К юбилею сериала «Идиот».
Сидят два мужика, выпивают. Один говорит: «Опять жена домой пьяного не пустит, придется на лавочке ночевать». – «А ты разденься догола, - советует ему собутыльник, - постучи в дверь, а когда жена откроет, забрось в квартиру одежду. Не оставит же супруга тебя голого на лестничной площадке, все равно впустит. Я всегда так делаю». Напился мужик от радости, что так легко проблему можно решить. Приходит домой, стучит в дверь. Дверь открывается, мужик забрасывает внутрь всю свою одежду. Дверь захлопывается и раздается голос «Осторожно, двери закрываются. Следующая станция «Арбатская».
- Идиот, - скажите вы про мужика и будете правы. В этом анекдоте суть идиотизма, пусть пьяного, а значит разового. Идиот – это внесистемный человек, но страстно пытающийся попасть в систему или хотя бы на нее как-то повлиять. Википедия дает следующее определение: «Идиот — в Древней Греции человек, живущий в отрыве от общественной жизни, не участвующий в общем собрании граждан полиса и иных формах государственного и общественного демократического управления». Но поскольку этот википедийный грек не может жить без общества, которое его по каким-то причинам отвергает, то он готов пожертвовать самым дорогим, что у него есть, лишь бы «поучаствовать в общем собрании».
Принято почему-то считать, что князь Мышкин Лев Николаевич – это образчик христианской святости и доброты. А то, что окружающие его честят «идиотом» - это реакция падшего и злобного мира на душевную чистоту Мышкина. Но Достоевский очень точный писатель и весьма редко применяет переносные выражения. Бывший уголовный хроникер, черпавший свое вдохновение в полицейских протоколах, прекрасно знал силу слова, неточное употребление которого могло сломать и даже погубить человеческую жизнь. А потому тексты Достоевского следует понимать буквально. И само название романа «Идиот» говорит нам о том, что Федор Михайлович считает якобы добрейшего князя Мышкина полным идиотом. Кстати, забегая вперед, скажу, что Бортко спас свою экранизацию «Идиота» только точным воспроизведением авторских текстов, которые, вопреки воле режиссера, сами донесли до зрителя идеи Достоевского.
Для верности, что бы уж не оставлять никому сомнений, Достоевский делает Мышкина идиотом физическим, клиническим, то есть человеком, который из-за тяжкой болезни никогда не станет полноправным членом общества, а уж, тем более, высшего света. Печать умалишенного – это на всю жизнь, даже если человек полностью был реабилитирован врачами. Впрочем, если где-нибудь в провинции с этим штампом и можно просуществовать, то в светских кругах, «на этих скоростях», как пел В. Высоцкий, незначительная «песчинка», то есть былое слабоумие, «обретет силу пули». И как пуля убивает, так и насмешка света уничтожит носителя печати общественного проклятия. Именно это происходит с Мышкиным. К нему усилием медиков возвращается разум. Но вместе со способностью мыслить приходит и понимание, что он, Мышкин, все равно останется полным изгоем великосветского общества. И не поможет ему ни титул, ни деньги, которых, впрочем, в начале романа у него нет вовсе. Он не может жениться, создать семью из-за временных недомоганий и припадков. Он не может служить и зарабатывать деньги по тем же причинам и еще в силу своей малообразованности из-за длительной болезни. Ему бы скрыться на просторах необъятной родины, найти упокоение в дальнем уголке, но гордость мешает. Он же князь, отпрыск известной фамилии. Ему ли скрываться и прятаться? Он желает принадлежать системе, его отвергающей – свету. И он, понимая, что этого не произойдет никогда, готов пожертвовать всем, что у него есть и даже собственной бессмертной душой, лишь бы справиться с охватившем его полным отчаянием. В таком состоянии гордость – смертный грех – принимает более страшную форму, форму уничижения. «Уничижение паче гордости», - говорят святые отцы. Но Мышкин готов на любое унижение и даже уничтожение собственной души, лишь бы попасть в свет. У него есть титул, что, по его мнению, дает ему права на это. И он становится похожим на пьяного мужика, забрасывающего свою одежду в вагон уходящего поезда, но остающегося голым на платформе.
