Возвращение

               

Фантастическая повесть


В фантастической повести «Возвращение»
главный герой вдруг получает возможность
исправить ошибки далекого прошлого, думая,
что на этот раз он уж точно не упустит
своего счастья и все сделает правильно...

1


Иван Шевченко стоял перед украшенным снежно-ледяным орнаментом окном, заслонив его своей могучей фигурой. Со стороны могло показаться, что он от скуки безотрадно рассматривает на фоне надоевшего мартовского снега мрачные дома поселка Соснового, безжизненно черные скелеты деревьев сада, изрядно иссякшую поленницу… На самом деле у него перед глазами проносились, вырываясь из памяти, многообразные картины прожитых лет. А их за широкой спиной Ивана осталось больше пятидесяти. Первая половина жизни Ивана пришлась на советское время, вторая – на новое. Он поочередно поглаживал посеребренные временем виски, и его слегка задетое морщинками лицо чаще хмурилось, чем светлело.

Воспоминания, как волны, одно за другим накатывались, всплывая из глубины прошлого. Как будто вчера он, восемнадцатилетний юноша, уезжал из западноукраинского села Полевое. Военкомат. Авиационная часть в Калининской области, недалеко от Соснового. Встреча с Юлей – искренно полюбившей его девушкой. Демобилизация. Свадьба с венчанием. Иван, хотя вырос в регионе с очень крепкими православными устоями, под влиянием царящей в школе атеистической идеологии охладел к Богу и даже засомневался в Нем. Однако Юля была дочерью псаломщицы местной церкви и привитую матерью еще в детстве веру сохранила. Иван, благодаря ей, снова нашел дорогу к храму и даже стал иногда там алтарничать.
Каждый год он отправлялся в самый дорогой на земле уголок – затерянное среди просторов украинских полей село. Там его встречали родители – Арсений и Анна, младший брат Тарас, хату наполняли и поздравляли Ивана с приездом соседи. Так происходило до начала 90-х годов, пока Украину и Россию не разделила проползшая между ними ядовитой змеей граница. С каждым приездом на родину, после пересечения унизительных таможен, Иван встречал там все меньше тепла. Нет, не солнечного. Это неодухотворенное небесное светило и то осталось прежним. А вот со стороны людей стало повевать националистической неприязнью. Даже повзрослевший брат Тарас назвал его во время последней встречи москалем и чуть ли не предателем Украины. Он, тщедушный, невысокого роста юноша, тогда ударил по столу своим маленьким, больше похожим на детский, кулаком, который, к горькому смеху, был чуть ли не вдвое меньше лежащей рядом руки Ивана. Парень по-волчьи сверкнул глазами на Юлию, а затем на старшего брата и упрекнул его:
– Ты чуждаешься всего нашего!..
Только вместе пропетые родные песни уверили Тараса, что Иван все-таки помнит «нэньку Украину». После задушевного дуэтного исполнения «Нич яка мисячна» младший брат молвил старшему:
– Помнишь наши… Я так понимаю: ты там постоянно слушаешь по радио украинские песни!?
– Нет… редко…
– По-почему?! – насторожился Тарас
– А потому, – взглянув на вышитый матерью портрет Тараса Шевченко, сказал Иван, – что когда их слушаю, то у меня сердце разрывается, и давят слезы… Тебе это не понять…
– Да где мне... Я же младший... Ладно, давай выпьем еще по чарке, а то завтра посидеть не удастся. Мне уже утром, кровь из носа, нужно быть в областном центре на митинге против москалей.
– Так, может, мне «москалю» со своей «москалькой» уже сегодня «геть»?..
– Ладно, живите пока… – холодно улыбнувшись, произнес Тарас и опрокинул стопку…
Ивану пить расхотелось. Он посмотрел в окно. Далеко на высоком холме красовалась увенчанная золотистыми куполами Почаевская Лавра – хранительница Православия среди раскола и раздора…
Однако кроме этих, хотя неприятных, но мимолетных, воспоминаний нагрянули снова те три, которые неотступно угнетающими тенями преследовали Ивана, заставляя мучительно жалеть, что река времени не возвращается вспять.
Тогда был один из майских дней 1979 года. Семнадцатилетний Иван пришел с приятелями в хату дорогой его сердцу одноклассницы Ольги, чтобы отпраздновать ее день рождения. Виновница торжества села за столом рядом с ним. От этой близости с девушкой, которую тайно любил и боялся ей в этом признаться, в сердце юноши отразился цвет душистой сирени, смотрящей в открытое окно, и будто не среди каштановых ветвей, а в самой груди запел соловей… Иван верил, что Ольга не случайно выбрала это место и неспроста касается плечом его плеча, что очень скоро она еще откровеннее ответит взаимностью на его любовь, и он умрет от счастья… Звучали тосты и Иван пил самогон за радужное будущее Ольги, которое так жаждал разделить с ней. Он, юноша крепкого телосложения, хотел выглядеть в глазах девушки еще более взрослым, сильным, возмужалым. Но демонстрировать такие качества с помощью спиртного, о чем, по своей наивности и неопытности, не подозревал Иван, – это то же самое, что хвастаться геройством, падая в зловонную лужу. Вскоре сознание юноши помутилось. И если прежде Иван не осмеливался лишний раз Ольге слово молвить, то теперь, в хмельном бреду, Иван изрекал признания в любви, затем – упреки, а закончил свой далеко не благозвучный монолог бессмыслицей, состоящей из неких полудиких звуков.
На следующий день, солнечный, яркий, Ольга, вошедшая в класс, была темнее ночи. Она сказала подошедшему к ней со словами покаяния юноше, что не желает его больше слышать и видеть и чтобы он, «противный алкаш», даже не смотрел в ее сторону.
Сколько раз Иван душою выл от боли, ненавидя себя за предосудительный поступок и по-прежнему храня в сердце чистую и неиссякаемую, как вода родника, любовь к девушке. Унесло беспощадное время годы и даже десятилетия, а он не мог забыть той, которая давно вышла замуж, родила троих детей и даже дождалась внуков…
Вслед за этим невыносимым воспоминанием свалились на сердце тяжелыми камнями еще два. Вечером, сразу после злополучного происшествия в хате Ольги, лучший друг Ивана Алексей разбился на мотоцикле. Хотя трагедию можно было предотвратить – Ивану накануне беды не давало покоя тревожное предчувствие и следовало отговорить парня от поездки… А ночью умерла его бабушка Ефросинья. Она за день до кончины умоляла Ивана посетить церковь, а он вместо согласия нагрубил ей и даже высказал сомнение в существовании Бога. Не выдержало больное сердце престарелой набожной женщины – она слегла, и ее душа вскоре оставила тело.

