Короткое лето и вся жизнь

                КОРОТКОЕ ЛЕТО И ВСЯ ЖИЗНЬ          
               
         

                1                1               
    
      Было десять часов утра, воскресенье. Анна Михайловна подошла к телефону и набрала номер матери.
       - Как ты сегодня?- спросила она.- В порядке?
       - В порядке. Лариса ушла на рынок, а ты, если зайдешь, купи мне грамм двести конфет. Моих любимых леденцов, ты знаешь.
       - Знаю. Буду у тебя часов в пять, после маникюрши.
       Анна Михайловна положила трубку. Торопиться было некуда, сын с невесткой вчера уехали на дачу, внук был у друзей. Она спокойно позавтракала и переоделась. Нужно было ненадолго зайти к заболевшей приятельнице, в парикмахерской занять очередь к знакомой маникюрше и купить матери конфет. Она подошла к зеркалу, чтобы поправить прическу и в этот момент в прихожей раздался короткий звонок. Анна Михайловна подошла к входной двери и глянула в глазок. Перед дверью стояла незнакомая девущка.
       - Да? - приоткрыв дверь и не сбрасывая цепочку, спросила Анна Михона. - Вы к кому?
       Девушка  подняла  глаза.
       - Извините, но у меня к вам лишь один вопрос. Имя Майкл Андерс вам что-нибудь  говорит?
       Анна Михайловна обмерла. 
       - Что? - ошеломленно сказала она. - Майкл Андерс? Господи! Откуда вам известно это имя? Кто вы?
       Девушка  улыбнулась.
       - Ох, кажется, я нашла. И если вы меня впустите в дом, я всё объясню.
       - Да, да, конечно! - уже сильно волнуясь, сказала Анна Михайловна, сбрасывая цепочку. - Конечно же, проходите в комнату! 
       Девушка вошла. Ей было лет двадцать. У неё было доброе лицо, волнистые светлые волосы и большие серые глаза Анна Михайловна с выжидающе смотрела на неё, сердце   её учащенно стучало.
       - Так кто же вы?
       Девушка улыбнулась.
       - Ради Бога, не волнуйтесь. Я американка, студентка-русистка, здесь я на практике и  зовут меня Кэтрин Андерс. А Майкл Андерс мой прадед.
       Анна Михайловна  растерянно смотрела на неё. 
       -  Что?  Майкл Андерс ваш прадед? Он что, жив?   
       - Да, - сказала девушка. - Жив, бодр и все хорошо помнит, хотя ему девяносто. Когда я уезжала в ваш город, он очень разволновался. Город ваш для него связан не только с воспоминаниями о войне, но и с личными событиями. И он попросил меня попытаться вас разыскать.
       - Меня?
       - Да, вас. Он не знал, жива ли ваша мама. Его воспоминания связаны с нею.
       - О, Боже! Да, моя мама жива. Но для чего он хотел разыскать меня?
       Девушка улыбнулась. .
       - Вот об этом вам я расскажу. Он хотел отдать вам письма, которые когда-то получал от вашей мамы. Он не хочет, чтобы после его смерти они попали в чужие равнодушные руки. - Она помолчала. - Еще он просил передать вам на словах, чтобы вы не думали, будто вашу маму он бросил, уехал и её забыл. Это не так. Он всё помнит. - Она вынула из сумки стянутую резинкой пачку писем и осторожно посмотрела на Анну Михайловну. –Вот эти письма, их одиннадцать. .    
       Анна Михайловна всё еще не могла опомниться.
       -  Значит, Майкл Андерс жив…Вы понимаете, что это значит для моей мамы? И для меня? Ведь Майкл Андерс мой отец, которого я никогда не видела! Даже на фото! Знаю лишь имя.  Но как вы меня нашли?
       - По обратному адресу и фамилии  на конвертах. Правда, того дома нет, но нашлись люди, которые помнят вашу маму. Они мне помогли. Вот эти письма, почерк мамы вы узнаете?
      Дрожащими пальцами Анна Михайловна взяла письма. Это была небольшая пачка пожелтевших конвертов с погашенными советскими марками. Из верхнего она вынула сложенный вчетверо листок.
      - О, Боже!  Конечно, это почерк моей мамы…Десятое октября, сорок пятый год…Мне было ровно полгода. - Она ошеломленно покачала головой. - Это просто невероятно! Вы не торопитесь? Нет? Тогда давайте прямо сейчас пойдем к моей маме, это близко, и вы сами отдадите ей письма. Хорошо? Но прежде я должна ей позвонить.
     Она подбежала к телефону и нервно набрала номер.
     - Мама, - голос её возбужденно зазвенел.- Мама, мои планы неожиданно изменились. Я буду у тебя через двадцать минут. И не одна, с гостьей!    
      
                2 
      Дом, на втором этаже которого жила мать Анны Михайловны, стоял в глубине двора, густо заросшего кустами сирени и акации. Мать Анны Михайловны полулежала в кресле у раскрытого окна, перед ней россыпью лежали конверты. Пахло валерьянкой. Рядом стояли взволнованные Кэтрин и Анна Михайловна.
      - Ну как, мама, тебе лучше? - с тревогой спросила Анна Михайловна.
      - Да, - сказала мать. - Я уже в порядке. Меня просто оглушило. Я вообще сразу не поняла того, что слышу.- Она помолчала.- Конечно, Майкла я помню. Но с тех пор прошло более шестидесяти лет, все минувшее обратилось в воспоминания, силуэты. И вдруг оно оживает и становится реальностью…И я получаю весточку от Майкла, живого Майкла, который, как оказывается, помнит обо мне. Это просто чудо! Я никогда не испытывала такого потрясения. - Она взяла верхнее письмо. Пальцы ее  слегка дрожали. – Вот это письмо я помню…эти синие марки.. Оно было самым последним. После него Майклу я уже ни разу уже не писала.
      Кэтрин с вопросом взглянула на нее.
      -  Вы на него сердились? Или были другие причины?
      Мать Анны Михайловны грустно покачала головой .
      - Нет, девочка. Причина была одна - безжалостные сталинские законы. И писать Майклу я боялась. А обид на него у меня не могло быть. Я его любила. В те дни и короткие часы, когда мы бывали вместе, мне ничего не было страшно. Страшно мне бывало уже потом…- Она замолчала. - Вообще официальных запретов на переписку с заграницей не было. Но это был уже 1946-й год, отношения СССР с Америкой стали враждебными, и о том, что в годы войны мы были союзниками, уже не вспоминали. Даже  наоборот, Америку называли зловещим очагом мирового империализма и агрессии, и сержант «Летающей крепости», которая бомбила фащистскую Германию, другом уже не считался. И писать ему мне было запрещено. Об этом и многом другом, если ты, Кэтрин, захочешь, я расскажу. А пока, расскажи нам о себе. Ведь о тебе, твоей семье и твоем прадеде мы ничего не знаем
     Кэтрин кивнула.
