***
Мои отношения с отчимом были не простыми,
но я благодарен ему за то, что он обеспечил
нам с братом безбедное существование
в тяжёлые послевоенные годы.
Он не пожелал чтобы мы называли его отцом,
и это было, с нравственной стороны,
пожалуй, наиболее правильным его решением.
***
Отчим
До конечного пункта – посёлка под номером 10, мы добирались на попутных машинах. Посёлок представлял собой ссыльный пункт, где под присмотром комендатуры жили сосланные после раскулачивания. Здесь были русские, мордва, литовцы, казанские и крымские татары, греки, немцы поволжья и большая община чеченцев.
Посёлок был небольшой, но в нём была семилетняя школа, куда мама была принята на работу учителем начальных классов. Ближайшая средняя школа была в соседнем селе, в 20 км от нас.
Наш отчим занимал должность председателя сельского совета, в состав которого входило наше село, посёлок номер десять и соседнее село Крещеновка, где жили вольные переселенцы. Расстояние между сёлами составляло 12 километров и для того чтобы оперативно осуществлять своё руководство, отчиму бал выделен транспорт – выездная лошадь. Это был красивый и резвый молодой мерин монгольской породы. Отчим назвал его Орликом, за горделивую стать и свободолюбивый нрав. Я сразу полюбил этого красавца, водил на водопой и выводил его на ночь на пастбище в степь. Он тоже привык ко мне и понимал меня, и когда я забрасывал повод узды ему на холку, он вставал на дыбы и переходил на рысь. Я одним прыжком вскакивал ему на спину, и он нес меня во весь опор по улице нашего посёлка.
***
В пятидесятые годы основным видом транспорта в колхозах Казахстана были ездовые лошади и быки. На весь колхоз была только одна старенькая полуторка. У председателя колхоза было три пары самых лучших выездных лошадей, которых он периодически менял на не объезженных жеребцов из табуна. Я подружился с конюхом - греком, обслуживавшим председательских лошадей. Подружился я и с его племянником, моим ровесником, Савой Попандопуло. Мы с ним любили вечером отводить лошадей в степь на пастбище. Конюх разрешал нам, перед тем как их спутать, поскакать на перегонки по степи, а рано утром мы шли в степь искать лошадей, одевали на них уздечки и снова скакали, обгоняя друг друга.
А когда пригоняли из табуна молодых жеребцов, то объезжать их конюх доверял только нам с Савой. Жеребец вставал на дыбы, брыкался, метался из стороны в сторону, пытаясь сбросить седока. Наша задача состояла в том, чтобы как можно дольше удержаться на спине жеребца до тех пор пока он не смирится и не подчинится узде. При этом собиралась толпа болельщиков, которые работали ездовыми и хорошо знали повадки лошадей. Однако, взрослые сами не решались сесть на не объезженных жеребцов и поэтому подзадоривали нас.
***
Разумный риск и страсть к путешествиям с детства были свойственны моему характеру. Меня всегда манила таинственная даль горизонта, мне хотелось посмотреть, что там за синеющей грядой далёких гор, за которые каждый день заходит Солнце. И часто, сидя на низкой глинобитной крыше нашей казахстанской саманки- мазанки, я смотрел на закат и с грустью провожал Солнце уходящее за далёкие синие горы. Мысленно я следовал за ним, желая увидеть там, за «глубокими морями и дремучими лесами», далёкие и неведомые мне страны.
Я любил в одиночку бродить по окрестным сопкам и за всё время я обследовал все сопки в окрестности до 20 км от нашего посёлка. Мне нравилось бродить и вдоль берегов нашей небольшой речушки, которая весной превращалась в многоводный бурлящий поток, а летом журчала по камешкам как небольшой ручеёк. Мне нравилось идти вниз по ручью, наблюдая не повторяющееся разнообразие его изгибов, любуясь как перекатываются чистые струи воды через многоцветные камни, как сносит вода мелкие камешки и на отмелях намывает песок. И хотелось идти всё дальше и дальше вдоль журчащего и булькающего ручья по нагромождению камней, чтобы посмотреть, что будет там за следующим поворотом.
Моё воображение представляло нагромождение камней как города неведомых цивилизаций, любуясь которыми я иногда уходил далеко за пределы своего села, где у меня были свои любимые места. Где я из камней делал запруды, в которых уровень воды поднимался до метра и тогда можно было купаться, а затем греться, лёжа на тёплых камнях, слушая звуки переливающихся водных струй.
