Храм этого маленького городка был также небольшим. Он сиротливо стоял на окраине, из-за чего, видимо, и уцелел. Ибо великолепные центральные церкви и даже соборы все были разрушены безбожниками в 30-40 гг. Поэтому местные богомольцы особо любили единственную свою церковь и дорожили ею.
Лишь старая Анисия не уподоблялась им. Она постоянно приходила в храм, но не как в Дом Божий для спасения души, а будто в свой жилой дом, принадлежащий лично ей.
Она, много лет занимая веское положение в двадцатке, властно руководила не только верующими, но и... священниками. Анисия не признавала того, что пастыри поставлены Самим Богом для совершения богослужений и руководства православной общиной. Она, пользуясь их бесправием в то время, из-за любого несогласия отсылала мастерски оформленный донос уполномоченному.
Когда во время свободы вероисповедания на приход приехал молодой священник Андрей то, посмотрев в домовую книгу, удивился числу своих предшественников. Реже, наверно, одна пора года сменяла другую, чем друг друга сменяли они. Он не успел еще разложить вещей, как в церковный дом по-хозяйски, без стука вошла Анисия. Проронив несколько фраз о том, откуда родом, как зовут, она приступила к «главному»:
– Я бы хотела, чтобы у нас, отец Андрей, с первого дня не было недоразумений, чтобы считались с тем, что я говорю...
И после этого она не двухзначно посмотрела или, точнее сказать, указала взглядом на исписанную открытую домовую книгу.
– Я бы тоже хотел с первого дня, – сказал ей священник, – чтобы вы поняли истину: есть, как говорится в Священном Писании и Священном Придании, пастырь и есть пасомые. И не они руководят пастырем, а он ими. Поэтому я буду исполнять обязанности настоятеля, заботиться о пастве, о церкви и прошу быть мне послушными и почтительно относиться к моему сану, данному Господом.
Такие слова, как кипятком, ошпарили Анисию. И она, ничего не сказав, выбежала на улицу. С такой же быстротой она состряпала и отправила уполномоченному очередной донос на очередного священника. Но вышла неувязка: должность безбожных кураторов церкви упразднили и письмо, сломав зубы, кануло в небытие. Затем было такое же письмо отправлено правящему архиерею, которое, явив свое безобразие, увенчалось справедливостью: Анисия из двадцатки была исключена.
После такого ущемления ее властолюбия, назвав храм ненужным ей и не благодатным, она пустилась разъезжать по весьма отдаленным и крупным монастырям, соборам... А после каждого такого «паломничества» она, как правило, приходила в местную церковь, чтобы поделиться с окружающими «впечатлениями». Рассказы ее сводились к одному: здесь храм не такой, в нем не та благодать, здесь цены на свечи выше, чем в том монастыре, здесь цены на требы выше, чем в том соборе. Но особенно живописно она описывала величие и исключительность «тамошних священников», до которых, мол, отцу Андрею очень далеко... Так, «облегчив душу» и исполнив свою новую скверномиссию, она опять отправлялась, по ее словам, за благодатью и святостью...
Но и в долготерпеливого Господа терпение иссякает. Так случилось и здесь. Внезапная болезнь серьезно уложила Анисию в постель. Но еще большей болезнью была поражена ее душа.
– Позовите ко мне священника, – высказала она родственникам свою волю, которая так не сочеталась с волею Божьей, – только не отца Андрея, а деревенского священника, батюшку Наума.
Никакие возражения и уговоры не помогли. Пришлось родным ехать за пятьдесят километров к другому священнику. А тот при встрече, ссылаясь на святые каноны Церкви, им отказал:
– У каждого священника есть своя каноническая территория, за пределы которой в исполнении таинств и треб он выходить не имеет права. Это возможно в данном случае только с письменного разрешения настоятеля вашего прихода. А у вас такой бумаги нет... – И, наставляя их, закончил: – Убедите болящую смириться, обуздать свою непокорность, попросить у своего пастыря прощения и чтобы он исповедал и причастил ее.
Родственники отправились обратно ни с чем. Когда же они, по приезду, вошли в дом, то Анисия лежала бездыханно. А вместе с телом замерли, как зеркало ее души, злые глаза и искривленный от чего-то совсем неблагозвучного рот...