     -  Кто я? Студентка университета. И правнучка Майкла Андерса. Что я знаю о нем? Не очень много. Знаю, что он мой прадед,  что осенью сорок пятого он был демобилизован и вернулся домой, в Филадельфию. Что с братом Джорджем они открыли маленькую мастерскую по ремонту автомобилей. Знаю, что дело постепенно расширялось и теперь это фирма «Братья Андерс. Ремонт и продажа автомобилей, реставрация старинных моделей». Конечно, в делах фирмы прадед участия уже не принимает, но голова у него ясная. - Кэтрин улыбнулась. – Я уже предвижу, как  он будет счастлив, когда узнает, что мне удалось найти вас и вашу - и его - дочку. Его старшему сыну Дугласу - моему деду, шестьдесят три, он адвокат и сейчас на пенсии. - Кэтрин с улыбкой посмотрела на Анну Михайловну. - Он ваш брат, Анна Михайловна. Но о том, что в далекой России у него есть сестра, я узнала недавно. - Она задумалась.- Была зима, мороз, вечер, мы с братом гостили у Майкла и сидели перед горящим камином, было тепло и уютно, он курил трубку и рассказывал нам о войне, о «Летающих крепостях» и перелетах над Европой в Советскую Россию, о бомбежках и воздушных боях. Война была самым главным событием его жизни  и он часто возвращался к воспоминаниям о тех годах и днях. И всегда это его волновало. Так было и в тот вечер. Мы слушали, он рассказывал и вдруг замолчал,  задумался и сказал: “В одном маленьком городке Советской России, куда в сорок четвертом году мы прилетали из Италии и Северной Африки, у меня была подружка. Ей было восемнадцать и звали её Вики. Она была очень красива, у неё были светлые, как у тебя, Кэтрин, волосы и большие серые глаза. Мы встретились случайно и я сразу влюбился. У нас была дочка, но я никогда её так и не увидел. В те годы в Советской России действовали безжалостные законы, и свидеться нам не довелось”. Он поднялся и принес небольшой фотоальбом. В нём были фото дней войны, на них он был в военной форме, стройный, молодой и красивый, рядом стояли  товарищи по «Летающей крепости», были фотографии горящих немецких городов, а еще было несколько снимков красивой улыбающейся девушки. Это были вы, Виктория Александровна. Вот так впервые я о вас узнала. – Кэтрин посмотрела на часы и поднялась. -Сейчас мне нужно уйти. А завтра с бабушкой Анной мы к вам снова придем. И вы, если пожелаете, расскажете нам, как познакомились с Майклом, ну, и всё остальное.
                3               
                3               
            Было десять утра, когда Анна Михайловна и Кэтрин уже стояли у двери квартиры. Анна Михайловна лишь успела вынуть из сумочки ключ, как  дверь распахнулась. В проеме стоял Миша, внук Анны Михайловны.
      - Увидел вас из окна, - улыбаясь, сказал он. - Бабуля уже в нетерпении. Так ты и есть Кэтрин Андерс? Моя американская родственница?
      Кэтрин усмехнулась.
      - А ты Михаил? И у с тобою общий прадед Майкл Андерс? А мой дед Дуглас - брат твоей бабушки Анны. А это значит, что мой отец двоюродный брат твоего отца.
      Михаил весело хмыкнул.
      -  Ну и дела, - сказал он. - Чудеса! А я и не подозревал, что у меня в Америке есть такая близкая родня. - Он хитро сощурился. - К тому же  такая симпатичная.
      Кэтрин порозовела.
      - А ты… не помню, как это по-русски...Ты просто…просто … 
      -  Нахал. Ты это хотела  сказать?
      - Именно. - Кэтрин рассмеялась. - Нахал. И болтун. И еще льстец.
      Михаил покаянно пожал плечами.
      - Как видно, дурная наследственность.- Он сделал задумчивое лицо. – Интересно, Кэтрин, а кто  мы с тобой? Троюродные сестра и брат? Или двоюродные правнуки? Такое бывает?
      Кэтрин расхохоталась.
      - Понятия не имею! Это нужно будет выяснить!
      - Обязательно. А что, Кэтрин, давай-ка попробуем поговорить по-английски? Зря меня  учили, что ли? Хочешь?
      - О-кэй, Майкл!
      И, перебивая друг друга, они перешли на английский. Анна Михайловна изумленно смотрела на них.
      - Миша, может все же мы войдем в дом? - сказала она. - Или так и будем стоять в прихожей?
      - Верно, - уже по-русски сказал Михаил. - Что-то  я действительно увлекся. 
      И они перешли в комнату. Лицо Кэтрин горело. У распахнутого окна сидела мать Анны Михайловны.
       - Ну, где же вы? -  нетерпеливо сказала она. - Я жду, а они знай себе болтают! Садитесь же!
       Кэтрин и Анна Михайловна расположились в креслах, Михаил уселся в стороне.
       Анна Михайловна с удивлением посмотрела на внука.
       - Ну и ну. А ты, оказывается, говоришь по-английски. А я и не знала.
       - И очень неплохо. - сказала Кэтрин. - Лучше, чем я по-русски. Но сейчас я хочу послушать  рассказ  Виктории Александровны.
       Мать Анны Михайловны кивнула.
       - Я расскажу вам о моей жизни. В ней было много всякого, в том числе, трудного. И то, что было у нас с Майклом тем коротким военным летом 1944-го года, бумерангом возвращалось ко мне в течение всей последующей жизни. Но я не жалуюсь. Это была моя первая и единственная любовь, одна на всю жизнь. - Она умолкла и задумалась. – Жаль, Кэтрин, что у тебя нет фотографий Майкла. Конечно, я его помню, но хотелось бы увидеть.
      Кэтрин удивилась.
       - Как? - сказала она. - Неужели он не оставил вам ни одного своего снимка?
      Мать Анны  Михайловны горько усмехнулась.
