… Да, сказать по правде, и о самих холмах, какие только слухи не ходили. Поговаривали, холмы-де, что так удачно притулились близ деревни, и не из земли вовсе сотворены были, а из могучего камня-ревуна, который когда-то давным-давно дивным образом свалился ни за что ни про что на это самое место с неба, раскололся, а потом осколки те обросли, чем ни попадя.
- Ты чего, Ваньша, встал раным-рано? - продирая глаза и широко зевая, сиплым со сна голосом прошамкала бабка Марья.
- Благодать! Соловушка заливается, - почёсывая вялую грудь, умилился дед.
- Эка невидаль! За этим и встал?.. - не поверила она, слегка приминая подушку.
- Много ты понимаешь, - посматривая в окно и кряхтя, принялся натягивать порты дед Иван.
- Врёшь. Знаю, в чём тут фикус-пикус.
Дед молчал, как партизан, а своё дело делал.
- К холмам снаряжаешься.
- Лежи, где лежишь! Указчица.
- Ишь, правда глаза колет. Опять с Тишей пробы брать вздумаете – не возвертайся лучше, - надула та губы.
- У тебя забыл спросить, старая.
- Мохом обросли холмы ваши. Мохом. Чем ещё?
- Может и так. Да отсюда не видать.
- А чего смотреть? Итак ясно.
- Вот чего тебе, старая, ясно? Что только не творили с холмами, яснее не стало. А этой вдруг прояснение откуда-то на голову свалилось. Аж волосы на башке торчком встали.
Бабка же, знай в свою дуду дует:
- Монахово золото всё покоя не даёт? Беды не накличь, дед, - зарасчёсывала кудели, продолжая поучать, бабка. - Для отвода глаз власти стараются. Известное дело. Надо деятельность создать – с города тут как тут прихайдакают. Партии. Кончится их время: опять тишь да гладь, да божья благодать. Следующие припрутся. И так без конца. Карусель.
- Да ты руками-то не маши, загодя. Карусель… Какая тебе карусель? С холмами тут не разобраться.
- Вот, вот. Опять он за старое. Да я что… Я-то дома, - нервно приглаживая то и дело сбивавшиеся пряди, забубнила старуха. - Вот вы там накой, скажи?
Бабка Марья закряхтела, собираясь встать.
- Не за мной ли? - одёрнул дед, сощурившись и устремив руку в сторону двери.
- За тобой, как за вором – глаз да глаз нужен, - сунула она ноги в тапки. - Отступись ко праху!
И старуха заковыляла к двери.
Возвратившись, бабка Марья, не глядя на старика перекрестила открывшийся в зевоте рот, да так и обмерла.
Старик стоял посередине комнаты и немигающим взглядом созерцал холмы.
- Вот ведь проклятущие! Покоя нет! - вырвалось через минуту-другую из бабки.
- Ты права, - зашептал почему-то дед.
Бабка Марья обеспокоенно засуетилась рядом.
- Не пойму… Кто боле сбивает с понталыку? Тиша али Мурлыкало? - она вгляделась в старика. Вмиг сонмы морщинок паутиной усеяли её лицо. - Совсем ведь старого со свету сживут. А мне тогда жить накой?
Дед Иван потихоньку сел, на что пришлось.
- Я такое видел, пока тебя не было, - прошептал он.
- Чегой-та?
- Такое… видел… - с жутким присвистом добавил он.
У бабки затряслись руки. Старческая немочь быстро нашла союзника в её лице. Да бабка Марья и не сопротивлялась. Знала, что всему отмерен свой срок на Земле. Единственное, что её удерживало, – муж. Оставить доживать его одного она боялась больше, чем невзначай помереть сама.
- Ты не пугай. Толком говори. Тишком в себе не держи.
- Глаза.
- Какие ещё глаза?
- Во какие! - приложил дед к своим глазам ладони.
- Тю… Таких не бывает!
- Говорю же! Да уставились на меня, - схватил он икону с угла. - Будто зло во мне ищут. Смотрят. Наскозь прожигают.
- А-ааа… Ну, это известное дело. И лечение для него есть подходящее.