***
Материальный достаток нашей семьи полностью обеспечивался домашним хозяйством. Наша семья в 1948 году пополнилась – у нас родилась сестрёнка, которую назвали Ниной. Спасаясь от голода, к нам приехал родной дядя отчима со своей женой, а вскоре приехала к нам и родная младшая сестра отчима, которую мы с братом называли тётей Нюрой. Жить приходилось в тесноте, но, как говорится, не в обиде. Продовольственных проблем никто не испытывал.
В нашем хозяйстве была лошадь, корова, две свиньи, три овцы и куры. Уход за всем этим хозяйством был возложен на меня. Зимой, когда все животные были в сарае, я должен был всех их кормить, поить и чистить из - под них навоз.
Во время сильных буранов, когда наш дом полностью заносило снегом мне приходилось брать лопату и прокапывать в снегу проходы, чтобы выбраться из дома, а потом прокопать траншеи над окнами, чтобы, хотя немного, проходил дневной свет в дом. Но даже в самый сильный буран, когда на расстоянии двух метров уже ничего не было видно, мне нужно было не менее двух раз в день сходить за водой в колодец, который находился в трёхстах метрах от дома.
А когда к весне кончались запасы сена, отчим отправлял меня в ночь, когда не было посторонних глаз, за сеном в поля, к колхозным скирдам, стоящим в пяти километрах от села. Мне было уже 12 лет и мне нравились такие ночные экспедиции. Мела сильная метель, сквозь мглу облачности просвечивала Луна. Было начало марта, снег, уже напитавшись водой, становился рыхлым от дневных оттепелей. В балках лошадь проваливалась по брюхо и начинала храпеть от напряжения и передвигаться резкими скачками. Слежавшееся и смёрзшееся в стогу сено нужно было вначале надёргать специальным крючком, а потом вилами разложить в сани. Так, что сено доставалось дорогой ценой.
А летом отчим брал отпуск и мы с ним уезжали в сопки, заготавливать сено на зиму для нашей лошади и коровы. Уезжали километров за 50 от села, где в долинах между сопками, заросшими низкорослыми берёзками и осинами, росла высокая луговая трава. На каменистых склонах сопок рос степной ковыль, а в низинах местами ещё в июне лежал снег, из - под которого струились ручейки чистой воды, питающей сочную зелень луговых трав. В долинах, по опушкам мелколесья были заросли чёрного шиповника и росла высокая трава. Отчим управлял конной косилкой, а я на конных граблях сгребал в валки уже подсохшую траву.
Жили мы в шалаше из веток, прикрытых толстым слоем сена. Свой шалаш мы поставили рядом с шалашом пастуха - чеченца, который по склонам сопок пас колхозных овец. Еду готовили на костре. Мне нравилось, когда после работы поздним вечером, лёжа у костра, можно было слушать мирные разговоры отчима с пастухом о сложностях жизни и, вдыхая запахи свежескошенной травы, любоваться бездонной глубиной звёздного неба.
Отчим демобилизовался в звании старшего лейтенанта и постоянно носил только военную форму, к тому обязывала и его должность председателя сельского совета. Он был хорошо сложен, высокого роста, с хорошей военной выправкой и обладал не малой физической силой. Для работы во время сенокоса, он специально заказывал кузнецам большие вилы, которыми он захватывал сразу целиком копну сена и подавал её на самый верх при завершение стога. Как председатель СС, он пользовался уважением у селян.
Но не формальные общения с районным начальством и председателями колхозов приобщили его к выпивкам, которые мама, конечно, не одобряла и на этой почве у них случались довольно частые ссоры. Были случаи, когда зимой, в сильный буран, он возвращался из соседнего села, будучи «мертвецки» пьяным. И только благодаря нашему умному Орлику, который хорошо знал дорогу к дому и привычки своего хозяина, а поэтому всегда благополучно доставлял его прямо по назначению - домой. Тогда мы с братом вытаскивали отчима из саней и заводили в дом, где у него начинались непростые разговоры с мамой. Я распрягал Орлика, заводил его в тёплую конюшню и, в знак особой благодарности, угощал овсом.
***
Однажды, по весне наш Орлик, которого я на ночь обычно выводил в степь, порвав путы,убежал в родной табун, который находился далеко в бескрайней казахской степи на расстоянии более ста километров от нашего села.