Он не обращает внимание на оскорбления людей, как равных ему по общественному статусу, так и стоящих гораздо ниже. Он начинает раздавать полученное наследство всевозможным аферистам. И Достоевский уточняет, что если в момент получения князем наследства, полученный капитал составлял полтора миллиона рублей, то к моменту сватовства к Аглае Епанчиной он сократился до ста тридцати тысяч. И поскольку такой фатальный идиотизм не умещается в головах окружающих Мышкина, а также читателей романа, то общественное мнение начинает объяснять это малопонятное явление столь же малопонятными для большинства людей отвлеченными, абстрактными словосочетаниями – «христианской добротой и бесконечным милосердием». Доходит дело до того, что Мышкин преподносится как человеческий образ самого Христа, что является, несомненно, оскорблением и карикатурой на Спасителя.
Давайте поймем, все-таки, что есть понятие «делать добро». «Добро» – происходит, по моему крайнему разумению, от глагола «добирать». Да, несмотря на то, что человек приходит в этот мир совершенным, по мере возрастания ему приходится что-то «добирать» - знания ли, умения ли, имущество ли для обеспечения своей жизни и жизни своих детей. Человек добирает необходимое для своего существования. И делать добро этому человеку означает помогать ему приобретать необходимое – знания, умения, имущество. Но как определить, что для человека необходимо? Это можно узнать более или менее точно лишь дождавшись слезных просьб самого нуждающегося. Если человек сам не просит, пусть даже из гордости или уничижения, оказывать ему помощь есть проявление идиотизма. Полным перечнем необходимого для конкретного человека обладает только Всевышний. И делать добро, не посоветовавшись с Ним, заниматься благотворительностью без Его участия – это опять-таки впадать в идиотизм, пусть даже и не такой крайний, как в случае с голым гражданином из метро. Без Бога добра не бывает. Любая благотворительность – это следствие Его промысла, когда одному человеку даются излишки, но не для безумств, вроде катания собак на самолете, а для того, чтобы покрыть недостаток других.
Возможно ли творить добро в рамках, скажем, отдельной организации? Можно ли представить себе, что кассир подает милостыню из дневной выручки, а кладовщик раздает обувь нуждающимся прямо со склада? Да нет, это будет считаться должностным преступлением. Выдача средств денежных и материальных производится лишь по указанию собственника или директора фирмы, исходя из их соображений. Благотворительность всегда рациональна, достаточна и происходит по Высшим резонам, а не по человеческому усмотрению, в противном же случае она становится глупостью. Но верит ли Мышкин в Бога, мы так никогда и не узнаем. На прямой вопрос Рогожина князь разражается такой словесной пургой, что всяк услышавший, в том числе и Рогожин, пожалеет об этом вопросе.
То, что князь Мышкин добровольный идиот, это понятно. Но такой ли уж он единственный и неповторимый, а потому одинокий во всем романе? Да нет, конечно. Достоевский выводит еще достаточное количество различных персонажей, не менее идиотского поведения, чем князь Мышкин.