***

Эту обрушившуюся лавину воспоминаний спровоцировала очередная ссора с Юлей, возникшая на пустом месте – из-за не стоящей внимания мелочи. Но размолвка переросла в гнев, в резком порыве которого Иван упрекнул супругу:
– И зачем я на тебе женился?! Если бы моей женой стала та украинская де-вушка Ольга, то я бы утопал в счастье. А с тобой только жизнь себе испортил…
– Так не нужно было жениться и лицемерно говорить, что любишь, – еле молвила Юля, утирая на своем моложавом лице слезинки. – Ты абсолютно охладел ко мне. В твоем сердце, видимо, никогда не было места для меня… Да еще вот назвал меня виновницей твоей неудачно сложившийся жизни…
– Да, так и есть. Я жалею, что не могу уже ничего вернуть… Юля, разрыдавшись, ушла в дальнюю комнату и затворилась там. Иван же долго, вороша уже известное читателю прошлое, стоял у холодного, как его душа, окна, пока за ним не установилась непроглядной угнетающей ширмой тьма ночи. Он подошел к кровати и, не раздеваясь, упал на нее. Из груди изнуренного и измученного терзаниями Ивана вырвался тяжелый стон, и он, долго мечась в кровати, наконец погрузился в сон…

2

Иван открыл глаза, протер их и снова закрыл, считая, что еще спит и все, представшее его взору, – очередное сновидение. Он снова, медленно и осторожно, поднял веки. Но ничего не изменилось. Иван иногда осознавал сны. Только происходящее в них окутывалось какой-то туманностью. Здесь же было полное ощущение реальности. Он лежал на кровати в своей небольшой комнате родной украинской хаты. В восточном углу помещалась украшенная вышитым рушником Почаевская икона Божьей Матери. Чуть левее возвышалась прислоненная к белой стене этажерка со школьными учебниками, на которых виднелась цифра «10». На спинке облезлого стула висели черные брюки и клетчатая сиреневого оттенка рубашка. А на его седалище лежала с закладкой – кончиком ремня – книга Джека Лондона «Мартин Иден». Рядом, на расстоянии вытянутой руки, стоял небольшой низкий столик, накрытый синеватой цветастой клеенкой. На нем располагались самодельные небольшие портреты Есенина и Высоцкого – наклеенные на картон вырезки из журналов. Там же зеленела кипа тетрадей и бросалась в глаза развернутая наполовину газета…«Наваждение какое-то», – подумал Иван. Он опустил глаза и заметил, что укрыт легким вишне-вым одеялом. А когда обратил внимание на руки, то вздрогнул. Кожа на них выглядела необычно гладкой и бархатистой. Иван отбросил покрывало, вскочил на ноги и еле удержал равновесие, споткнувшись о пудовую черную гирю. Он ее с легкостью отставил в сторону и тут же предстал перед старым трюмо.
– Что… кто это? – прошептал Иван, увидев в зеркале отражение совсем юного атлета. – Я… я что, омолодился?..
До его слуха доносились то пение петуха, то рев коровы, то какие-то неопределенные звуки. Он, самопроизвольно схватив одежду и на ходу дрожащими руками надевая ее, подступил к открытому окну.
Во дворе резал ножовкой доску отец – совсем еще молодой, без седины и морщин на лице, одетый в памятное синее трико. «Да ему еще меньше лет, чем мне… тому мне…» – в полной растерянности определил Иван. Там же разгуливали разноцветные петух и курицы. У сарая на будке лежала малорослая серая дворняга и, подставив спину солнечным лучам, прищуренными глазами лениво смотрела на хозяина. Где-то далеко в поле прерывисто тарахтел трактор… Тут Ивана заставил отвернуться от окна несмелый стук в дверь, которая медленно открылась. В комнату заглянула молодая, очень красивая и статная женщина – его мать. Из-под ее белой косынки выглядывали черные волосы. Она вовсе не была похожей на ту поседевшую изнуренную работой и бесконечными хозяйственными хлопотами сельчанку нового времени.
– Ты уже поднялся, сам… – произнесла ласково, с милой улыбкой она. – А то я хотела тебя пораньше разбудить, чтобы успел еще разок историю прочитать и смог исправить эту четверку на пятерку... Да и тема легкая, как ты вчера сказал, «Октябрьская революция»…
Дверь закрылась. Иван схватился за сердце. Он придерживал его руками, боясь, что оно разорвет грудь. «Этого, этого не-не может, не может бы-быть, потому что так не бывает, – размышлял, топчась на месте, Иван. – Нужно, нужно просыпаться». Он, все еще не веря в происходящее, лег на кровать, закрыл глаза и даже уши, но никакой перемены не последовало. Иван снова поднялся, схватил со стола свежую, еще пахнущую типографской краской газету «Сильски висти».
«Это невероятно, это галлюцинации», – не мог согласиться с прочитанным Иван. Он взялся за голову, в которой никак не укладывалась скудная, всего в несколько знаков, дата: «Пятница, 4 мая 1979 г.» «Газета, по всей вероятности, вчерашняя, – определил ошеломленный пришелец из будущего. – Значит, сегодня суббота…» Следовательно, что подсказывала Ивану простая логика, завтра должно наступить воскресенье, шестое мая, когда он так нелепо, из-за какого-то самогона, однажды не в меру выпитого, потерял любимую девушку. На склоне того же дня разбился на мотоцикле друг, а последующей ночью умерла по его вине бабушка… И вот теперь, к такому самоуспокоительному умозаключению приходил Иван, время невероятным образом вернулось вспять на тридцать с лишним лет и ему дается возможность, начиная с чистого листа, избежать трех судьбоносно-трагических событий, которые так долго не давали покоя его сердцу, совести. Перед выпавшим шансом исправить три главные ошибки жизни, исправление отметки по истории, о чем напомнила Ивану мать, ему казалось делом несущественным и мелочным. «Я историю и смотреть не буду, – решил он. – Целую книгу о революции от корки до корки проштудировал недавно». Последняя мысль «недавно» показалось ему нелепой и даже абсурдной.