Отчим, зная мою любовь к верховой езде и мою привязанность к Орлику, предложил мне отправиться в табун чтобы пригнать Орлика домой. Я безмерно
был рад возможности проскакать верхом более ста километров по ковыльной степи и сопкам. Мама по началу была против, но я упросил её, сказав, что мне уже четырнадцать лет и у меня хороший опыт верховой езды, и она согласилась. Отчим успокоил маму, сказав, что до места где пасётся табун меня довезёт полуторка, которая повезёт продукты табунщикам, а на обратном пути я буду ехать в хорошем седле.
На следующий день, рано утром до восхода солнца за мной заехал дядя Альберт на старенькой колхозной полуторке.
До животноводческой бригады - летовки, находящейся в широкой долине между сопками, дорога была хорошо накатана молоковозами.
Проезжая к летовке я любовался скалистыми отрогами сопок и долиной заросшей низкорослыми берёзками, осинами и кустарником чёрного шиповника.
Летовка представляла собой открытые загоны для дойки коров и крытые базы на случай ненастья, а так же жилые бараки для пастухов и доярок.
В летовку на летние пастбища пригоняли колхозное стадо коров где они паслись до осенних холодов.
У Альберта на летовке работала дояркой сестра и, пользуясь случаем, он решил навестить её. Взяв сумку с домашними гостинцами Альберт пошёл к сестре, а я
не стал выходить из кабины, поскольку он обещал не задерживаться. Альберт действительно вскоре вернулся и мы поехали.
Дальше, за сопками дорога шла по степи, представляя собой узкую колею заросшую степным ковылём.
Степная дорога вела на восток на встречу восходящему солнцу, которое медленно поднималось из - за горизонта.
Было уже около полудня когда мы увидели на горизонте какие то строения. Альберт сказал, что это самая дальняя бригада нашего колхоза, которая занимается коневодством.
(Однако, когда в 1954 году началось освоение целинных земель, все эти земли нашего колхоза отошли нескольким вновь организованным целинным совхозам и были распаханы).
Вскоре мы увидели невдалеке от бригадных строений табун мирно пасущихся колхозных лошадей с жеребятами. Общая численность табуна составляла примерно сотню голов.
Табунщики, пасшие лошадей, были членами одной чеченской семьи, которая жила в саманном доме барачного типа с маленькими окошками и плоской крышей обмазанной глиной. Не далеко от дома протекала небольшая речушка Чердарда, которая во время весеннего таяния снега выходила из берегов, а летом превращалась в небольшой чистый ручей.
Около речушки по зелёной траве паслись овцы и несколько коров, видимо принадлежавших семье табунщиков.
Нас встретили два верховых джигита. По всей видимости это были братья, оба бородатые, одетые в длинные рубахи на выпуск.
Подъехав к нам, они спешились и, привязав лошадей к коновязи, доброжелательно, за руку, поздоровались с Альбертом как старые знакомые.
Альберт приезжал сюда уже не первый раз и хорошо знал их по именам. Тот который выглядел по старше звали Махмуд, а младшего - Хомут.
Обсудив с Альбертом последние колхозные новости, братья начали разгружать машину, а нам предложили поесть и отдохнуть. Мы присели на скамью стоящую около дома рядом с большим столом сколоченным из досок.
Из дома вышла молодая чеченка, которая принесла нам в пиалах казахский кумыс и жареную баранину. После еды мы поблагодарили женщину за угощение и Альберт стал собираться в обратный путь, рассчитывая к вечеру вернуться домой, а я должен был остаться здесь до утра. Уздечку на Орлика я передал табунщикам, попросив их от имени отчима, поймать нашего беглеца и на ночь привязать к коновязи и подкормить перед дальней дорогой. Табунщики знали отчима и из уважения к нему обещали выполнить его просьбу. Мне же они предложили переночевать у них в доме, но я, выразив благодарность, отказался, попросив разрешение переночевать не вдалеке от дома на небольшой копне свежего сена.
Они возражать не стали и я, положив седло под голову, крепко заснул.
Утром меня разбудил Махмуд и сказал, что Орлик накормлен и стоит на привязи ожидая меня. Махмуд предложил мне пойти к столу и поесть, но я поблагодарив, отказался, сказав, что я из дома взял с собой запас продуктов.
Заседлав Орлика я покрепче подтянул подпруги и привязав к передней луке сумку с харчами, одним прыжком вскочил в седло.