Бабка Марья подошла к своей половине и зашептала прямо в ухо:
- Пить надо меньше. Иди вон, рассолу хлебни с сеней.
- Эх ты, подруга…
- Как рукой снимет. А я то уж подумала: чегой-та с ним такое? - захихикала бабка в сухонький кулачок.
Дед наладился в сени.
- Икону, ирод, куда поволок?..
Всякий знает, – старческая немочь, – болезнь неизлечимая, обратного хода не имеющая. Однако и у неё бывают свои парадоксы. У нашей бабки Марьи парадокс сей время от времени проявлялся в остром обострении слуха, когда дело касалось её разлюбезной половины…
Очень скоро до чутких ушей бабки долетели из сеней посторонние шумы.
- Началось... Да будет ли покой когда-нибудь в этом теремке?
Как только бабка доползла до ручки, дверь сама с шумом распахнулась.
На пороге возник дед. Дед-то дед. Да вроде как не тот дед.
- Что с тобой, идол окаянный? - опешила бабка.
- И там глаза, бабка!
- Какие всё глаза?
- О! - развёл дед руками, будто в них была огромная рыба.
- Ох, доходишь, Ваньша, до ручки со своим Тишей. Смотри…
- Харэ каркать!
Старуха аж подскочила, так громко отрезонировал голос от стен. Но тут же очутилась на кровати и принялась отирать вмиг побелевшее лицо.
- Ты чего старый, белены объелся? Ежели это дело – так пугать?
Дед же стоял насупившись, что-то там себе втихаря соображая.
Бабка принялась костерить мужа на чём свет стоит.
- Ещё такое повторится – я за себя не ручаюсь! Это ты учти, идол!
- Чего такое?
- Ишь, моду взял покрикивать! Напужал, нехристь, аж сердце зашлось, - всхлипнула она и вальнулась в подушки.
- Ну, что за народ эти бабы! Вечно во всё нос надо сунуть! Всякая щель – их место.
- Кого это «их»? У? Я ж тебе жена, пентюх ты бесчувственный. Забыл?
- Жена… Хм.
- Коли шибко разобрало – так и наладился бы себе в лес втихаря.
- А я?
- Закряхтел, заворочался, кирку свою неладную запросил. Мне и делов только о ней думать. Шёл бы вона, к медведям. И выл бы с ними на пару. И как тебя в разведчики только взяли?..
- Мань… Когда было-то.
- А меня пугать неча. Пуганые уже. Во как пуганые! И властью, и лесами с чертями, и холмами вашими заколдованными.
- Цыц! - приструнил дед бабу, на цыпочках направляясь к окну.
Та насупилась, но язык всё же прикусила.
Дед между тем отдёрнул занавесочку, глянул в пол глаза на улицу и довольно потёр руки.
Бабке почудилась лёкая приятная музыка, раздающаяся со стороны холмов. Но она не придала тому значения, решив, что то шум со сна.
Луна проникла к двоим, устелив по полу дорожку.
- Задёрни!
Дед недовольно отошёл от окна.
- С утра пораньше за своё. Добрые люди спят поди, - не выдержала бабка Марья. - Одни злыдни незнамо куда снаряжаются да на родных жён лютость срывают.
- Где кирка? - схватившись за золотистую ручку двери, взъерепенился в свою очередь дед. Всклоченная бородёнка его задёргалась, подчёркивая недовольство.
- Мне она накой? Сам посуди. Я ведь по буеракам да холмам ночами не лазаю.
Вставная челюсть деда Ваньши дала сбой. Он плюнул на ладони и резвым козлом подскочил к бабке.
- Куда девала? - сдвинув койку, прошепелявил неугомонный. Лицо его побагровело, а челюсть свело влево.
- Ой, силыщи-то! Ты гляди, а, что творит! И меня чуть с кровати разом не зашиб.
- Нужна ты мне, старая, - с шумом опуская койку, проворчал старик. От натуги ноги его подкашивались, но боевой настрой так и не остыл.
Порой, чтобы сменить тактику, необходимо малое: воля. Вот её-то как раз в деде и было навалом. Не растратил он её, не успел. А бабка, как ни странно, только подзадоривала, вселяя неистребимую тягу к решительным действиям.