       - Конечно, оставил. И даже несколько. Но об этом позже. А сейчас я расскажу вам, как мы познакомились. Перенесусь в далекое лето сорок четвертого. - Она задумчиво покачала головой. - Это были первые дни июня, повсюду цвела сирень, она буйно цвела даже среди каменных руин нашего полуразрушенного города, до войны и людских бед ей не было никакого дела. Её дурманящие запахи смешивались со зловонием и запахами гари, исходившими из развалин. – Она помолчала. - Это было утро, когда в небе  появилась армада огромных четырехмоторных самолетов. Их было много, не менее сотни, они с громовым гулом кружили над городом на разных высотах. Попарно заходя на посадку, они с рёвом проносились над домами в сторону аэродрома, всё было заполнено их могучим грохотом, от которого дрожали земля и здания. Это были не наши краснозвездные самолеты и не немецкие «Юнкерсы», которые в дни оккупации вольно летали над городом. У этих незнакомцев на серебристом фюзеляже были пятиконечные белые звезды в белом круге.  Кружение их длилось очень долго, затем небо опустело  и  наступила тревожная тишина. Никто ничего не понимал. Что это были за самолеты, чьи, откуда они прилетели? Для чего? Лишь к вечеру стало известно, что это американские бомбардировщики «Летающие крепости»,  что прилетели они из Италии, по пути бомбили фашистскую Германию и ее союзников Румынию и Венгрию, а у нас лишь заправятся горючим и бомбами и полетят обратно, снова бомбить врагов. И на следующий день на наших улицах можно было видеть группки прогуливающихся американских пилотов. Они фотографировали памятники и  руины сгоревших зданий, жителей угощали сигаретами и невиданными жевательными резинками, в общем, вели себя приветливо, по-дружески.  - Она на миг задумалась.  - Уже вечерело, мы с подругами стояли возле временного кинотеатра, который был устроен в развалинах сгоревшего дома. Давали какой-то цветной трофейный фильм, у окошка кассы были столпотворение, крики и драка. А у нас неожиданно оказался лишний билет - одна из  подруг не пришла. И тут мы увидели американца. Он стоял в стороне и с любопытством наблюдал за всей этой суетой. Он был хорошо сложен, и форма у него была элегантная – короткая куртка, сорочка-хаки с галстуком, хорошо отглаженные брюки, желтые ботинки и темно-синяя пилотка слегка набекрень. Не то, что форма у наших бедных красноармейцев  - кирзовые сапоги, галифе и гимнастерка под ремень. Мне американец сразу понравился, таких мужчин я никогда в жизни не встречала. Разве что видела в кино, но чтобы познакомиться?! Мне и в голову такое не приходило! Ведь я ни слова не знала по-английски, да и вообще была застенчивой. И тут Надька, самая из нас смелая, усмехнулась и сказала: «А что, девочки, давайте-ка пригласим  американца пойти с нами в кино?» - «Как? - удивленно сказали мы. - Ты что, умеешь говорить по-английски?» - «Нет, - сказала она. - Это совсем не обязательно. Давайте билет и смотрите». И с этими словам она направилась к американцу. Мы затаили дыхание. Мы видели, как Надька к нему приблизилась, как он непонимающе на неё посмотрел и удивленно вскинул брови, затем улыбнулся, что-то сказал, взял билет и направился к нам. Сеанс начинался через несколько минут, уже начало темнеть, американец улыбался и что-то говорил, но мы ничего не понимали, от смущения  краснели, переглядывались и глупо хохотали. А он, глядя на нас, тоже смеялся. Потом мы сидели в темном зале, это был дощатый сарай с тесно стоящими узкими шаткими скамейками без спинок и без номеров, под экраном оглушительно хрипел и невнятно грохотал динамик, в зале многие курили, и в свете прыгающего синего луча вились махорочные дымки. Американец сидел рядом со мною, было очень тесно и своим бедром я ощущала тепло его твердого бедра, а плечом упругое, крепкое плечо. От него чуть-чуть пахло свежим одеколоном, сигаретным дымком и чем-то еще, непонятно мужским и  тайно волнующим. Впервые в жизни я физически так близко ощущала мужчину и сама себя не понимала.. Сердце мое учащенно билось, мне было жарко и почему-то очень тревожно, происходящее на экране скользило мимо моего внимания.  После сеанса уже кино на улице мы наконец-то познакомились, он пожимал руку каждой из нас, говоря «Майкл», а мы называли свое имя, которое он, как ученик,  старательно повторял. Когда дошла очередь до меня и я сказала «Виктория», он улыбнулся и с вопросом проговорил: «Вики?». - «Да», - смущенно сказала я. Свое имя я вообще не любила  и краткое Вики мне понравилось. К тому же я уже заметила, что на меня он поглядывает чаще и как-то иначе, чем на моих подруг. В общем, догадалась, что ему нравлюсь. А он озабоченно показал на часы и начал что-то нам объяснять, но огорченно замолчал, видя, что мы ничего не понимаем. Прошла минута. Он нахмурился, задумался и вдруг радостно встрепенулся. Быстрым  шагом он приблизился к афише, где анонсировался на завтра какой-то фильм, ткнул пальцем в завтрашнее число, потом на время начала сеанса и с ожиданием посмотрел на меня. «О”кей, Вики?» - сказал он. И тут я сообразила. Меня бросило в жар. Ведь еще никто никогда в моей жизни не назначал мне свидания. «О”кей, Майкл», - пылая, прошептала я. Это было единственное, что я знала и умела сказать из всего великого английского языка. Стоявшие рядом девочки с любопытством наблюдали за нашим разговором. Майкл снова глянул на часы, постучал пальцем по циферблату, огорченно пожал плечами и растворился в темноте. «Всё, - сказала  Надька. - Всё, подруга, ты сгорела. Ну, и как? Завтра придешь?». Я ответила не сразу. Я и сама этого еще не знала.  Но Надька была завистливой, и я назло ей сказала: «Обязательно!». Она ехидно засмеялась. «А ведь это я пригласила его в кино! Выходит, что специально для тебя. А зря, пропадешь». Остальные подруги ухмылялись. «Не пропаду! - с вызовом сказала я. - Выучу английский и улечу с ним в Америку!». Девочки расхохотались. «Ох и дурёха! - сказала Надька.- В Америке тебя прямо-таки-ждут-не дождутся! Да таких как ты, там пруд пруди!  Моют по очереди полы в сортирах для негров!». Я рассердилась. Я поняла, что Надька попросту мне завидует. «Ну и буду мыть!», - упрямо сказала я.  