Орлик поднялся на дыбы, но я натянул поводья и он согнув дугой шею, завертелся на месте. Я ещё раз поблагодарил табунщиков и отпустив повод, во весь опор поскакал по степной дороге на запад.
Проскакав пару километров, я слегка натянув повод, заставил Орлика перейти вначале на крупную а затем на мелкую рысь. Обычно я привык скакать верхом без седла, а поэтому в седле я чувствовал себя не совсем уверенно.
Кругом простиралась бескрайняя казахская степь пахнущая пьянящим ароматом степных трав и переливающаяся серебристыми волнами цветущего ковыля. Солнце только поднималось из - за горизонта и воздух над степью был ещё насыщен
прохладной утренней свежестью. На горизонте с восточной, южной и северной стороны степь сливалась с белёсым цветом неба, а на западе в голубой дымке марева была видна гряда скалистых гор переходящих в казахский мелкосопочник.
Я не раз слышал рассказы казахов-степняков о их благоговейном отношении к бескрайним просторам родных степей, к их неповторимым ароматам, возбуждающим трепетный восторг когда поднимаются из глубин памяти суровые образы
древних предков когда-то кочевавших по этим степям.
По ровной степи Орлик бежал мелкой рысью иногда переходя на галоп. Уставая сидеть, я привставал на стременах чтобы уменьшить тряску и лучше обозревать дорогу. Порой возникало чувство одиночества, будто во всём мире больше
никого нет кроме нас с Орликом. Когда дорога огибала небольшие возвышенности я, чтобы сократить путь, направлял Орлика по кратчайшему пути, поднимаясь на вершины пологих сопок.
К подножью гор я добрался когда солнце стало клониться к закату. Но теперь я уже знал, что скоро увижу уже знакомые мне колхозные летовки расположенные в долине, а за горной грядой в двадцати километрах будет наше село.
Домой я вернулся уже на закате дня когда жители села встречали стадо своих коров. Несмотря на усталость я был доволен своим путешествием.
***
Зимой, когда не было бурана и на небе появлялось яркое солнце в радужном ореоле морозной дымки, я с друзьями ходил кататься на лыжах с окрестных сопок, где можно было катиться почти до четырёхсот метров. На крутых склонах, перед тем как начать кататься, договаривались о том, кто будет первым прокладывать лыжню. И, чаще всего, в таких случаях первый след мои друзья доверяли прокладывать мне. Я конечно был горд исполнить миссию “первопроходца” хотя при этом не раз приходилось больно падать и получать многочисленные ушибы. Друзья признавали меня как лидера за то, что я быстрее всех бегал, выше и дальше прыгал, а так же побарывал их в силовых единоборствах и готов был к рискованным приключениям.
Однажды в воскресный день, мы с друзьями, группой шесть человек, решили сходить покататься с больших сопок, растянувшихся вдоль восточного горизонта в виде длинного хребта, который был на расстоянии двенадцати километров от села. Высота основного купола в хребте была, пожалуй, метров триста - четыреста над уровнем подошвы и его было видно на горизонте с расстояния более шестидесяти километров из районного центра. К полудню мы благополучно дошли до сопок и поднялись на основной купол. Западный склон купола, по которому мы должны были спускаться, был довольно крутым, где-то градусов сорок - пятьдесят и местами покрыт ледяной коркой. Первым начать спуск друзья предложили мне.