Иван покосился на кровать, не решаясь застелить, закрыть ее, своеобразную таинственную границу между той и этой жизнью. Он лишь подошел к ней и поправил подушку. Вдруг из-под нее соскользнула и упала на пол красная коробка. «Это же мой подарок Оле, духи на день рождения», – подсказала Ивану память. Он поднял коробку, разглядев на ней надпись «Красная Москва», поцеловал ее и бережно поставил в центре стола. Иван больше не хотел оставаться в четырех, пусть и безмерно родных, стенах комнаты. Он, ощущая неиссякаемый прилив сил, жаждал быстрее отправиться навстречу, как ему воображалось, розовым горизонтам грядущего. Иван шагнул к выходу.
Но в соседней комнате он приостановился у кровати, на которой беззаботно посапывал его малолетний брат Тарас. Смотря на его миловидное личико, старшему брату было трудно поверить, что в будущем этот ангелоподобный человечек впитает в свое сердце столько националистического яда и вражды. «Я не допущу этого», – дал себе слово Иван и поспешил дальше. Он пересек сени, которые через открытую дверь кухни наполнил вкусный аромат борща.
На улице Иван, не узнав своего голоса, весело окликнул отца:
– Доброе утро, папа! Я сейчас ради спортивного тебе помогу! Отец выпрямился и, держа в одной руке молоток, а в другой гвозди, молвил в ответ:
– Утро доброе!.. Ты меня удивляешь своим задором. Вчера еще был как в воду опущенный, жаловался на школу, что не хватает терпения на чтение истории... Тебя будто подменили. Иван забыл за прошедшие десятилетия, что было «вчера», но он ясно помнил, что произошло сегодня – в канун злополучных
дня, вечера и ночи.
– Папа, давай, давай молоток и гвозди, а то сейчас придет бригадир Абрам и тебя позовет на работу, коровник ремонтировать.
– Какой бригадир, – нахмурился отец. – Он уже и дорогу к нам забыл. – Ну, ты и сочинитель… Ты уже явно устал от школы, голову переутомил.
Арсений хоть и числился в колхозе, но зимой отправлялся с бригадой сельских мужчин в вологодские леса, а летом – на скирдовку соломы в восточную Украину. Еще он освоил столярное ремесло и мастерски изготовлял для односельчан двери, окна, имея приличный для того времени доход. На территории бригады Арсений бывал редко, ибо скудная, близкая к символической, зарплата его не устраивала. Ему с избытком хватало того, что супруга постоянно гнула спину в поле, выращивая и собирая свеклу. За это она получала каких-то пару мешков сахара и зарплату, на которую, как она грустно шутила, и вор не покусится. От трудодней Арсений полностью не отказывался лишь из-за двадцати пяти соток огорода, который могли значительно «урезать» за уклонение от работы в коллективном хозяйстве.
– Папа, доверь мне закончить это немудреное дело, а то Абрам уже вот-вот завернет во двор, – снова повторил Иван предсказание.
– Какой Абрам! – выходил из себя отец. – Откуда ты взял, что этот зануда здесь появится!..
Речь Арсения вдруг оборвалась и тут же, зазвенев цепью, тявкнула несколько раз собака. Хозяин дома широко открыл глаза. Он поочередно взирал то на коренастого, похожего на медведя пожилого бригадира, что будто из-под земли возник рядом, то на своего сына. Иван кивнул ему головой, мол, я же говорил…
– Что-то ты не гостеприимно меня встречаешь, Арсений, занудой обзываешь, – протягивая руку, молвил Абрам. – Требуются твои золотые руки, нужно в коровнике кое-что подремонтировать. Отец неохотно пожал руку бригадира. Тут рядом, как резаный, прокричал петух. В испорченном настроении Арсений его пихнул ногой, от чего огромная пестрая птица, разнося по двору шум, взлетела на шею погреба и оттуда слала возмущения своему обидчику.
– Куда деваться, позавтракаю и приду.
Отец, отправив бригадира, какое-то время снизал плечами и не сводил глаз с Ивана.
– Ну, т-ты и даешь, сын, ты что – прозорливый?.. – недоумевал он. – Ладно, пару досок я и сам успею приколотить. Пошли завтракать, а то в школу опоздаешь.
Ивану, следующему за отцом, непривычно было видеть еще не оштукатуренный, обнаженно багровеющий кирпичными стенами дом. «Ничего, папа, я теперь тебе помогу в строительстве и во всем…» – планировал он, переступая порог и проходя на кухню. Там Иван, вдыхая вкусные ароматы, сел с отцом за широкий стол, за которым уже завтракал полусонный первоклассник Тарас. Он, зачерпнув ложкой суп, выливал его обратно в тарелку.
– Давай, давай, Тарасик, ешь, – поторапливала Анна младшего сына. – А то Ваня… пять минут – и в школе, а ты придешь на пол-урока. Да и мне уже нужно в поле на буряки собираться.
– Ничего, успеем… да, братик?! – подмигивая Тарасу, проговорил Иван. – Мы сейчас оперативно соберемся и вперед.
– Ура! – воскликнул Тарас. – Я сегодня вместе с Ваней пойду!
И младший брат налег на ложку…
– Чудеса! – всплеснула руками мать, – ты же, Ваня, раньше о Тарасике и слышать не хотел, а сегодня…
– Да, невероятно, я и сам заметил, – добавил отец. – Хотя чему удивляться. Нагрузки в школе, как в институте. Даже Пугачева об этом поет. Вот тебе и поведение сына… Быстрее бы выпускной.
А Иван, слушая самых родных людей, осознавал, что поступает совершенно по-новому. «Значит, я все делаю по-другому и прежних ошибок не повторю», – лелеял он надежду.