Конечно, это были глупые слова, в душе я это понимала, но сказала ей назло. Подруги  расхохотались. «Ладно, дурёха, жди!  И давайте по домам, уже совсем темно». И мы, надутые и недовольные друг другом, разошлись. Идя, я твердо решила, что завтра обязательно приду. Но если его не будет, то ждать не буду ни одной минуты и сразу уйду. На другой день, волнуясь, к назначенному времени я пришла к кинотеатру. Майкл меня уже ждал. В руке у него был большой букет белой сирени. Это было 10-е июня. И с этого вечера у нас всё началось. Ему было двадцать три, а мне восемнадцать.  Ну, а потом…Лето было теплое, не жаркое и тихое, с редкими дождями и грозами.  Мы с Майклом бродили по старым паркам  и  пустынным ночным улицам среди мрачных остовов сгоревших зданий.  Разговаривать мы не могли и только обнимались и целовались. Майкл научил меня петь забавную песенку американских летчиков, голос, правда, у него был неважный, слов песенки я не понимала и только, как попугай, их повторяла. Мы пели и хохотали. И каменные руины гулким эхом отражали наши голоса. Но обычно наши встречи бывали короткими, час-два.  Майкл торопился, ведь аэродром был далеко и добираться  туда ему приходилось на попутных машинах. Проходило два-три дня, у  Майкла были очередные вылеты в обратном направлении, с посадкой в  Италии или на Кипре. И мы расставались. Однажды он где-то раздобыл русско-немецкий разговорник, изданный немцами для общения охраны концлагерей с советскими военнопленными. Там в основном были команды, приказы и ругательства, но кое-что было и на простейшие бытовые темы. Немецкий язык Майкл немного знал, и мы получили возможность хоть как-то объясняться. Майкл отыскивал нужный немецкий текст и потом, невероятно коверкая и путая ударения, прочитывал русский перевод. Это иногда получалось так смешно, что я не могла удержаться от хохота, а он смущался, сердился, но глядя на меня, тоже начинал смеяться. Теперь мы могли друг другу хоть что-то сказать. На переплете этого разговорника Майкл написал свое имя и фамилию. Вот тогда я узнала, что его фамилия Андерс, что он родом из Филадельфии и что у него есть родители, сестра и младший брат. - Мать Анны Михайловны замолчала. Прошла минута. Она продолжила. - Это были дни, когда произошла трагедия, которую позже Майкл называл «вторым Пёрл Харбором». Случилась она в ночь с 21 на 22 июня, Было около часу ночи, я уже спала, когда меня разбудил грохот зенитной пальбы и тяжелые бомбовые удары, от которых  дрожала земля и вздрагивал дом. Набросив халат, я босиком в испуге выскочила на улицу. Всё черное ночное небо было в мечущихся голубоватых раструбах прожекторных лучей, непрерывно вспыхивали колючие разрывы зенитных снарядов и сверху лился тяжелый самолетный гул. Осколки снарядов падали на землю и стучали по крышам домов. Я стояла посреди проезжей части улицы, когда из ближнего дома выскочил мужчина и с силой потянул меня за руку. «Уходи! - крикнул он. - Прячься, дура, ведь убьет!» Он втолкнул меня в какое-то парадное, где стояло несколько человек. «Что происходит? - в недоумении спросила я. - Фронт далеко, за Варшавой и Будапештом,  и вдруг эта бомбежка. Что это?» - «Немцы бомбят аэродром, - хмуро сказал мужчина. - Сегодня прилетели американцы,  почти две сотни «Летающих крепостей» и «Мустангов». Вот немцы их и утюжат». Он это сказал и меня будто током пронзило. Майкл! Ведь он был в этих прилетевших самолетах и находился сейчас где-то там, на аэродроме, среди моря огня и бомбовых разрывов. Уже не обращая внимания на опасность, я выскочила на улицу и посмотрела в сторону аэродрома. Небо было багровым, значит, что-то там  горело. Я побежала домой, но спать уже не могла. Я плакала, меня трясло от страха. Что делать, как узнать о Майкле? Как только рассвело, я побежала в больницу. Все были взволнованы и только говорили о ночном налете. Шепотом называли цифры сожженных самолетов и убитых американцев. Они были устрашающими, но я не верила и ждала Майкла. Я верила, что он жив и придет. Обычно мы встречались на следующий день после их прилета, но я понимала, что из-за вчерашних событий так не будет. И весь  день  я была  сама не своя, всё валилось у меня из рук. Что делать, я не знала. Так прошло два дня. Майкл не появлялся. Тогда я решила сама попытаться его найти. Я взяла немецкий разговорник, о котором вам уже сказала, выбежала на шоссе, ведущее на аэродром, и стала на обочине. Мимо мчались тяжелые «Студебеккеры», проезжали «Виллисы», «Доджи» и легковушки, пролетали мотоциклисты, я пыталась кого-то остановить, но никто не останавливался. И вдруг я заметила приближающийся открытый «Додж», в котором сидели американские офицеры. Я выскочила на середину шоссе и замахала руками. Машина затормозила, съехала на обочину и остановилась. Я подбежала. Офицеры с недоумением смотрели на меня. Я протянула им немецкий разговорник, на котором Майкл написал свое имя и фамилию. Слёзы лились из моих глаз, но я этого не замечала. Офицеры прочитали написанное  Майклом, внимательно посмотрели на меня и,  как видно, обо всем догадались. Переглянувшись, они обменялись негромкими словами      и один из них, постарше и с добрыми  глазами, кивнул мне, улыбнулся и сказал: «О-кэй, мисс!» И они уехали. А на следующий день появился Майкл. Он был неузнаваем. Глаза его ввалились, он был плохо выбрит, угрюм и молчалив. Со мною, как всегда,  он был ласков, но побыл  всего около часа. И снова долго не приходил. Новых прилетов «Летающих крепостей» не было, и где Майкл, я не знала. Так прошло еще около недели. Шли  уже первые дни июля, когда он пришел. За это время он похудел и осунулся, даже постарел. Вот тогда  от него я узнала, что в ту ночь с 21 на 22 июня аэродром бомбили почти сто двадцать немецких бомбардировщиков. Городские и аэродромные зенитные службы налет немцев попросту прозевали, никто не предполагал, что немцы на такое еще способны. В течение двух часов ими были сожжены 43 «Летающие крепости» и 29 истребителей «Мустанг». Еще около 30 машин были сильно повреждены. И ни один немецкий самолет сбит не был. О погибших и раненых Майкл не говорил, но их, как можно было догадаться, было  немало. Вот тогда он  