Безотцовщина

                ***

                Это мои родители.
                Сейчас, они навсегда остались только в моей памяти.
                Отцу было всего 37 лет когда в боях под Ржевом,
                в апреле 1942 года он "пропал" без вести
                и навсегда остался 37 - ми летним...
                В каждом своём письме он просил маму
                обнять и поцеловать нас с братом за него...

                ***

В 1941 году, сразу после начала войны, отец ушёл на фронт, а нас с мамой и младшим братом он отвёз к своим родителям в деревню Горки в Ярославской области.
Письма от отца приходили редко, а с апреля 1942 года писем от отца совсем не стало. Мама пишет запросы во все инстанции. Ответов нет.

Мы живём на иждивении в доме отцовых родителей, которые и без нас жили очень бедно.
Дом был срублен из круглых брёвен с проконопаченными щелями. В доме было две просторных комнаты,которые разделяла большая русская печь, а над входом под потолком большие полати рядом с русской печью.   
Дед работал в лесничестве и прислуживал в церкви. Бабушка была домохозяйкой, она готовила и кормила нас.
 Я помню, что в переднем углу комнаты был иконостас с постоянно горящей лампадой. Под иконостасом стоял большой
деревянный обеденный стол сделанный дедом вокруг которого стояли деревянные скамейки.
Прежде чем начать есть все вставали лицом к иконостасу и крестились, при этом дед с бабушкой произносили какие то молитвы. Ели молча. Помню как однажды
во время обеда мы с братом нарушили обет молчания и громко рассмеялись за что получили от деда хорошие шлепки по лбу большой деревянной ложкой.
Но дед был добрым и мы с братом не обижались на него.
Меня дед несколько раз брал с собой в лес.
Я помню, как то раз зимой мы с ним ходили в лес где он расчищая бурелом, обрубал ветви у упавших сосен, а затем все ветви мы складывали в большую кучу и зажигали костёр. А летом дед брал меня с собой в лес собирать малину клюкву и бруснику.

Дед любил меня и все мои проделки воспринимал снисходительно. Только мама меня часто ругала за то, что я слишком высоко залезал на деревья и приходил домой с разорванной одеждой. Но произошёл случай, когда дед не сдержался и хорошо оттрепал меня за уши. Но случай стоил гораздо большего наказания...
Это было осенью в тёплый, солнечный день во время уборки ржи. Мне было тогда четыре года, но я дружил с деревенскими мальчишками старше меня по возрасту.      
В тот день мы всей ватагой пошли в лес, который был недалеко, в конце уже сжатого ржаного поля уставленного копнами из снопов ржи. В то время рожь жали вручную, женщины серпами срезали пучки соломы и связывали их в снопы, которые потом складывали для просушки в копны. Подсохшие снопы свозили в овин где их окончательно высушивали и цепами обмолачивали на току под навесом.
Играя в прятки на опушке леса мы бегали, весело смеялись, влезали на деревья и прятались за разлапистыми сосновыми ветвями.
Но тут, кому-то из старших ребят пришла в голову мысль - зажечь уже засохшие хвойные ветви у огромной сосны вывернутой с корнем во время бурелома. Пламя мгновенно охватило сухие ветви сосны, верхушка которой зависала на соседних соснах. Начался страшный верховой пожар, пламя быстро охватило все соседние сосны, оно с гулом поднималось к небу стремительно охватывая всё новые верхушки деревьев. Весёлое настроение мгновенно сменилось парализующим страхом. Все бросились бежать из леса. Но чувство вины не позволяло бежать домой и я, как помню, решил спрятаться в копне из снопов. Не помню сколько времени я сидел в своём укрытии, но хорошо запомнил тот момент, когда меня обнаружил дед и, буквально, за уши вытащив из копны, хорошо и больно отшлёпал по мягкому месту. 

Помню как однажды дед водил меня в церковь, он там прислуживал и у него были ключи от церкви. В тот день службы в церкви не было. Дед открыл входную дверь и мы вошли в пахнущий ладаном храм. Меня тогда поразило богатое
убранство огромного, переливающегося золотыми бликами, церковного иконостаса и многоцветие фресок на стенах и на куполе.