3

Иван и Тарас, обходя и переступая лужицы, образовавшиеся после небольшого ночного дождя, шли улицей в направлении школы. Старший брат, не забыв манеры выпускников, нес в руке два тоненьких учебника, дневник и несколько тетрадей, а брат младший – увесистый ранец за спиной. Иван предложил первокласснику помощь, но тот лишь поправил лямки нелегкой ноши и отрицательно замотал головой, мол, не отдам, а то засмеют… Юноша, улыбнувшись, остановился напротив новой, небольшой кирпичной хаты своего друга, которая утопала в зелени вишен и орехов. На ее двери чернел замок. «Значит, родители уже отправились торговать в магазин, а Алексей сегодня ночевал у бабушки и, видимо, оттуда пошел в школу», – предположил Иван.
То там, то тут он встречал односельчан, пеших, едущих на грузовиках и тракторах. Многие из них в том его прошлом-будущем давно уже переселились на кладбище. Так и хотелось каждого остановить, обнять. Но этого, как и в случае с родителями, Иван не мог себе позволить – примут за сумасшедшего, умалишенного. И он шагал дальше, всем и всему непомерно радуясь. Даже грязные остатки воды на дороге, освещенные солнцем, его восторгали.
А вот и школа. Она, гранитная, распахнутыми дверьми, как руками, встречала его. Нежная, легкая дрожь проплыла по телу Ивана. Он силился вспомнить, в каком классе и какой первый урок у него, но от давности лет и волнения в его голове мысли безнадежно смешались и перепутались.
– В каком же классе и какой у меня первый урок? – в голос
задал себе вопрос Иван.
– В кабинете истории, ты же сам вчера говорил… – смотря недоуменно на Ивана, проговорил Тарас.
«На первом этаже, второй справа…» – тут же отчетливо вспомнил размещение класса вернувшийся из будущего выпускник.
В длинном коридоре школы, как в муравейнике, суетились разного возраста ученики. То одни, то другие здоровались с Иваном, многие хлопали его по плечу, а он еле узнавал их. Ему представлялось, что когда войдет в класс, то все тут же ликующе окружат его, станут расспрашивать… Но когда Иван переступил порог кабинета истории, то ничего подобного не случилось. Парни, нестандартно одетые, и девушки, в одинаковых школьных платьях и фартуках, равнодушно оставались на своих местах. Кто стоял у окна с учебником, кто что-то писал, кто общался. Тут его взгляд замер, само сердце словно остановилось… За партой в крайнем левом ряду сидела Ольга. Она с заметным свободолюбием смотрела в окно и любовалась прелестями майского утра. Пушистые рассыпавшиеся по плечам ее черные волосы, контрастируя, обтекали округленное девичье личико, которое, к тому же, освещали, пробиваясь сквозь ветки каштанов, солнечные лучики. Неожиданно Ольга перевела взгляд на окаменевшего юношу и поднялась из-за парты. Ивану стало неиспытанно жарко. Он даже расстегнул верхнюю пуговицу рубашки. А девушка, поправив фартук, тут же подступила к парню.
– Привет, Ваня! – мило молвила она. – Ты не забыл, что я тебя приглашала отпраздновать мой день рождения. Завтра обязательно приходи.
Иван по дороге сюда успел много раз мечтательно вообразить себе эту встречу, мысленно приготовить целую сокровищницу задушевных слов. А тут его словно парализовало от приближения девушки, и он еле произнес, прозаично и просто:
– Обязательно, Оля, обязательно приду к тебе…
Девушка, одарив юношу улыбкой, повернулась и направилась к своей парте. Иван бросился вслед за ней, но, опомнившись, остановился. В сознании осудительно промелькнул образ Юли. Однако Иван подавил в себе угрызения совести закономерным суждением: его будущая супруга также оканчивает школу, ничего не ведая о нем. Он воодушевленно наблюдал, как события и обстоятельства удачно и правильно начинают подводить к тому, чтобы исправить главные ошибки жизни и направить ее в полноводное счастливое русло.
Атмосферу сотряс звонок. Не мог и предположить когда-то Иван, что этот сигнал, надоевший ему до отвращения за десять лет, сможет стать столь благозвучным. Повторный выпускник поспешил к своей родной первой парте в правом ряду, к своему другу Алексею – жизнерадостному худощавому блондину – и занял место рядом с ним.
– Здрасте! – первым поздоровался Алексей и, не дожидаясь ответного при-ветствия, продолжил: – Завтра, значит, идешь к Ольге. Там смотри осторожно, а то говорят, ее мать гонит такую бурячанку, что слона с ног свалит.
– Здравствуй, Алеш… – ком в горле не дал Ивану договорить.
Ведь через день, больно жалила память, юноша разобьется на мотоцикле. Перед глазами вдруг зачернела, бросая на душу тяжелую тень, выбитая на могильном кресте скорбная дата «1961-1979».
– Ты чего грустишь перед таким пиршеством?
– Нет, нет, тебе показалось, друг, – маскируя скорбь улыбкой, сказал Иван.
Он, оглядываясь, с жадным любопытством рассматривал других одноклассников, и его лицо то светлело, то вдруг хмурилось – у некоторых век будет совсем краток…
В класс вошел с совершенно не присущей ему торопливостью полный невысокого роста мужчина – преподаватель истории СССР Давид Хмара.
– Сейчас за ним проследует инспектор РОНО, – прошептал Иван.
– Т-типун тебе на язык… я и так сам не свой, не знаю, как тройку исправить, а тут ты еще со своими ужасными фантазиями, – услышал Иван дрожащий голос соседа по парте.
Вдруг перед классом предстал пожилой мужчина в черном костюме с тол-стой коричневой папкой под мышкой. Он не спеша занял свободную заднюю парту в среднем ряду. У Алексея непроизвольно открылся рот. Его увеличенные глаза замерли, поглощая Ивана.