и произнес эти горькие слова - «второй Пёрл Харбор». -  Наступила пауза. Мать Анны Михайловны будто очнулась. - А сейчас я вернусь в тот июль. У Майкла снова были боевые вылеты и в те дни я жила в  неутихающей тревоге. Ведь они летели над вражеской территорией, по ним били зенитки и их преследовали немецкие истребители. И всё могло случиться. Но я в плохое не верила. Я думала о Майкле, видела его в моих снах и мысленно с ним разговаривала. Проходило шесть, семь, иногда десять дней,  «Летающие крепости» прилетали и кружили над городом, но был ли среди них самолет Майкла, я не знала и всегда волновалась. Но он, слава Богу, был жив, и мы встречались. По школьному учебнику я уже выучила десяток простейших английских фраз и даже могла понять что-то несложное. В эти дни у меня возник острый конфликт с моими родителями, вернее, с отчимом. В годы  немецкой оккупации  он  служил управдомом  и,  по-видимому, рыльце у него было в пушку. Американцев он ненавидел. О том, что я встречаюсь с американским летчиком он знал  и меня ненавидел. «Шлюха! – злобно орал он. - Американская подстилка! Изменница! Убирайся вон из моего дома!». Моя мать была женщиной слабой и больной, комната, в которой   мы  жили, была её, а не его, но защитить меня она не умела. Тогда я сама ушла из дому. В дальнем заводском районе на окраине города я сняла у одинокой бабки комнатушку. Это скорее был полутемный чулан в лачуге с глинобитными стенами. Бабка была больная и одинокая, её сын на войне пропал без вести, родственников не было, она была мне рада и обо  мне заботилась. Но жить нам было трудно. Водопровод не работал, на улицах были колодцы с рыжей водой, лишь немного позже в дома протянули электричество. Я устроилась санитаркой в районной больнице. Платили мало, добираться на работу мне было далеко и трудно, но выбора не было. Ведь до войны я успела окончить лишь семь классов и о дальнейшей учебе не приходилось и мечтать. Время быстро убегало. С Майклом теперь мы виделись не часто. А в первых числах сентября он вернулся из полета, и я узнала, что это был их последний челночный рейд и американцы уже вскоре покинут наш город. Для меня это было печальной новостью. Конечно, я понимала, что пребывание американцев в нашем городе временно, но старалась об этом не думать. В эти последние недели мы с Майклом виделись почти ежедневно. Он был угрюм, его заботила моя судьба и неопределенность будущего. Сентябрь кончался. Я плакала, Майкл был молчалив. О том, что я жду ребенка, он знал и тревожился. Но что-нибудь предпринять был бессилен. Лишь обещал часто писать и помогать, если останется жив и такая возможность будет. Так наступил последний день. Я провожала Майкла до шоссе, где он остановил маленький «Виллис», бегущий на аэродром. Я плакала, он был расстроен. И всё же по молодой наивности и необъяснимому оптимизму мы еще не верили, что расстаемся навсегда. Как произойдет наша будущая встреча, когда, где, при каких обстоятельствах, об этом мы не задумывались. И расстались. Это была сама судьба, воплотившаяся в страшной войне и жестоких сталинских законах. И время пошло. От Майкла прибывали редкие письма. О том, как мне живется, он догадывался и просил узнать, куда бы мог пересылать для меня деньги или посылки. Но опытные люди делать это мне отсоветовали. Уже тогда международная обстановка ухудшилась и это было небезопасно. Майклу об этом я не писала, вряд ли он смог бы это понять.
      Наступила пауза. Мать Анны Михайловны положила руку на письма.
      - Все эти письма отосланы ему уже в Америку. Здесь их одиннадцать, хотя я написала не меньше двух десятков. Как видно, многие пропали или не были пропущены цензурой. Хотя в письмах я никогда не касалась политических тем и рассказывала только о себе и ребенке. Лишь однажды я вложила в конверт крохотное фото 4х6 моё с Аней на руках, которое сделал знакомый врач из больницы. Но это письмо вернулось. Карточка была перечеркнута и на конверте стоял красный штамп: «Возврат. Недозволенное вложение». Почему? Что в нем было опасного для могучего Советского Союза?.. В обшем, в сентябре американцы улетели. Но война еще длилась и куда можно написать Майклу, я не знала. Лишь трижды за всю зиму от него прибыли  коротенькие, на пять-шесть строчек письма на желтых армейских бланках без конверта специально для переписки с семьями и без обратного адреса. Они были на английском языке, знакомый врач в больнице мне переводил. Зима была суровая и снежная, с топливом, как обычно, было плохо, с питанием не лучше. Я еще тяжело работала, питалась плохо, чувствовала себя уже очень неважно и беременность переносила тяжело. С родной матерью я не общалась и обо мне заботилась только бабка. Так наступил победный сорок пятый. В конце марта потеплело, снега уже почти не было, я была в шестинедельном декретном отпуске, и 10-го апреля родилась Аня. В мае окончилась война, и начали возвращаться солдаты. В стране царила эйфория от победы, но жизнь была очень трудной, многие города, как и мой, лежали в руинах, действовала карточная система, в городах буйствовали банды грабителей - всякие «Черные кошки» и «Ночные волки», с наступлением темноты появляться на улицах было опасно, прохожих грабили и нередко убивали. Магазинные полки были пусты, в стране был страшный  голод, даже по карточкам продуктов часто не хватало, а цены на рынке были недоступны. И о Майкле я  давно ничего не знала - где он, жив ли, где находится. Так прошло лето. А в конце сентября, когда я уже ни на что не надеялась, от Майкла  прибыло письмо - уже из Америки. Он написал его по-русски с помощью англо-русского словаря, это были фразы, составленные из нужных слов, но без союзов, склонений и спряжений. Но я всё поняла. Я была счастлива, читала и перечитывала, в этих корявых строках я слышала интонации его голоса и догадывалась о том, что он хотел сказать. На конверте был указан его домашний адрес и я, проплакав всю ночь, утром написала ему ответ - по-русски, но с крохотной припиской в две строчки на английском - чтобы показать, что я учусь и верю в нашу будущую встречу. После этого я писала ему часто, почти каждые два-три дня. Это были моя радость и отдушина. Я делилась с ним событиями моей убогой жизни, рассказывала о нашей дочке. И  от него время от времени тоже прибывали письма, теплые, бодрые и утешающие. Он всё еще надеялся, что дружественные отношения СССР и США наладятся и мы встретимся. Год 1945-й окончился и пришел суровый январь сорок шестого. Почти без оттепелей держались сильные морозы, снегопады не прекращались. Дрова у нас были сырые и горели плохо, печка дымила, в комнатушках было душно, сыро и зябко. У Ани был коклюш, она кашляла и задыхалась, я металась от неё к плите, на которой варилась еда, я была раздражена, плакала и кричала.  