Проводив сыновей на фронт, бабушка была молчалива и не многословна печалилась и вздыхала когда долго не было писем с фронта.(((оба её сына, в том числе мой отец, погибли во время войны)))
Она постоянно была занята работой - то ткала льняное полотно,сидя за ткацким станком сделанным дедом, то стирала бельё, готовила или работала в огороде. Мама постоянно предлагала ей свою помощь, но бабушка отказывалась её принимать.
Мама болезненно переживала это, чувствуя себя не нужной иждивенкой в этом доме. 
 Начинаются внутрисемейные раздоры и мама решает уехать на свою Родину, где у неё были две родных тётки. Мы переезжаем к родственникам в Сталинградскую область, сначала в  станицу Алексеевскую, а затем в хутор Помалинский. Мне 5 лет брату 3. Мама работает учителем в хуторской начальной школе. Через год маму переводят на работу в хутор Чечёры. Мама получает извещение о том, что в боях под городом Ржевом наш отец «пропал без вести».

И с той поры началась для нас беспросветная жизнь военной и, а затем и  послевоенной БЕЗОТЦОВЩИНЫ. Питаемся дубовыми желудями, конским щавелем и иногда удаётся полакомиться подсолнечными выжимками, которые все называли макухой. Постоянно хочется есть.

Зимой в убогой хате холодно, мы с братом лежим на нетопленой русской печи, кутаясь в какие - то лохмотья. Мама иногда приносит с колхозного скотного двора охапку соломенных объедков для топки, которые быстро сгорают, не успев прогреть холодную печь. Ночью мама готовится к урокам при едва горящей коптилке сделанной из латунной гильзы с фитилём из солдатской шинели и заправленной  бензином с солью. В комнате постоянно стоит запах бензина и копоти. На хуторе не раз были случаи пожаров, когда бензин коптилок воспламенялся.

Все военные зимы в моей детской памяти остались как холодные,  голодные и тёмные. Но с наступлением весенней оттепели мы оживали.

В детстве я не был послушным ребёнком и немало переживаний доставлял маме своими поступками за что и сейчас испытываю чувство стыда и угрызения совести. Я вспоминаю, как однажды, это было где-то в марте месяце, когда я совершил такого рода поступок. В тот день мама ушла в районный отдел образования по своим школьным делам и там что-то задержалась до вечера. Начало темнеть и мы с братом стали переживать не случилось ли что-то с мамой, поскольку дорога в районный центр шла через лес. Сидеть и ждать в темноте и не евши весь день, было не вмоготу и я принял решение выйти на встречу маме. Взяв за руку младшего брата Юру, я повёл его в станицу Алексеевскую. Мне в то время шёл уже шестой год, а братишке только четвёртый, он был худенький и частенько болел, поэтому мама всегда выделяла и защищала его. За три дня до этого мы с Юрой ходили к реке, где он провалился под лёд в ледяную воду. С весенним теплом лёд на реке стал уже рыхлым и на отмели, где течение было быстрым, в нём  образовались полыньи размытые течением. Приблизившись к полынье, брат поскользнулся и упал в воду, а быстрый поток стал затягивать его под лёд. Я сразу бросился спасать брата и хорошо, что глубина здесь была небольшой - чуть выше моего пояса. Я обхватил брата и стал выталкивать его на лёд, но кромка льда постоянно обламывалась, а течение сбивало с ног. К счастью, неподалёку оказался какой то мамин ученик, который увидел как мы беспомощно барахтаемся в воде и подоспел к нам на помощь. Он протянул нам длинную палку и помог выкарабкаться на берег. Когда мы мокрые приплелись домой, мама сильно расстроилась и ругала меня за то, что я всегда увожу с собой брата в разные свои "путешествия" и утомляю его до изнеможения. Но хорошо, что наше купание обошлось нам без серьёзных последствий.

