Счастливая ты, Антоновна

Любовь Розенфельд
               

    Владе не хотелось просыпаться, но она не могла понять,  где это она, что за двери, такие широкие, что за выход на веранду. Застеклённые проёмы, сквозит зелень…
    «Где я?» – с усилием приоткрыла один глаз. И увидела то, что было – выход из своей хаты-землянки, под фанерной дверью – тряпьё, чтобы тепло не выдувалось снизу. А мысль доискивалась: «Где же было то, что видела только что? Неужели не пойму, никогда не увижу по-настоящему? Это был сон или не сон? Эта веранда была, точно было, но очень давно, очень…
    Потом была Бэлоруссия (она так всегда произносила), маеток, нет, усадьба, нет, имение… Задумчиво спустила ноги с деревянного настила, а в душе щемящая боль. «Где это было, почему я увидела?»
    По бледному небу в крохотном окошечке Влада поняла, что уже рассвет, нужно вставать, доить Любку, молодую козочку. Накинула на себя юбку-разлетайку, схватила цинковое ведро и ткнулась в изгородь слева.  «Любка, соскучилась, а я тут, не мекай, дам, дам хлебца, нам с тобой хватит. Умница моя! Что бы я делала без тебя! Тихо, тихо, стой».
    Пока тонкие струйки звенели по дну ведра, Влада медленно оживала и согревалась. Она уже предвкушала кружку тёплого парного молока с хлебом – завтрак, потом молоко перельёт в большую банку, а чтобы скисало быстрее, бросит туда, в банку,  корочку хлеба…
    «На, Любка, вот тебе свежее сено, не бойся, заготовила, проживём с тобой. Ещё как проживём! И хлебца кусочек, жуй». Влада, как всегда коснулась рукой своего ворота, открытой на шее старой кофточки. Она привыкла трогать свои бусы, которые почти никогда не снимала с шеи. Память, вечная нетленная память. Мама отдала, а ей бабушка подарила. Господи! Сколько воды утекло с той поры. А Питер она хорошо помнила, свой выезд, любимая лошадка Егоза, Влада мчалась  на ней далеко в заросший парк на острове, Егоза помогала Владе сбросить беременность. А что делать! Времена не выбирают.
    Очень скоро загромыхало, застучало, всех коней, как это называется «экспроприировали». Потом вообще всех ликвидировали, Анджей, муж,  сам умер, не хотел отдавать коней, ударило ему в голову, упал прямо в сено перед конюшней – и с концами. Отца посадили – как же, дворяне. Нахрен мы им нужны!
Осталась Влада одна, высоченная, красивая, с ярко-красными бусами на шее. Никто из новых хозяев не знал им цены – думали стекляшки дешёвые. А Влада знала, ещё мать предупреждала, просила беречь  пуще глаза – это редчайший красный янтарь, им цены нет…
    Влада до времени сидела в сарае, с ней ещё четыре женщины, все думали только об одном – как бы сбежать, куда податься от греха подальше.  Мужики-охранники  прохода не дают, а тут ещё Влада услышала разговор:
– Куда девку денем?
– Куда, куда. В расход!
– Нет, не пойдёт, с нас спросят. Этих велели перевести в тюрьму на острове, а про неё никто не знает, привели последней. Но её видел старшина. Спрашивал, откуда такая...
– Ну, раз видел, тогда другое дело. Она вроде ничего, но злющая, вон как глядит.
– А тебя посадили бы в сарай, как бы ты глядел? То-то…
– Стой! Я знаю, куда её, у нас в Киеве есть Труханов остров, туда свезли несколько семей цыган. И не погубим её, а там, как бог даст! Проживут! Бабы – они живучие.
– А что? Она к цыганам подходит, повезём, возьмём разнарядку. Пойди к главному, возьми бумаги, а я пока велю ей собираться. Как её зовут-кличут.
– Влада.
– Что за имя?