Но дед Ваньша, несмотря на боевые подвиги во второй мировой, в миру был смирным. Со своей супружницей лаялся, как и всякий, но по-тихому, можно сказать, любя. Словом, никогда до рукоприкладства у них не доходило. Поэтому, бабка Марья и вела себя с супругом без опаски, конечно, желая только добра.
Дед ценил покладистось, но не всегда.
Иногда двоим просто не хватало драйва.
- Да уж тепереча, конечно!
- Ну и стервь ты, Машка!
- А какая есть. Зачем брал?
- Звиняйте, промашка вышла! Кабы знать…
- Вот, вот. Весь ты тут. Как на ладони. И все промашки твои тожа.
Дед стоял стойко и дышал часто.
Бабка поняла, что переборщила. И смягчилась, идя на попятную.
- Я ж сказала – не знаю! Накой мне тебе врать?
- Чего тогда глаза вылупила? Нет бы, чтоб помочь в этаком деле.
- Это в каком таком? - сложив руки крестом, съязвила старуха, утопая в подушках. - Я смотрю у тебя силы навалом. Девать некуда. Шёл бы да дрова натаскал, что ли.
- Что ты меня всё посылаешь-то, а?
- Не дело делаешь, потому как! Без тебя разберутся! Умников нынче поразводилось, как собак нерезаных, - рубанула она в воздухе ладонью.
- Поговори у меня тут!
Бабка недовольно хмыкнула и закрылась одеялом, пролепетав напоследок:
- Глаза б мои тебя не видели, злыдень.
Но дед разбушевался не на шутку, принявшись обшаривать печку. Он залезал на неё сверху, влезал вовнутрь, облазил все закоулки, но нигде своей кирки так и не нашёл.
- Сам куды-то задевал, седой дьявол! - подала голос бабка.
- Она ж на виду всегда была!
- Была да сплыла. Я не сторож твоей кирке.
- Никому не дала, часом?
- О, боже пресвятой и мать заступница. Спаси, помоги и избавь нас от злых напастей, - перекрестилась бабка на икону в углу.
- Да что ж такое-то… Черти, что ли уволокли?
- Не поминай всуе, нехристь!
- Праведница тоже мне!
- Да кому как… - приминая подушки, открыла было рот старуха.
И тут в сенях раздался шум. Бабка с дедком переглянулись.
- Не ходи, - схватила за рукав упирающегося деда бабка Марья. - Не в путь.
- Тихо, Машка!
- Чего такое?
- Услышат!
- Да кто! Кто? Старый ты пенёк? Скажешь толком!
- Они, - ткнул пальцем в сторону холмов дед.
***
И были холмы живыми. Об этом утвердительно заявили холмовцы однажды, видевшие, якобы, воочию нечто необъяснимое. Ночами холмы, по их версии, дышали, а то и подвывали, наводя несусветный страх на всю округу. А затем происходило и вовсе необъяснимое… Холмы начинали движение! То по часовой стрелке, то супротив… Будто бы хоровод водили.
Но к утру всё непостижимым образом смолкало и становилось вновь на прежние места.
Так ли это – кто знает? Но слухи, нет-нет, да и будоражили умы… Возможно, не без основания.
Пару-тройку раз смельчаки с кирками наладились к холмам, чтобы узнать, наконец, правду. И уж долбили холмы, что есть силы. Но толку штурм не дал опять-таки ровным счётом никакого, кроме обострения подагры у одного из удальцов, случившейся от неимоверных потуг. К тому же, в тот самый момент, когда холмовские мужики проде-лывали сей замысловатый трюк, сверху обозревал деяние рук их вертолётчик-«кукурузник». Замешкавшись, он удобрил и бедолаг заодно. Покрывшись белой едучей крошкой, мужики свалили. На бегу, они выкрикивали всё тоже: «Йети!» и грозили Небу, показывая снизу вполне даже весомые дули.
В итоге, покумекав вместе с Тишей, незадачливые ручники пришли к выводу, что сам бог воспротивился, и не следует перечить тому, что уже есть. Если даже и из небесного камня те самые холмы, не их, холмовцев, ума дело.