В то памятное утро бабка ушла пораньше, чтобы занять очередь в магазине, куда должны были привезти хлеб. Было около одиннадцати утра, когда в нашу дверь громко застучали. Звонка у нас не было, стук бабки я знала, и этот незнакомый стук меня испугал. Я приблизилась к двери. «Кто?» - спросила я. - «Милиция, проверка документов.  Открывай!». - «Хозяйки дома нет, - сказала я. - А я квартирантка. И у меня болеет ребенок». - «Вот ты-то нам и нужна, - сказал мужской голос. - А ну, давай открывай!». Я заволновалась. «Что за проверка? У нас всё в порядке». - «Сейчас узнаешь. Ну?! Открывай!» Я сбросила щеколду. Вошли двое милиционеров. Один из них был худой и сутулый, с узенькими злыми глазками, второй низенький и толстый. Дверь они прикрыли плохо, оттуда дуло холодом и я раздраженно крикнула: «Дверь хотя бы закройте, мороз!». В комнате громко заплакала Аня, у нее начался приступ кашля. Я метнулась к ней. Милиционеры вошли в комнату. В углу висела икона бабки и худой иронически сказал: «Ишь ты, гляди, она еще и верующая!». Не снимая шапок, они уселись у печки и расстегнули шинели. Худой  крикнул «Эй, ты там еще долго?» - «Не знаю,- крикнула я в ответ. - Пока не успокою ребенка!». - «Ладно, - сказал он, - Мы пока погреемся». Он вытащил из кармана кисет и принялся сворачивать цигарку. «Только не курите! - крикнула я. - У ребенка коклюш. В доме и без того дышать нечем!» Худой иронически хмыкнул. «А что, американский табак нравился тебе больше? А от  родной махорочки ты, барыня, уже  отвыкла?» И он нагло засмеялся. Второй  угодливо хихикнул. И тут я догадалась, для чего они пришли. Прошло еще минут пять. Аня успокоилась и я вышла к ним. «Паспорт давай, - сказал худой. Я принесла. - Значит, ты Виктория Волощук, незамужняя и с дитём. Нагуляла! А что ж это американец на тебе не женился? А? Ребеночка сварганил, а сам смылся? - Он насмешливо хмыкнул. - А то была бы ты американка! Миссис-дрисис  фу ты ну ты ножки гнуты! Но хоть письма он тебе пишет?» - «Да, - гордо сказала я. Я уже поняла, что о нашей переписке с Майклом им известно. - Пишет. И даже часто!». Конечно, сказала это я от злости, не подумав, зря похвасталась. А им только это и было нужно. «Ух ты! Даже часто! - ухмыляясь, сказал  худой. - Вот это хорошо. И даже очень! А ну-ка неси эти письма сюда! И побыстрее!». Я уже поняла, что сморозила глупость, но пути  назад не было. «Хорошо,- сказала я. - Сейчас». И вынесла им три письма - самые первые, фронтовые, на желтых военных бланках и на английском языке. Худой иронически глянул на меня. «Это что, всё? А прочие где? Или нам самим пойти поискать, а?» Я  испугалась. «Не нужно, я сама», - сказала я. И вынесла им все письма Майкла. Их было девять. «Во! - довольно сказал худой. - Это дело другое. Только еще не всё. А карточки его у тебя есть? Ну, в смысле фотки. Неси их тоже». Я расстроилась. «Зачем они вам? На них только он, надписей никаких нет».- «А ну неси! - крикнул худой.- И не рассуждай тут, а то хуже будет! За шпионаж и неподчинение властям арестую и отведу в тюрьму, а пацанку сдам в детдом. Хочешь такое? Нет? Тогда неси!». Что было делать? Я их боялась. Ведь жаловаться было некому. Они были хозяева, а я бесправная рабыня. «Хорошо, - сквозь слезы сказала я. - Сейчас принесу». И я отдала им фотокарточки. На них Майкл был снят под крылом своего самолета, на других с товарищами в Италии, еще какие-то. Худой всё спрятал в планшет и поднялся. Второй тоже встал. «Значит, так, - грозно сказал худой. - Запомни. Будешь продолжать ему писать - пойдешь в тюрьму по статье шпионаж. А то и под расстрел. И еще. Если прибудет что-то от него – сдашь в милицию. Понятно?» - «Да, - плача, сказала я. - Понятно». О том, что вчера я отправила Майклу письмо, я им не сказала. И, вообразите, оно дошло. Потом писать ему я уже не решалась. Это было самое последнее, с красивыми синими марками. Вот оно, перед вами. Это ответ тебе, Кэтрин, почему наша переписка с Майклом прекратилась. И еще почему у меня нет ни одного его снимка.
      Она замолчала.  Молчали все.
      - Да, - сказал Михаил после долгой паузы. - Ничего не скажешь, веселенькие были времена. А ведь мы, мое поколение, ничего этого не знаем. Даже наоборот, многие еще верят в разрушенный предателями былой коммунистический рай. А о немецком налете 1944 года  я слышал и раньше. Как-то на уроке истории о нем коротко упомянул учитель, который сам это видел. Тогда я впервые услышал о «Летающих крепостях» и ночном налете немцев. Сказано это было вскользь и быстро забылось. - Михаил усмехнулся. - И еще о том, будто какой-то наш далекий предок был американским летчиком, родители как-то коротко обронили, но я посчитал это легендой и не заинтересовался. Хотя, теперь припоминаю, что и фамилия Андерс в их разговорах промелькнула. Но я не обратил внимания. - Он на минуту умолк. - Лишь сейчас я всё понял. Не из сухого учебника истории, а изнутри события и глазами живого свидетеля, его участника. И понял, что прошлое никуда не уходит, оно всегда с нами. - Он взглянул на прабабушку. - Значит, ты, бабуля, невенчанная жена американского пилота «Летающей крепости» сержанта ВВС Соединенных Штатво  Америки Майкла Андерса. А я его правнук. И это вовсе не легенда и не шутка.
      Все молчали. Глаза Кэтрин влажно блестели.
      - Какая трудная была жизнь, - сказала она. - Но как же вы жили потом, после отъезда Майкла?  Почему не устроили свою жизнь? Не вышли замуж? Ведь вы были молоды и красивы, впереди была вся жизнь?
      Мать Анны Михайловны грустно усмехнулась.
