа № 7 – длинный одноэтажный барак, только с большими окнами, вообще был как бы подшефным у «Седьмой роты».
Дед Вася постоянно чинил то рамы, то двери, то парты и присматривал за школьной лошадкой, старым добрым существом по кличке Монгол. Присадистый, невысоконький мохноногий Монгол обеспечивал само существование школы, возил воду, дрова для печного отопления, продукты для питания детей, которое в начальных классах было обязательным и бесплатным.
Принаряженный Монгол возил в дровнях школьников на праздники в город, а в случае необходимости – в больницу детей и в роддом учительниц, которым выпадала такая удача.
И весь коллектив школы при участии вездесущей «Седьмой роты» заготавливал для Монгола сено на всю зиму.
Никаких конюхов или рабочих школе не полагалось и вообще Монгол существовал как привидение – вроде он есть, а вроде и нету. «Седьмая рота» во главе с дедом Васей приняли Монгола в свое братство и трогательно о нем заботились, устроив навес во дворе. А когда однажды плохо стреноженный старый Монгол нечаянно забрел в степь далеко от поселка, ребята по всем воинским правилам организовали поиски, нашли и торжественно вернули беглеца на место.
К нам домой ребята забегали часто, но всегда вели себя прилично и скромно. Бабуля чинила им одежонку, в основном, уменьшая взрослые размеры или просто распарывала и перешивала швы, сделанные неумелой детской рукой.
Ну и подкармливала, чем было. Я видела, как однажды бабуля горько плакала и обнимала прибежавшего со мной пацана, который услышав, что она хочет отдать нашему Казбеку вчерашний суп, закричал: «Не надо собаке, давайте я съем!»
Нет, он не был голодным этот мальчик, просто бабулин суп был для него символом дома, уюта, исключал его хоть ненадолго из бездомности и сиротства.
Мои посещения дедовой халупы, мягко говоря, не приветствовались домашними, но разве можно было удержаться и не слушать рассказы и песни маленьких бродяг.
Какие это были песни! Кто сочинял их, кто научил их исполнять? Никогда и нигде я не слышала их, все они были о людских бедах и страданиях, о разных трагических, а иногда и счастливых случаях. Вот, к примеру, пели о возвращении отца в дом, из которого ушла от детей и раненого мужа их мать:
«Здравствуй, папа, иль это не папа,
Ноги целы и руки целы,
А на левой груди расположен
Орден красного знамя блестит.
Это я, мои милые детки,
Что же мама не вышла встречать?
Папа, мама нам стала чужая
Так не будем о ней вспоминать…»
Ребята пели так жалостливо и выразительно, я потихоньку вытирала слезинки, представляя себе все это в ярких картинках.
Помню песню «Девочка-крошка малютка безногая», «Все васильки, васильки, сколько их выросло в поле» и другие такие же.
Все песни были на один мотив, но исполнение компенсировало недостатки. Вот под эти песни в вагонах и раскрывали жалостливые тетки свои кошелки, наделяя пацанов своим «богачеством».
Среди коловорота дедовых квартирантов все же один был постоянный. Непререкаемый авторитет для ребят, главный помощник деда Васи, по существу, ответственный за благополучное существование братства под названием «Седьмая рота – жрать охота».
Звали его Володька.
Продолжение в "Володька", "Гоша, Гошенька".