Парфен Рогожин – сынок богатого купчика, сыздетства замордованный своим папашей. Зашуганный, забитый, закомплексованный он, вдруг, становится богатым наследником. И деньги, по его мнению, становятся для него, подобно титулу для Мышкина, пропуском в высшее вожделенное общество. Причем, Парфену хватает ума сообразить, что полноправным членом высшего света он, по своей малограмотности и невежеству, также никогда не станет. Ни одна из княжон или графинь не пойдет за него, грязного и сиволапого, из-за одних только денег. Рано родился Парфен Рогожин. Ему бы в нулевые двадцать первого века, когда деньги сводят на нет все недостатки образования и воспитания. А потому он хватается за первую попавшуюся представительницу, по его мнению, света, к тому же красавицу, предмет соблазна для окружающих ее дворянчиков, Настасью Филипповну. То, что она падшая женщина, Парфена не останавливает. Дотронуться до сладкой барской жизни, воплотить многовековую мужицкую мечту – стоит того, чтобы не обращать внимания на такие мелочи, как чья-то сомнительная репутация. Так крестьяне, грабящие помещичьи дома, выдирали из стен венецианские каминные зеркала. «Ничего, что они без каминов, нам камины без надобности, в наших сараях камины ни к чему». Так убийцы тех же времен вырывали изо рта трупа золотые коронки, даже не затем, чтобы переплавить, а чтобы вставить себе и сверкать зубами на ярмарках. Парфен Рогожин – точно такой, не меньший идиот, чем князь Мышкин. Он выкидывает огромные деньги на страсть, которая никогда не удовлетворится. И он заведомо знает об этом, но не смиряется со своим положением и откровенно бесится. Собственно, он и убивает Настасью Филипповну не из ревности, как принято считать, а просто по своей идиотской дикости, из мести за несбывшиеся мечты.
Настасья Филипповна, кстати, раз уж речь о ней, так же не портит этого ансамбля клинических идиотов. Некогда, вступив по воле и желанию Тоцкого, на путь разврата, она, якобы «мученица и страдалица», что к вящему ее удовольствию восторженно подтверждает Мышкин, вовсе не пытается раскаяться и прекратить начавшееся распутство. (Вот кстати, это Достоевский, Толстой и Куприн внушили России мысль о «святом мученичестве» проституток). Ей бы уехать на богомолье, скрыться в далеких монастырях от всеобщего позора, но что ей тогда делать с ее красотой? А красота для нее такой же билет в высшее общество, как для Мышкина титул, а для Рогожина деньги. Ей нужен Петербург, ей нужна власть и влияние, ей нужен вход в Зимний дворец. Но, как и ее товарищи по несчастью, она в курсе, что со штампом «шлюха» ей процветание в свете не грозит. Максимум, на что она может рассчитывать – это быть содержанкой какого-нибудь знатного «папика», что ее явно не устраивает. Ей нужны деньги, но более ей нужен титул. Вот она и швыряет рогожинские деньги в огонь на глазах у Мышкина, подражая ему самому. Есть, знаете ли, у женщин такой метод привлечения мужчин – излагать мысли этих мужчин им самим, выдавая за свои собственные, таким образом, симулируя «единомыслие», а также «родство одиноких душ». Ей бы замуж за Мышкина, титулок приобрести. А с красотой, титулом да тайными рогожинскими подношениями Настасия Филипповна показала бы Петербургу, в каком канале у него раки зимуют. Но Мышкин своим настойчивым идиотизмом ее переигрывает, что в приводит ее в отчаяние. И она бросается в объятия Рогожину, что для нее означает карьерную смерть, равно как и физическую. И она столь же напоминает мужика из анекдота, с той лишь разницей, что выбрасывает в уходящий поезд не одежду, а собственную жизнь. Но это уже не трагедия, а идиотический фарс.
Фарс – вот о чем роман Достоевского. Фарс и комедия, на которые идут вполне неглупые люди, но одержимые собственной гордостью и непримирившиеся со своим жизненным положением, со своей, как им кажется, неудачливой судьбой.
Ставит ли режиссер Бортко в своем сериале «Идиот» фарс? Никоим образом. Вопреки устоявшейся традиции превращать любую трагедию в шоу, Бортко идет в обратную сторону – он делает из фарса трагедию. Мышкин у него прообраз Иисуса, но не настоящего, а Иешуа Га-Ноцри, фальшивого Христа, созданного высокомерным сознанием образованнейшего девятнадцатого века. И, кстати, Бортко оказался логичным художником, сняв, как продолжение «Идиота», сериал «Мастер и Маргарита», пройдя путь от идиотского псевдохристианина Мышкина к идиотскому псевдобожеству интеллигенствующей тусовки Иешуа.