– Учебный год подходит к концу, – начал урок учитель. – Поэтому сегодня следует еще раз оценить ваши знания, вспомнить пройденный материал.
Он уже, прицелившись кончиком ручки к некой фамилии в журнале, соби-рался вызвать к себе первого ученика.
– Сейчас вызовется Коля Куценко и устроит шоу, – тихо и уверенно сообщил еще не пришедшему в себя другу Иван. – Преподаватель даже из класса убежит…
– Чего, чего устроит?..
– К-комедию Хмаре устроит Куценко… – исправил пришелец из будущего лексическую оплошность.
– С инспектором еще куда ни шло, ты мог видеть его в коридоре, но насчет Куценко… – прошептал Алексей. – Быстрее, – он кивнул на висящую рядом на стене огромную иллюстрацию обезьяноподобного сгорбленного человека, – этот дикарь поднимет руку и зашагает к доске, чем Колька…
Тут слева раздался шорох и скрип. Это за партой, расположенной как раз перед проверяющим, энергично зашевелился щупленький школьник Николай Куценко. Он обнажил в улыбке полугнилые зубы и высоко поднял руку. Ему давно следовало чеканить шаг на армейском плацу, но Николай лишний год из-за неуспеваемости задержался в стенах СШ. Каждый учитель знал его как неисправимого двоечника, первого нарушителя дисциплины и желал одного: только бы Куценко его не трогал и быстрее бы прозвучал последний звонок. И вот теперь поднятая рука Николая ничего хорошего не предвещала преподавателю, тем более в присутствии инспектора. Учитель недвузначным осторожным жестом руки попросил школьника не высовываться, но тот не унимался.
– Давид Михайлович, – обратился к школьному историку проверяющий, – вот ученик все руку тянет… Он, по всей видимости, хорошо знает материал. Пусть поделится знаниями с одноклассниками.
– Да, да… – покраснев, молвил преподаватель. – Куценко, иди, отвечай… Николай, растянув чуть ли не до самых ушей рот в усмешке, поднялся и вос-кликнул:
– Давид Михайлович, у вас на брюках это… коровье… Фу!
Ученик, так «поделившись знаниями», а вернее, наблюдениями, опустился на место. Класс, забыв о представителе РОНО, взорвался смехом. Только сосед Ивана онемел и не выдавал никаких эмоций. Учитель, извиняясь и сгорая со стыда, бросился в коридор, чтобы вытереть небольшое пятнышко на отвороте штанины. Через несколько секунд Давид вернулся все такой же красный. Он еще раз попросил прощения, пронзив гневным взглядом нерадивого школьника.
– Отвечать пойдет, – сказал он не своим голосом и, склонившись повторно над журналом, скрупулезно выискивал «надежного» ученика, который достойным ответом сгладит неприятный инцидент.
– Сейчас меня вызовет, – шепнул Иван Алексею и стал тихонько выбираться из-за парты.
– Иван Шевченко! – произнес Давид. – Он напомнит нам об Октябрьской революции.
Иван, к непередаваемому изумлению Алексея, уже направлялся к доске. Там он уверенно стал раскрывать тему:
– Я начну с причин, которые привели к октябрьскому перевороту…
– К революции... – поправил его преподаватель.
– Пусть будет так, – продолжал Иван. – Следует сказать, что Россия к тысяча девятьсот четырнадцатому году была экономически самым сильным государством мира. Она по производству промышленной продукции опережала такие сильные страны Запада, как Англия, Франция, Германия, США, Россия достигла высокого социального развития, уровня образования.
– О Великой Октябрьской социалистической революции говори, а не о буржуазной России, – нервно листая дрожащими руками учебник, в полголоса попросил Давид.
– Прежде чем перейти к рассказу о революции, я хочу назвать ее причины, – сказал Иван, наблюдая, как тревожно насторожился на задней парте инспектор. – Как показывает мировая история, к экономическим кризисам всегда приводили кризисы духовные, которые сводили на нет материальные достижения. Это случилось и с Россией. Народ заметно отошел от своих главных православных ценностей, стал забывать Бога. А тут еще война с немцами… Она вскрыла слабость духовных устоев общества. Впоследствии этой ситуацией воспользовались большевики…
– Это, это что за антисоветские взгляды на исторический процесс?! – громко, вскочив на ноги, прервал ученика представитель РОНО. – Ты что, комсомолец, в Бога веруешь, ты что «Голос Америки» слушаешь?! Давид Михайлович, что это такое?..
Учитель, лицо которого побледнело и уподобилось мелу, лежащему у доски, только разводил руками и беззвучно шевелил губами. С трудом взяв себя в руки, он обратился к Ивану:
– Шевченко, отвечай по учебнику… А Бога, Бога никакого нет. Его придумали попы, цари, помещики, чтобы держать народ в покорности. Ты же знаеш-шь, – со змееподобным шипением закончил он.
Речь учителя показалась Ивану по-детски наивной и кощунственной. Он, прожив много лет в новом обществе, совершенно освободился от подавляющего волю духа советской идеологии, от страха перед этим временем. Портретные классики марксизма-ленинизма, застывшие на стенах, выглядели для него пустыми, несостоявшимися кумирами, ушедшими на задворки истории. Как бы в ответ инспектору и преподавателю Иван обратился к одноклассникам:
– Ребята, сейчас пасхальные дни. Христос Воскресе!!! – воскликнул он.
– Воистину Воскресе, – прозвучало хоть несмелое, но дружное в ответ.
Урок был окончательно сорван. Ивана увели к директору. Там школьника долго допрашивал представитель районного отдела образования, обращаясь к его давно не существующей «комсомольской совести». При этом директор и преподаватель истории никак не могли понять, что произошло с примерным учеником. Ничего не добившись от Ивана, его отпустили на уроки, ограничившись пока неудовлетворительной оценкой по истории СССР.