      - Всё не так просто. Прошло полгода,  в апреле ночью умерла бабка, у которой я жила. Родственников у неё не было, лачуга стояла на отшибе, никто на нее не претендовал и я стала её владелицей. И жизнь моя очень осложнилась. Ане был год, а мне нужно было ходить на работу, по утрам отводить её в ясли, носить с улицы воду, бегать на базар, выстаивать очереди в магазинах с ребенком на руках, да еще успевать готовить еду, стирать, гладить и делать множество разных дел. Многое из того, что прежде делала бабка.  И вот тут-то стали появляться женихи. Каким-то образом они разнюхали, что мужа у меня нет, что отец Ани американец и эта жалкая лачуга  - без удобств, с дымящей печкой и грязным колодцем на улице  - моя собственность. В то время даже такое жилье выглядело роскошью. И отбоя от женихов у меня не стало. Особенно изводил меня милиционер, который до того обнаглел, что являлся вечерами, сбрасывал сапоги и прямо в одежде укладывался на мою застеленную кровать, нога на ногу, курил махорку, по-дурацки философствовал и требовал, чтобы я оставляла его на ночь. И при этом меня шантажировал, угрожая сообщить «куда надо» о моих связях с американской разведкой. . Иногда это длилось часами, а ноги его, извините, так воняли, что я открывала настежь окно и дверь. Конечно, я его выгоняла. Лишь как-то, не выдержав, я назло ему подтвердила, что да,  я тайно сообщаю президенту  Америки, какие  козлы с вонючими ногами служат в советской милиции. Он страшно оскорбился и написал малограмотный донос в милицию, из-за чего меня однажды вызвали на допрос. - Она засмеялась. - А потом появился следующий жених. Это был  детский врач, который однажды  приходил к Ане из детской поликлиники. Он был низенький, плюгавенький и с брюшком, ему было прилично за сорок, женат он не был и снимал угол. От него пахло табачным дымом и водочным перегаром. От него меня просто тошнило и я ему отказала. Был полоумный поэт, который часами читал мне свои длиннейшие «поэмы», в которых ничего нельзя было понять. Он был обидчивый и плакал, если я дремала  во время слушания его сочинений .Он  вдруг исчез  и  я узнала, что его забрали в психушку. Были и другие женихи. Но всех их я сравнивала с Майклом, и сравнение было не в их пользу. - Она помолчала. - Впрочем, был еще один, за которого я чуть было не вышла замуж. О нём я расскажу особо. Но это было уже позже. А пока так и тянулось. И тут у меня возникла непростая проблема - подросла Аня. Для яслей она стала велика, а детского садика поблизости не было. Я была в отчаянии, и  тут впервые мне повезло. Территорию, на которой стояла моя лачуга, отвели заводу под расширение, и лачуга попадала под снос. Весной сорок девятого её снесли, и завод взамен дал мне 12-метровую комнату в общежитии и помог устроить Аню в заводской детский садик. Там было тепло, чисто, детей хорошо кормили. Для меня это было настоящим счастьем. Я уволилась из больницы и стала работать уборщицей в сборочном цеху, а заодно поступила на курсы чертежниц-копировщиц. В пятидесятом году я уже работала в конструкторском бюро, где работа была интересной, чистой, да и платили лучше. Я очень старалась, вокруг меня были культурные  люди, это было совсем не то, что в районной больнице среди пьющих санитарок и наглых шоферов скорой помощи. Так длилось полгода, и вдруг в мою жизнь снова вторглось прошлое.  В тот день, как обычно, я отвела Аню в садик и оправилась на свое рабочее место. Но в дверях чертежного зала меня встретил начальник отдела и, неловко отводя глаза, сказал: «Виктория, зайдите ко мне. Есть разговор». Я удивилась и сразу заволновалась. Я ощутила, что меня ждет неприятность. Мы вошли в кабинет начальника. Я видела, что он смущен. «Виктория, - сказал он. - Виктория, дело в том, что вы уволены. С сегодняшнего дня. Выходное пособие вы получите. И можете пожить в нашем общежитии, пока не найдете другое жилье». Я молчала. Это было похоже на неожиданный удар молотом по голове. «Но почему? - спросила я. Голос мой дрожал. - Разве я плохо работаю? Ведь недавно мне даже дали премию за хорошее качество копировки. Так чем же я провинилась?» Начальник промолчал. «Нет, Виктория, к вашей работе  претензий нет. Дело в другом. - Он  закурил папиросу. - Дело в том, что вы утаили важный факт вашей биографии. О вашей связи с американцем. От которого у вас дочка. - Он снова умолк. – Ведь наш завод, как вы знаете, закрытый, это «почтовый ящик», он выпускает секретную продукцию, и сотрудникам с такой биографией работать здесь нельзя». Я была ошеломлена. Прошло пять лет, как мы с Майклом не переписывались, и хотя я о нем не забывала, но своими мыслями и воспоминаниями ни с кем не делилась. И заполняя анкету для отдела кадров о Майкле, конечно, я ничего не написала. Да и что я могла бы написать? Что мы любили друг друга? Что у нас есть дочка? Что он был пилотом союзной армии, которая, как и Красная армия, воевала с фашистской Германией? Конечно, мне и в голову не могло прийти писать об этом в анкете. «Но у меня с ним давно нет переписки, - робко сказала я. - Уже пять лет, как мне это запретили. И даже отобрали все его письма и фотографии». - «Да, - сказал начальник. - Я в курсе, но это зависит не от меня. - Он помолчал. - Так что идите в отдел кадров и оформляйте выходное пособие. А я, - он затянулся дымом. - Я постараюсь найти вам другое место, не хуже этого. Только пусть это будет нашим секретом. Дня через два позвоните мне по этому телефону. Думаю, что сумею вас устроить». И вскоре я работала на другом заводе, где тоже был детский садик и общежитие для рабочих. Но лишь после смерти Сталина, когда, как казалось, воздух немного очистился, я написала письмо Майклу. Я сознавала, что за прошедшие годы его жизнь неизбежно изменилась, что он тоже стал другим и, наверное, женился, что у него, вероятно, есть дети, и что обо мне, возможно, он иногда вспоминает, а может быть и забыл. Всё это я понимала, но письмо написала и отправила по старому адресу. Но прошел месяц, и мое письмо вернулось. По диагонали конверта стоял красный штамп – “Incorrekt  address” – «Неверный адрес». И тогда я поняла, что пора поставить точку на прошлом и моих воспоминаниях. - Она покачала головой. - Ане было восемь лет, она была умной девочкой и всё понимала. И я решила рассказать ей об её отце и о фамилии Андерс. Я сказала, что если бы мы с Майклом были официально зарегистрированы в браке, то я носила бы эту фамилию. И она, Аня, тоже. Мы с Майклом хотели быть вместе, нас обвенчала война, но  разлучили люди.  