Дорога шла через лес, я держал брата за руку, а он едва плёлся и всё что-то бормотал, выражая своё недовольство. Когда мы прошли чуть более километра, впереди увидели силуэты двух пешеходов идущих нам навстречу. Это была наша мама с какой-то женщиной из нашего хутора. Встретив нас, мама запричитала, прижимая к себе Юру. Мама была сильно расстроена. Она всю обратную дорогу ругала меня за то, что я "замучил ребёнка" и что по приходу домой она накажет меня поставив в угол. Я не один раз наказывался стоянием в углу и освобождался только после того как нытьём вымаливал прощение - мама прости-и меня, я больше так не бу-у-ду делать...и мама разрешала мне выйти на свободу.
Перспективу обещанного наказания, я считал, в этот раз, не заслуженной и не справедливой. Когда мы подошли к дому, было уже совсем темно. Мама, держа Юру за руку, повела в дом, а я побежал в дальний конец огородов и там, за плетнями, спрятался в густых зарослях терновника. Сидеть пришлось не долго, мама спохватившись, вышла из дома и стала громко звать меня. Она ходила вокруг дома и всё звала меня. Я слышал как потом мама начала плача что-то причитать и продолжала умолять  меня вернуться домой. В это время я испытал острое осознание своей вины и, в то же время, нежной жалости по отношению к маме и хотелось выбежать к ней, обнять и попросить прощения... Однако, что-то удерживало меня. Сейчас - то я понимаю, что это было гадкое чувство мести, отмщение за несправедливость, как мне тогда казалось. Много лет спустя после этого случая, мама рассказывала, что в ту ночь она подняла на ноги всех соседей и они несколько часов ходили из конца в конец по всему хутору, искали и звали меня. Я всё слышал и выжидал момент когда можно будет выйти из укрытия и прийти с повинной. Не помню в деталях как закончилось моё бегство из дома, но хорошо помню, что мама, за мою выходку, на этот раз, не наказывала меня. 

Когда наступало лето, жить было легче… мы отогревались на солнце, оживала вся природа – появлялась зелёная трава, буйным цветом начинали цвести сады. Вместе с друзьями  мы лазили по садам и огородам, чтобы чем - то утолить свой голод, ходили на поле собирать колосья пшеницы, оставшиеся после осенней уборки, а осенью воровали арбузы с колхозной бахчи. Всё лето бегали босиком так, что от грязи и воды  икры ног покрывались зудящими язвами – цыпками. Особое удовольствие доставляло нам катание на проходящих на фронт машинах, когда они на подъёмах замедляли скорость и тогда можно было сзади, зацепиться за борт или буксирный крюк.

Любили ходить купаться на Хопёр, где часами грелись, лёжа на горячем речном песке, слушая крики чибисов и любуясь бездонной лазурью голубого неба.
В начале мая 1945 года пришла радостная весть об окончании войны. Радости не было предела, мы с братом и наши друзья, хуторские мальчишки, бегали по улице от дома к дому, барабаня в пустые кастрюли, и громко кричали –УРА!  МЫ ПОБЕДИЛИ! ВОЙНА ЗАКОНЧИЛАСЬ!


 Начали возвращаться с фронта отцы наших друзей, привозя им чемоданы трофейных подарков и угощений. Нам же ждать было некого… Помню как при попытке зацепиться за проезжающую телегу, сидящая в ней женщина, стегнув кнутом свою лошадь, с укором крикнула нам с братом бежавшим за телегой  - КНУТА ВАМ ХОРОШЕГО НАДО, БЕСПРИЗОРНАЯ БЕЗОТЦОВЩИНА.

Эти слова больно тогда резанули меня и на всю жизнь оставили в моей памяти свой глубокий неизгладимый след… Всю горечь военной и послевоенной БЕЗОТЦОВЩИНЫ нам пришлось хлебнуть ПОЛНОЙ МЕРОЙ. Послевоенные годы были очень трудными. Многие люди пухли от голода и умирали, спасаясь от голода, началась миграция населения из наших краёв на восток, в более благополучные среднеазиатские республики Казахстан и Узбекистан. 