4

Хотя в дневник Ивану преподаватель истории с особой каллиграфической выразительностью поставил огромную двойку, ученик возвращался домой в отличном настроении. Ведь школьная неурядица блекла перед судьбоносным приглашением Ольги на свой день рождения, перед новыми радужными перспективами. Так, по крайней мере, представлялось Ивану, который, к удивлению младшего брата, его взял и вел за руку. У магазина Иван замедлил шаг. Оттуда, что ясно воспроизводила его память, сейчас должна была выйти бабушка. И вот она появилась на трехступенчатой площадке. Это была женщина небольшого роста, довольно пожилая, полноватая, одетая в серый выцветший сарафан. Солнце освещало ее морщинистое добродушное лицо. Одной рукой она опиралась на палку, а другой держала авоську, в которой виднелись две буханки хлеба. Даже ослепленная лучами небесного светила бабушка разглядела внуков и обратилась к старшему:
– Я, Ваня… – подходя поближе и тяжело дыша, сказала она, – хочу тебя попросить. Ты, миленький, только меня выслушай, не спеши отказываться. У тебя скоро экзамены и хочется, чтобы Господь помог тебе... Ты завтра, в наш престольный праздник, съезди в Почаевскую Лавру, исповедайся, причастись. Я тебе о нашем храме даже и не намекаю. Знаю, что у церкви могут дежурить учителя... Поэтому умоляю тебя: отправься утром в Почаев.
– Родная моя… – молвил в ответ Иван, напрягая волю, чтобы не прослезиться перед бабушкой, живой живехонькой. – Зачем же в Почаев… Я в наш, сельский, храм схожу. Кого мне бояться под небом всесильного Бога. Мне бы только молитвослов у тебя взять, почитать вечерние, утренние молитвы, ко святому причащению, каноны.
Бабушка знала из Священного Писания о многих чудесах, которые творил Господь, она и на собственном опыте убедилась в силе Всевышнего. Но пере-рождение или преображение, которое произошло с ее внуком, ошеломило Анастасию. «В это невозможно поверить, – нахлынули на нее раздумья, – Может, он насмехается надо мной?» Бабушка извлекла из кармана небольшую с затертыми обложками книгу и несмело протянула ее Ивану, пристально рассматривая его – не обозналась ли в собственном внуке?
– Ваня, – тихо молвила она, – но здесь же по-церковнославянски все. Ты же совсем недавно перелистал молитвослов и сказал, что тебе легче научиться по-китайски читать, чем на этом языке…
Иван, улыбнувшись бабушке, взял из ее дрожащей руки молитвослов и произвольно его раскрыл.
– Помилуй мя, Боже, по велицей милости Твоей и по множеству щедрот Твоих очисти беззаконие мое. Нипаче омый мя от беззакония моего, и от греха моего очисти мя... – прочитал он без единой ошибки отрывок из пятидесятого псалма Давида.
– Как же это, когда же это… Родненький… радость-то какая… – певуче заголосила Анастасия, расцеловав внука. – Господи, благодарю Тебя. Слава Богу, что ты, Ванечка, не поддался этому их ате… атенизму… Даже не выговорить это дьявольское слово. Не могу поверить… Слава Богу, слава Богу…
– И еще, бабушка, – добавил Иван. – Храм я посещу уже сегодня вечером. Ведь всенощное бдение – это очень важное богослужение в подготовке к Божественной литургии.
– Господи! – чуть не уронила из рук авоську Анастасия. – Да не сон ли это. Я такого и представить себе не могла. Может ты, Ванечка, и Тарасика возьмешь?..
– Обязательно, возьму.
– А я в церковь не пойду… – испуганно заявил Тарас, нахмурившись и на-помнив Ивану его самого в «первую» молодость…
– Нам сказала учительница, что Бога нет. Еще она предупредила, что если кто пойдет в храм, то отнимут значок октябренка... – мальчик, понурив голову, поглаживал указательным пальцем пятиконечную звездочку с портретом юного Ленина. – И... и потом в пионеры не примут. А я хочу носить галстук…
Лицо бабушки, которое какую-то минуту назад заметно помолодело от радости, теперь вдруг потемнело, избороздилось глубокими морщинами. Иван испугался, что она по-прежнему может заболеть и… «Нет, нет, только не это…» – отогнал он мрачные мысли.
– Бабушка, ты его не слушай, ты не переживай… – старался внук оградить Анастасию от переживаний. – Я ему все объясню, и он, если не в этот праздник, то в следующий, обязательно со мной посетит храм…
– Ох, гора с плеч, – вздохнула бабушка. – Ты, Тарасик, слушай Ваню…
Чтобы Тарас не успел еще чем-нибудь огорчить бабушку, старший внук, откланявшись ей, потянул брата за руку в сторону дома. По дороге Иван рассказывал Тарасу об Иисусе Христе. Тот слушал брата и даже, заинтересовавшись, задавал вопросы…