– Не знаю я, пусть с цыганами разбирается…
Так Влада очутилась на Трухановом острове. Жива пока – и ладно. Зелено, тихо…
Очень скоро к ней подошла цыганка.
– Дай погадаю, молодая!
– Гадай, не гадай, конец один.
– Нет, погоди, только руку протяни на минутку… Как жить тут собираешься? Где? Чем кормиться будешь?
– Не знаю пока, – ответила Влада, – а потом не удержалась и сказала несколько слов по-румынски, она сразу поняла, откуда цыганка.
– А ты и по-нашему можешь? – удивилась та. Да не бойся, не выдам. Рука у тебя сильная, судьба хорошая, только скрытая от людей. И правильно. Не открывайся. А я тебе помогу, но не даром, рассчитаешься со мной… Иначе пропадёшь. Я тут одно местечко знаю –  хата, не хата, но жить можно. Отведу.
– Спасибо, как зовут тебя? – снова по-румынски спросила Влада.
– Зара я. Ты не спрашиваешь, что я хочу от тебя получить, молодая?
– А у меня нет ничего, что с меня взять, вон узелок, в нём платок, юбка вторая, бельишко.
– А это? – Зара коснулась рукой светившихся на солнце бус.
– Это от мамы-бабци, больше нет ничего домашнего.
– Вижу, вижу. Я знаю, что это, – сказала Зара, – рассматривая пока руку Влады. Я могу тебе многое рассказать, тогда ты мне поверишь… Ты ведала лучшие времена, много языков знаешь. Дворянка. Отец твой, чтоб ты знала, жив, но к нему пока нельзя, ни писать, ни ездить. Тебе ночью снился сон, не сон. Явь, не явь. А всё же – это то, что было раньше…
    Поражённая Влада смотрела на Зару с удивлением. Откуда она знает про это ночное видение? Ведь никому не говорила и почти забыла о нём. А Зара продолжала:
«Это было в Польше, ты ещё девочкой была, у вас было красивое имение, лошади, потом в Петербурге тоже были ваши лошади, свой выезд, а в Белоруссии, когда присоединили к России, ваше имение сожгли, отец тебя увёз в Питер, ты не видела того, что случилось там… Стой, стой, меня не бойся. Мы скоро съедем отсюда, кибитки уже собрали, ещё пару дней, и ты останешься одна. Как жить будешь? Думай, молодая! Чем кормиться станешь? Нас не скоро хватятся, мы люди хоть и подневольные, а свободные, как ветер, умчимся далеко – свои везде есть».
    Влада стояла, думала, прикасалась к бусам, ей казалось, что внутри её какое-то умиротворение и странная дрожь. В это время появилась  белая козочка, она подошла к Владе, посмотрела на неё зелёными выпуклыми говорящими глазами, а Зара улыбнулась.
– Видишь, моя козочка Любка к тебе хочет, она не любит кочевать. Возьмёшь её, спасёшься. Молоко два раза утром и вечером даёт, жирное, лечебное. Будет и сметана, и творог, и на продажу ещё останется, пойдёшь в город на базар, будет у тебя всё – и хлеб, и сахар. Любка тебя прокормит. Да кто тебе за бусы козочку отдаст, сама подумай! А я ещё чугунную печку принесу, пару кастрюль,банки, сковороду, два одеяла. Будет и зима!
Влада сняла бусы, протянула их Заре и взяла за верёвочку козу.
– Пошли со мной, козулька. Пошли!
– Постой минутку. Жить ты будешь долго, до ста лет, только в самом конце тебя захотят убить, но и не убьют. Долгая жизнь, дочка умрёт молодой, внучка у тебя будет, правнуки, будет всё – и квартира шикарная, и уважение, и тайная твоя жизнь никогда не раскроется…
   Подожди меня, я принесу всё, что тебе нужно, отведу к домику. Уедем мы, тебя будут спрашивать о нас, а ты на всё отвечай одно: «Не знаю я!»
А звали тебя не Влада, а ЛадИслава, значит, Лада…
Счастливая ты, Антоновна.