В 1946 году мы с мамой переезжаем в хутор Аникеевский, а на следующий год в хутор Филоновский, где мама устроилась на работу в детский дом, куда приняли и нас с братом. Теперь нас кормят и одевают, у нас есть место в большой комнате детдомовского общежития и своя кровать с постелью сильно пахнущей хлоркой. В комнате много ребят – сирот, у которых во время войны погибли родители. Железные кровати плотно сдвинуты. После отбоя, когда уходил воспитатель, начиналась весёлая свалка: мы бегали по кроватям и колотили друг друга подушками, вытрясая из них всё содержимое. Кормили нас сносно, к чаю давали кусочек белого хлеба.

Однако ребята постарше, угрожая расправой, заставляли нас, младших, белый кусок незаметно от воспитателей выносить и отдавать им. Все старшие ребята, тайком от воспитателей, курили  и заставляли нас собирать для них окурки на улицах хутора.
 Днём мы имели возможность видеться с мамой. Она плакала и говорила нам, что решила забрать нас из детского дома и вместе с нами уехать в Казахстан, где нет голода.

Ещё работая в хуторе Аникеевском, с мамой познакомился вернувшийся с фронта к своим родителям молодой бравый лейтенант, Блазнин Василий Васильевич. Они договорились, что он поедет в Казахстан, и когда устроится там на работу и получит жильё, пришлёт нам вызов. И вызов, наконец, пришёл.   

На восток ехало очень много голодного люда, пассажирских поездов не хватало и для перевозки людей использовались товарные вагоны – теплушки, этот  товарный поезд почему то называли «пятьсот весёлым». Переполненные вагоны не вмещали всех желающих и люди ехали на крышах вагонов и тормозных площадках. Все вокзалы были забиты толпами людей с узлами и чемоданами. Особенно много было женщин с детьми.

Появилось большое число воровских банд. Воровство было массовым. То и дело было слышно, что у кого - то украли все вещи или вытащили последние деньги. Взрослые рассказывали, что особенно свирепствовали на вокзалах воровские банды «чёрной кошки» и «золотой ленты».
 
До своей станции в Осакаровском районе Казахстана, мы ехали более десяти суток с многочисленными пересадками, то на пассажирских, то на товарных поездах. Каждый раз во время пересадок, для компостирования билетов необходимо было всем пройти санобработку: прожарить одежду от кровососущих и помыться. Мне было уже десять лет и я хорошо помню, как пренебрегая всеми гендерными особенностями и физиологическими различиями, в железнодорожных банях спокойно мылись вместе, не обращая внимания друг на друга, взрослые истощённые голые мужчины, женщины и дети.
И никто при этом не испытывал ни малейшего смущения и угрызения совести...

В вагонах не было свободного места, на всех нижних полках вплотную друг к другу сидели люди, на верхних полках вместе с узлами и чемоданами лежали малые дети. Все багажные полки были заняты вещами. Проходы были заставлены громоздкими баулами, на которых сидели их владельцы. Ночью взрослые дремали сидя, приглядывая за своими вещами. Вещи воровали чаще всего ночью. Днём я не мог сидеть на одном месте и пробирался в прокуренный тамбур, где ехала в основном воровская шпана.

Все двери в тамбуре были открыты настежь и я на ходу вылезал на крышу вагона, где ехали, небольшими группами странствующие беспризорники, оборванные и грязные от паровозной копоти. Они бегали по крышам вагонов, общаясь друг с другом и обмениваясь своей добычей. Мне почему то хотелось, чтобы они принимали меня за «своего» и сидя в сторонке от них, я слышал как они на воровском жаргоне, выразительно украшенном руладами российского мата, обсуждали свои воровские похождения.

 Подражая им, я тоже бегал вдоль всего состава мчащегося поезда, перепрыгивая с вагона на вагон, пытаясь этим привлечь их внимание. Но они не замечали меня. Видимо, для них это было только прозаической обыденностью. Их безразличие ко мне свидетельствовало о том, что они не признавали меня «своим».
И как я теперь понимаю, это было наивное мальчишеское влечение к отчаянным и рискованным приключениям и романтике дальних странствий, но которое и сейчас, на 80 - ом году, всё ещё кружит мне голову и не даёт покоя…    

                ***

Продолжение в рассказе "Отчим".

http://www.proza.ru/2017/05/04/1422