5

На подходе к родному свежеокрашенному в синий цвет деревянному храму Иван слился с толпой односельчан. Он смело прошел через кованные старинные ворота, приветливо кивнув «дежурному» пожилому учителю, незабываемому руководителю школьного атеистического кружка. А когда-то, смертельно боясь подобных надзирателей и страшась разбирательства на школьной линейке, Иван незаметно перепрыгивал через ограду. С улыбкой вспоминая это, он вместе с прихожанами спокойно ступил на церковный двор и перекрестился, любуясь сверкающими на солнце крестами куполов. На него то и дело удивленно поглядывали верующие. А когда Иван вошел в храм, встретивший его неземным благоуханием, то и вовсе оказался в центре внимания. Он приблизился к казне, непривычно отсчитал несколько советских копеек, купил на них свечей и, приложившись к центральной иконе великомученика Георгия Победоносца, поставил их на большой подсвечник.
До слуха Ивана донеслось шушуканье односельчан:
– Это сын Арсения и Анны…
– Какой молодец…
– А мой не пошел, испугался…
– Вот радость-то бабушке…
– Какая же ты счастливая, Настя…
Иван, услышав знакомое имя, повернулся и увидел сияющую лицом свою бабушку. Юноша, кивнув ей, осмотрел народ. Он надеялся увидеть кого-нибудь из школьников, однако только напрасно напрягал глаза. Лишь с правой стороны у подсвечника суетился парень – его ровесник, который не учился в школе по причине умственной неразвитости. Это был Леня, а точнее Ленечка. Иван занял место рядом с ним, чего в прежней жизни ни за что б себе не позволил, опасаясь насмешек. Теперь же такое соседство его ничуть не смутило. Наоборот, Иван считал Ленечку если не умнее, то уж точно мудрее учеников, которые сторонились Дома Божьего.
– Здяствуй, – сказал картаво Ленечка, – моводец Ваня, что пвишел. Здесь так квасиво, так квасиво…
– Здравствуй, Леня, – ответил Иван. – Очень, очень красиво, это самое святое и прекрасное место на земле…
Тут в алтаре прозвучал возглас священника, в ответ на который богомольцы дружно осенили себя крестными знамениями. А вскоре на амвон медленной поступью вышел беловолосый игумен Лука. Его красное облачение, кроме символа чествования великомученика Георгия, напомнило Ивану о страдальческих испытаниях за веру самого пожилого настоятеля. Его, проживающего в маленькой сторожке, незадолго до престольного праздника избили до полусмерти двое воров, требуя ключи от храма. Но истекающий кровью священник их не отдал. Он чудом, а вернее, с помощью Божьей остался жив…
Игумен Лука поравнялся с Иваном, покадил в его сторону благоухающим фимиамом и обласкал юношу взглядом. Парень благочестиво наклонил голову. По окончанию всенощного бдения Иван подступил к амвону и попросил у отца Луки благословение.
– Сейчас, сейчас, радость моя… – пастырь залюбовался скрещенными ладонями юного прихожанина. – А может, ты завтра понесешь фонарь на Крестном ходе, – вопросительно и одновременно просительно, по-отцовски обратился он к верующему школьнику. – Если конечно не боишься… Я лишь предлагаю, но не настаиваю… А то у тебя жизнь только начинается и есть
кому ее испортить…
– Нет, я не боюсь, ведь со мной будет Господь, – уверенно сказал Иван.
Игумен Лука спустился вниз, обнял юношу и прослезился.
– Как же ты меня порадовал, – шептал он, – даже не ожидал такого напоследок своей жизни здесь увидеть…
Настоятель с трудом поднял травмированную нечестивцами руку, благословил юношу и, утирая слезы, удалился в алтарь.

***

Свежим ранним утром следующего дня храм не мог вместить всех верую-щих, состав которых сравнительно омолодился. Некоторые из них толпились на паперти, а также на площадках и ступеньках у боковых распахнутых дверей. Иван, успев пройти в церковь до столь массового скопления народа, стоял на своем вчерашнем месте, где, по-детски радуясь его присутствию, ставил свечи Ленечка. На этот раз прихожанин заметил в храме даже нескольких парней и девушек школьного возраста. Они беспокойно озирались – остерегались попасть на заметку посланников безбожных властей. Лишь маленькие дети, сидящие на руках у матерей, смело возвышались и чистыми ангельскими глазенками с интересом рассматривали позолоченный иконостас.
Началась Божественная литургия. Когда-то Иван, лишь изредка присутствуя на ней, больше внимал обрядовой стороне богослужения. Теперь же каждое молитвенное слово священника, пение хора вызывали у него душевный восторг и духовное стремление к горнему миру.
После Литургии торжественно зазвонили колокола. Начинался Крестный ход. Ивану передали фонарь. Запрестольный крест вручили Ленечке. Юноши снова оказались рядом. Хор запел тропарь великомученику, и полноводная река богомольцев хлынула на улицу.
Опускаясь по ступенькам паперти, Иван сразу заметил в отдалении, у оградной стены, директора школы и еще двух незнакомых мужчин в черных костюмах и под галстуками. Они выделялись среди всех не только одеждой, но и, будто оттеняя ее, своими угрюмыми недовольными лицами. Еще бы… Школьник Иван – «примерный комсомолец» – нес фонарь впереди святого шествия. Они, как стволами пистолетов, стали ожесточенно указывать пальцами на Ивана. Мол, как это возможно… А Иван, улыбнувшись в сторону безбожников, еще выше поднял святой светильник и свернул за левый угол храма. В это время хор громко запел:
– Слава Тебе, Боже, слава Тебе!
– Пресвятая Богородице, спаси нас!
– Святый великомучениче Георгие, моли Бога о нас!..
Само небо радовалось в этот день, освещаемое солнцем. Живой разноцвет-ный венок верующих бурлил вокруг храма. Ивану казалось, что все прихожане смотрят только на него. И он не ошибался. Ибо увидеть выпускника школы с фонарем впереди Крестного хода было что-то сверхъестественное. Наверно, снизошедший на землю Ангел вызвал бы меньше удивления и внимания.
За алтарем игумен Лука стал читать Евангелие. Особенно запали в душу Ивана слова:
– Претерпевый до конца, спасен будет…