Никаких документов об этом у меня, конечно, быть не могло и я лишь втайне могла произносить эту фамилию. А Аня, которая хоть была мала, решительно сказала: «Значит, я Андерс. А то, что написано в разных бумажках, значения  не  имеет». Она носила фамилию Волощук, но однажды в школе  - то ли в шестом, то ли седьмом классе, - когда новый учитель опрашивал у детей  фамилии, сказала: «А у меня фамилия двойная  - Волощук-Андерс». Все рассмеялись, но учитель был бдительным, он насторожился и сообщил об этом директору школы, и тот меня вызвал. Но я обратила это в шутку, в  детскую игру. Сошло.  Хотя вполне могло и не сойти. Правда, Сталина уже не было, но КГБ никогда не дремал , и подобные «шутки» были опасны. Отношения с США  были накалены, и в воздухе пахло войной. И вот тут у меня появился знакомый. Жених, о котором я обещала вам рассказать. Знакомство наше произошло случайно, когда я ждала Аню после уроков.  Шел сильный дождь, было холодно, и я пряталась под козырьком на крыльце школы, когда к двери с зонтом в руке подошел молодой мужчина с портфелем. Он увидел меня и предложил войти в вестибюль. Мы познакомились. Его звали Андрей Николаевич. Он был учителем истории в старших классах и одновременно парторгом школы. Ему было лет тридцать,  у него было симпатичное лицо, он был приветлив, вежлив и очень аккуратно одет. Он рассказал, что живет один, что у него есть небольшой, оставшийся от родителей дом на городской окраине, что в годы войны он был на фронте и демобилизовался в звании капитана. Я видела, что ему нравлюсь, и мне физически противен он не был, хотя ни о какой любви не могло быть и речи. Мы начали встречаться. Это были просто прогулки, беседы, разговоры, без объятий и поцелуев. Но я понимала, что предложение руки вот-вот последует. Конечно, не скрою, меня прельщала перспектива наконец-то обрести свой очаг, материальный достаток и плечо человека, на которого  можно было бы опереться в трудную минуту. О том, что с Майклом у нас всё в прошлом, мне было ясно. И всё же я колебалась и никак не могла определиться со своим  отношением к такому развитию событий. В один из теплых майских дней, это было воскресенье, Андрей Николаевич неожиданно на такси подъехал к общежитию, где жили мы с Аней, и повез нас покататься по городу, а заодно показать свой дом, двор, летнюю кухню и фруктовый садик. Конечно, я сразу поняла, к чему идет дело. Мы приехали к нему, и пока Аня бегала по саду, он, побледнев, сказал: «Виктория, я не умею красиво говорить, но вы мне очень нравитесь. И я прошу вас стать моей женой». Он умолк и с ожиданием  смотрел на меня.  А я молчала. Я этого ждала, но окончательного ответа в тот момент дать не могла. Ни ему, ни даже себе. Это была не любовь, а сделка. И решиться я не могла. «Дайте мне еще два дня, - сказала я. - И я отвечу». Он огорчился. «Хорошо, - сказал он. - Что ж, я подожду». Мы уехали домой, я видела, что он расстроен, мне было его от души жаль, но заставить себя сказать «да» я не могла. Прошло два дня. Мы встретились. Я решилась. И была готова дать ему  согласие, но с удивлением увидела, что что-то произошло. Он был не такой, как всегда, был бледен, часто курил и не смотрел мне в глаза. Прошла минута. «Виктория, - сказал он. - Ответьте мне лишь на один вопрос: кто отец вашей Ани? Я ни разу вас об этом не спрашивал,  но то, что мне вчера сказали, меня очень смутило». Мне вмиг всё стало ясно. Верьте или нет, но я испытала облегчение. Лишь в эту минуту я поняла, что говорить «да» мне очень не хотелось. «Отвечу, - сказала я. - Вам сказали  правду. Отец Ани американец. Он был летчиком «Летающей крепости», когда Америка была союзником СССР в войне против  Германии. Сейчас он живет в Америке, но я давно о нем ничего не знаю». Андрей Николаевич молчал. Наступила долгая пауза. Он поднял глаза и посмотрел на меня. В его глазах была печаль. «А я так надеялся, что это ложь. - Он помолчал и снова заговорил. - Я надеюсь, вы понимаете, что я вынужден отказаться от моего предложения. Мне очень жаль, но обстоятельства сильнее моих желаний. Я коммунист и иначе поступать не могу. Простите меня». Он ушел, и с ним мы больше никогда не встречались. Ну, а потом…Потом было много разного. Аня училась, я работала на двух работах, чтобы пополнять наш скромный бюджет. В 1966 году Аня вышла замуж, в 1966 появился на свет ее сын, мой внук Михаил, а в 1990 году родился ты, тоже Мишка, Михаил Михайлович, правнук американского пилота “Летающей крепости”, сержанта ВВС США Майкла Андерса.- Она посмотрела на Михаила и улыбнулась. - И напрасно ты не обратил  внимания на мелькнувшее в домашних разговорах имя Андерс. В нашей семье оно не случайно. И имеет к тебе самое прямое отношение. И даже имя твое, как и твоего отца, тоже не случайно. Ведь ты, как и он, Майкл, Михаил, и по отцовской линии ты Андерс. Вот и всё. И на этом я ставлю точку. Обо всём, что было главным в моей жизни, я вам рассказала. Это были моя любовь и моя судьба. А всё прочее - суета. - Она раскрыла лежащий на столе веер. – Что-то стало душно, наверное, будет гроза.

     Наступила пауза. Кэтрин поднялась, подбежала и обняла рассказчицу. Глаза ее влажно блестели. «Спасибо, - сказала она. - Если можно, то я буду считать вас моей прабабушкой. И обещаю с честью носить это звание. - Она обернулась и посмотрела на Михаила. -  А тебя, Майкл, я приглашаю в гости Это я делаю не только от себя, но и от имени нашего прадеда. Он, я знаю, будет счастлив. Я уже скоро улетаю домой и предлагаю тебе лететь со мною». Михаил усмехнулся. «Спасибо! Приглашение принимаю. И охотно полечу. Когда-то наш прадед прилетал в мой город, это была грозная военная операция “Фрэнтик». А теперь в его город прилечу я, его правнук. Но это будет мирная операция «Андерс». 


     ОТ АВТОРА

     Советско-американская операция ВВС США “Фрэнтик”, выполнявшаяся  по треугольнику Англия - Италия  - Украина ( г.Полтава ), включала 18 челночных рейдов и 2207 боевых вылетов с нанесением массированных ковровых авиационных ударов по важным военным объектам нацистской Германии и её союзников. Она длилась с начала июня по сентябрь 1944 года.       
     Пребывание в Полтаве дружественных американских пилотов, как и массированный налет 120 немецких «Юнкерсов» на военный аэродром в ночь с 21 на 22 июня 1944 года, завершившийся разгромом прилетевшей накануне (днем 21-го) воздушной армады США из почти двухсот «Летающих крепостей» В-17G и «Мустангов» Р-38,  имели место  в действительности.
     Автор был свидетелем этого события. Все прочие события рассказа построены на отдельных фактах, имевших место в жизненных реалиях короткого лета  1944 года с участием пилотов «Летающих крепостей» .



 




















Ловна.