Соответственно, и весь ансамбль артистов, снимающихся в сериале, подпадают под прелесть Бортко. Прелесть, в христианском понимании – это чувство, основанное на лжи и лживых посылах. Бортко не раскрыл Достоевского, не угадал его замыслов, а потому направил и великих артистов по ложному пути, не дав раскрыться и им. Евгений Миронов в фильме не авантюрист, дошедший до высшей точки отчаяния, а действительно «исусик», пытающийся претендовать на святость, в том виде, как ее представляет себе Бортко. Но ведь ясно, что сумасшествие это всегда результат отчаяния, которым «исусики» как раз-то и не страдают. А вот отчаявшиеся страстные натуры доходят до исступления, умопомрачения и даже суицида весьма часто. Но Бортко в прелести, а потому не замечает очевидных элементарных вещей.
Владимир Машков признавался, что он не понимал, как ему играть. Конечно, не понимал, ведь ему никто не объяснил, что Парфен Рогожин такой же страстный идиот, совершенно умалишенный опустившийся тип, способный на любое хладнокровное зверство, в душе уже корчащийся в языках адского пламени. Нет, Бортко поручает Машкову роль некоего страдальца, который от совершенно непонятной Бортко «любви» выкидывает беспричинные леденящие душу фокусы и выделывает мрачные коленца.
Спасибо Лидии Вележевой, что у нее, в конце концов, получилась не истеричка, хотя по логике Бортко, все к тому могло придти. Но образ Настасьи Филипповны остался для зрителя столь же непонятным и нераскрытым. Мотивация поступков ее осталась где-то там, за кадром, куда вход простому зрителю заказан. Вероятно, Лидия, как и Владимир Машков, создавая свой образ, оказалась в том же недоумении, но публично в этом, по женской скромности, признаваться не стала.
У Ольги Будиной, которая играла идиотку второго плана Аглаю Епанчину, образ, на мой взгляд, оказался более четким и не таким размытым, как у главных героев. Вероятно оттого, что идиотское положение, когда нужно непременно и скоро выходить замуж, хоть бы и за кого попало, знакомо большому количеству наших женщин.
Владимиру Ильину и Александру Домогарову идиоты попались небольшие и они с ними справились. Но самый лучший идиот, по моему мнению, получился у Алексея Петренко, сыгравшего генерала Иволгина. Генерал тоже пытается попасть в заведомо недосягаемую для него систему – в свою собственную утраченную молодость, омрачая слух близких и друзей совершенно идиотскими воспоминаниями. И его старческое отчаяние получилось у Петренко замечательно. Возможно оттого, что старческий идиотизм столь же сильно распространен в нашей прискорбной жизни, как и женский перед обязательным замужеством, а потому многим близок и понятен.
Но нужно отдавать себе отчет, что роман «Идиот» - это великое произведение, созданное для понимания как частного идиотизма, так и государственного. А разве современные украинские события не являют нам классический образец этого самого? Ведь, чтобы попасть в систему Евросоюза, что есть заведомо невозможный акт, Украина разоряет собственный народ, распродает за бесценок материальные ценности и публично отказывается от нравственных. И кто докажет мне, что это не идиотизм? А разве Россия, попирающая свою историю, отказывающаяся от собственного пути, разбрасывающаяся ресурсами материальными ли, культурными ли, интеллектуальными ли, людскими ли, разве она не превращается в персонаж Достоевского всего лишь ради того, чтобы совершить абсолютно безумное действо – «принять общемировые ценности и слиться с демократическим обществом»? И это тоже государственный идиотизм.
Впрочем, сериал Бортко «Идиот» также намекает нам и на нравственное состояние его создателей. Одна только музыка Корнелюка в стиле «Бандитский Петербург» уже настраивает зрителя на что-то вроде кровавого фэнтези, а не на философскую притчу. Что это как не отчаянная попытка Бортко проникнуть во вселенскую систему православия, подлинный мир великого русского писателя, с полным осознанием того, что лично ему, Бортко, православие как зайцу курево. И полного проникновения, в силу этого и других обстоятельств, не произойдет никогда. Что это, как не полный идиотизм, о котором нас предупреждал гений Федора Михайловича Достоевского?