- Что жа, мужики, - подбросив булыжник вверх, - скомандовал скрипучим голосом Тиша-предводитель. - Видать, скоро уже…
- Чего скоро-то? - почесал бороду дед Иван.
- Пора! - выкрикнули хором мужики, чем привели деда Ивана в полнейшее недоумение.
- Неужто, мужики? - выдавил тот, очевидно догадавшись.
- А ты шёл бы, дед, до хаты. Не то, не ровён час…
- Да что ж вы меня, черти, взад все направляете? Я ж с вами. Заодно!
- С нами он, слышь, мужики! - направился в сторону деда Ивана Мурлыкало.
- Да я в 41-м… Да вы, заразы, - начал, было, дед.
- Когда, когда? - оттопырив ухо, просипел Мурлыкало. - Кто, кто?
- Когда ты под стол пешком ходил, чугрей.
- Да он с Тишей заодно! Кремень.
Мурлыкало стиснул зубы и зло глянул на деда.
Дед с перепугу, где стоял, там и сел. А Мурлыкало, сплюнув, вырвал из его скрюченных пальцев заветную кирку и с победным криком о том, что знаки господа повсюду неспроста, ходко направился вслед за остальными…
К слову, с того раза, жители деревни, нет-нет да и поговаривали о втором пришествии, мусоля, что если и пребудет Боженька-божатко на огненной колеснице, то именно с Семи Холмов и начнётся его страшный, но праведный суд.
Кое-кто опять же сомневался.
Но многие верили…
На целостность холмов с тех пор никто не посягал. А они по-прежнему величественно обрамляли окрестность, придавая ей таинственный и неприступный вид.
- Ну, чего, ходок, допрыгался? - завидев скособоченного Ивана, радостно подскочила навстречу бабка Марья.
- Уйди, стервь.
- А кирка где?
Дед направился к печке.
- Так и знала. Сломал, ирод. Так и думала. Или сам покалечится, или кирку сломает.
- Тута, бабка, нам не разобраться с Тимохой.
- А-ааа… Этому тоже с утра пораньше не спалось. Ну, конечно. Прискалял. Куды без него.
- Тудыть его в качель.
- Так он умнее. Японцев бил говорят геройски. Не чета тебе.
- Я тоже не дремал в 45-м.
- Ты-то, да… Тот ещё хлюст.
- Маша! - схватился дед за левый карман и стал его мять.
- Ой, прости, родной. Давай, чаю, а? Наладить?..
И вот уже кипел самовар с круглым брюхом, вклиниваясь лёгким свистом в неспешный старческий разговор.
- Тута, Марья, крепкие учёные нужны. Геологи… - прихлёбывая из блюдца, заключил с умным видом дед.
- Ага. На каждый холм по учёной голове. Где взять столько? Подумал своей башкой непутней? Они по московиям крепко сидят. До праха денег получают. Нужны им энти самые холмы, как собаке пятая нога.
- И то, верно. И чего я…
- Ишь ты, разбухарился. Силёнку свою решил показать. Будто я не понимаю, в чём тут фикус-пикус.
Дед за чаем оттаял, а бабка, увидев его прежним, снова принялась за старое.
Видать, старая мозоль никому не даёт покоя. Особенно старухам.
- Кирка, спрашиваю, где, паразит ты этакий? Ответишь аль нет?..
Да, знали предки, где строить себе жильё. Издали места те казались суровыми, отпугивая нечисть, явления которой остерегались пуще всего.
Видать, неспроста.
Посему, в деревне жила-поживала знахарка-ведунья, имеющая представление об округе, или только делающая вид, что. Вот последнее, скорее всего. Однако, за неимением ничего более сносного, в её колдовские заговоры также верили, как во второе пришествие, и обращались в случае напасти, бывало, и всем миром даже, если уж приспичило, что деваться некуда. Но чаще, по-одиночке.
Ведунья не отказывала никому. Зачем? Коли помирал кто после её ворожбы, а такое происходило зачастую, с доброй душой – на то воля Бога, а греховник – туда ему и дорога.
На том все и соглашались, жить стараясь мирно и не докучая друг другу по пустякам.
Продолжение http://www.proza.ru/2017/05/08/915