Я начал спуск, стараясь обходить обледеневшие участки, но где - то на средине склона я, видимо, подрезал рыхлый снег, лежавший на ледяной корке. Начался неуправляемый спуск вместе с образовавшейся снежной лавиной. Увлекаемый лавиной, я стал падать. К счастью, в небольшом кулуарчике лавина остановилась и я превозмогая боль от ушибов, поднялся из снежного сугроба. Убедившись, что мои лыжи целы, я крикнул ребятам, чтобы они начали спуск немного правее, минуя ледяные участки. По моему следу начал спуск мой друг Юрка Гилис. Но он, как и я не смог удержаться на крутом участке, его вынесло на ледяной склон и он стал стремительно падать, кувыркаясь через голову, и остановился в сугробе только сошедшей лавины недалеко от меня. Сняв лыжи, я направился к Юрке. Но он неподвижно лежал запрокинув голову,его глаза были закрыты, лицо бледно синее, а изо рта пузырями валила пена. Я испугался, меня охватила тревога. Ребята, стоявшие на вершине купола, всё это видели, они сняли лыжи и начали спускаться, скользя ногами по склону. Мы вытащили Юрку из сугроба и стали делать ему искусственное дыхание. К нашей радости, через несколько минут он стал приходить в себя и открыл глаза. У него на затылке была большая шишка, но крови не было. Мы подняли Юрку на ноги и обхватив под руки с двух сторон стали спускаться по склону. Юрка едва переставлял ноги, а на наши вопросы о том, как он себя чувствует - ничего не отвечал. Он был в состоянии шока. Обстановка складывалась трагическая. Спустившись со склона, мы одели свои лыжи и одели лыжи Юрке. Но до посёлка предстояло ещё идти двенадцать километров. Меняя друг друга мы осторожно поддерживая Юрку медленно шли домой. Когда до посёлка оставалось где то километра три, Юрке стало лучше, он окончательно пришёл в себя и отказался от помощи. Домой мы вернулись уже на закате дня. Но мы были счастливы и горды тем, что не растерялись в критический момент и не оставили в беде своего друга несмотря на то, что сами от усталости едва переставляли ноги. А Юрка потом рассказывал, что он ничего не помнит о том, что с ним произошло, а окончательно он пришёл в себя только на следующий день.
***
С началом осенних холодов, отчим приглашал мясника, который забивал наших свиней, а потом мы с отчимом, в составе колхозного обоза, ездили на рынок в шахтёрский город Караганду торговать мясом и салом. В то время, все колхозы имели свои постоялые дворы в районных и областных центрах, где колхозники могли бесплатно останавливаться на постой вместе со своим транспортом на несколько дней. Постоялый двор нашего колхоза размещался в старом городе неподалёку от рынка и самого высокого террикона шахты под номером один. Постоялый двор представлял собой низкую саманную избу с глинобитным полом и деревянными нарами вдоль стен. Во дворе, загороженном забором из досок, можно было поставить телеги и лошадей.
Старый город представлял собой лабиринт узких и кривых улочек с нагромождением глинобитных лачуг прижатых друг к другу и обычных землянок, теснящихся вокруг дымящих и пышущих жаром шахтных терриконов и по склонам глубоких провалов залитых водой. Над городом постоянно висела сизая мгла угарного газа. Люди грязные от угольной пыли и копоти, закутанные в какие - то лохмотья, сидели у своих землянок и грелись горящими углями, взятыми прямо из горящего террикона.
Пока отчим торговал на рынке, я бродил по пыльным улочкам старого города, знакомясь с его примечательностями. На меня произвело тяжёлое впечатление большое число инвалидов войны. Они оборванные и грязные, некоторые совсем без ног передвигались сидя на тележке в виде небольшого деревянного щита к которому вместо колёс приспосабливали подшипники. Другие были или с одной рукой или совсем без рук, среди них были и слепые в сопровождении своих зрячих товарищей. Все эти несчастные встречались, как правило, в наиболее людных местах, на рынках, у пивных ларьков, на вокзалах, на трамвайных остановках и в трамваях, где они жалостливыми песнопениями зарабатывали себе на пропитание и на пропой.
У грязных пивных ларьков собирались группы любителей пива. Как то, проходя мимо ларька, я видел как у входа на грязной земле в луже пивной блевотины, запрокинувшись навзничь, лежал мертвецки пьяный инвалид без ног. По его заросшему щетиной лицу ползали мухи... Вывалившись из своей тележки, он мертвецки крепко спал. Проходя в ларёк и выходя из него подвыпившие мужики перешагивали через лежащего инвалида или обходили его не проявляя при этом ни малейшего сострадания к несчастному.
Равнодушно глядеть на всё это было выше моих сил, а реально оказать им какую – то помощь я конечно не мог. Поэтому, чтобы не видеть человеческих страданий, я быстро возвращался на постоялый двор. Неприятное впечатление произвело на меня и зрелище большой колонны зэков, которых каждое утро этапом проводили на работу или на пересыльный пункт.
Это была большая колонна в несколько сот человек, которых сопровождала многочисленная охрана с автоматами на изготовку и с большими сторожевыми собаками на поводках. Уже позже я узнал, что в Долинке под Карагандой был Карлаг, где отбывали срок не только военнопленные и уголовники, но и многие наши знаменитости. Это был мой первый опыт знакомства с Карагандой - шахтёрским городом, который, спустя несколько лет, во многом предопределил всю мою судьбу.