6

Закончилось церковное торжество. Иван устремился к Алексею. Он посматривал на часы «Победа» и периодически прикладывал их к уху – не остановились ли? Через час его друг должен был отправиться на мотоцикле в город. Следовало во что бы то ни стало отговорить его от поездки.
Иван застал друга у небольшого гаража, где тот, зажав в одной руке ключ, другой протирал тряпкой и без того сияющую на солнце красную «Яву», и поздоровался с ним.
– О, привет! – весело ответил Алексей. – Ну что, Ольге подарок купил?
– Конечно, купил… духи «Красная Москва», – похвастал, не удержав улыбку, Иван.
Друзья пожали друг другу руки.
– Ты, Алеша, – перешел сразу к главному Иван, – сегодня поездку к тете отложи, а то у меня нехорошее предчувствие.
Алексей положил на сиденье мотоцикла тряпку и недоуменно взглянул на Ивана.
– Ты откуда взял, что я еду в город? – требовательно поинтересовался он. – Я ведь об этом только с мамой говорил и то недавно…
Иван растерялся. Он не мог открыть другу правду, которая наверняка показалась бы ему сумасшествием. Пришелец из будущего ухватился за первую подходящую мысль:
– Ты основательно готовишь мотоцикл… вот я и предположил, что далеко собираешься… Но еще раз прошу тебя, Алеша: перенеси поездку на завтра… Доверься мне… меня никогда интуиция не подводила.
– Хоть это и смешно звучит, но лучше перестраховаться – согласился Алексей и с улыбкой продолжил: – Я сегодня встретил твою маму. Она сказала, что ты в церковь ходил. То-то я и сам вижу: пророком стал, мне беду предрекаешь, отговариваешь от поездки.
Иван не выразил никаких эмоций, понимая, что его друг, как и он когда-то, еще не пришел к живой вере. Да и времени на серьезный разговор не было.
– Что ж, Алеша, я побегу… боюсь опоздать к Оле, – сказал Иван. – Пожалуйста, не забудь мое предостережение. Пока, друг!
– Ладно, ладно. Не буду рисковать… Поеду завтра. Счастливо тебе…
Вскоре Иван в прекрасном настроении примчал домой, чтобы взять приготовленные духи и нарвать букет тюльпанов. Но мать никак не разделяла его радость. Она, встретив сына в прихожей, была чем-то озабочена и опечалена.
– Мама, что с тобой? На тебе лица нет, – спросил беспокойно Иван.
– Да тут такое дело. Приезжали с председателем колхоза твой директор и еще два представителя райкома.
– И-и что?
– В общем, директор и те высокие начальники обрушились на меня и отца с руганью… Сказали: мало того, что ваш сын был в церкви, так он еще и фонарь нес на Крестном ходе… Пригрозили дать тебе такую характеристику, с которой даже пасти свиней не примут. И еще повелели тебе завтра ехать с директором в райком. Там с тобой будут беседовать, – в глазах Анны заблестели слезы.
– Ничего, мама, не волнуйся, – с ободрительной улыбкой молвил Иван. – Пусть беседуют…
– И ты так спокойно об этом говоришь... А как же будущее? Ведь мы с отцом только и мечтали, чтобы хоть ты с этого проклятого колхоза выбрался и поступил, по меньшей мере, в ближайшее поселковое училище на токаря. Ты же мог в Почаевскую Лавру на службу пойти или хотя бы не брать в руки этот фонарь. Всем было бы спокойней. Мы с отцом и то, когда получается, отправляемся на службу в монастырь… И вообще, ты вчера и сегодня какой-то не такой, другой…
– Я, мама, – остановил Анну сын, – просто сделал наконец правильные выводы в своей жизни… Я был на великом радостном торжестве в родном храме. А в училище поступлю, обязательно, а возможно, и в техникум... Вот увидишь. Все будет хорошо… Я надеюсь, это все, больше ничего не говорили эти
непрошеные гости?
– Говорили, Ваня, говорили… – мать тяжело вздохнула. – Председатель колхоза, этот Гонтаренко, пригрозил, что огород урежут, кричал, что муж не работает в колхозе и сын позорит коллективное хозяйство… Отец только что, скрепя сердце, на ферму отправился к бригадиру проситься на работу, чтобы задобрить начальство.
– Мама, не за горами время, когда колхозы распадутся, а земли можно будет брать хоть гектар, хоть два – лишь бы руки выдержали.
– Что за глупости ты болтаешь, Ваня. Ты какого фантаста начитался?.. Ну и сказанул… С тобой что-то очень странное происходит. Ладно, давай собирайся и иди к Оле, а то опоздаешь, – молвила, чуть заметно усмехнувшись, мать.

7

Иван свернул со двора на дорогу, которая должна была его привести в сказочно удивительное будущее. Все вокруг казалось ему необычным: ярче светило солнце, еще больше светлых красок появилось в природе, все сладкоголосые птицы предвоспевали его судьбоносно счастливую встречу с любимой.
Вскоре из-за разлогих яблонь сада показалась знакомая глиняная хата, побеленная и украшенная распустившимися и раскидистыми кустами сирени. Иван, переведя дух, быстро переступил ее порог, как тогда, оказавшись первым в единственно большой комнате, служившей гостиной.
Рядом с накрытым по-праздничному, но без особых лакомств, столом стояла в светлом цветастом платье Ольга и перебирала пластинки. Все снова повторялось… Иван остерегался, что сердце, как затворенная на много лет птица, разорвет клетку грудную, словно металлическую невольничью, и во всеуслышание запоет еще не звучавшую на земле песнь любви.
– Здравствуй Олеч…Оля… – вкладывая ласку в каждое слово, поздоровался он и прильнул к девушке. – Прими, Оля, этот подарок, духи и цветы. Желаю тебе такого же цветущего будущего, как эти прекрасные тюльпаны.
– Спасибо, Ваня, – мило поблагодарила девушка и, приняв подарки, поцеловала парня.
Ивана даже случайный взгляд Ольги приводил в умиление. А тут поцелуй… Когда-то уже испытанная нежная дрожь проплыла по телу, сокрывшись в самых потаенных глубинах души. Он покосился на настенные старые часы, циферблат которых украшала картина Шишкина «Утро в сосновом бору». Но вовсе не этот замечательный и так памятный шедевр искусства привлек его. Иван лишь умоляюще смотрел на стрелки, лелея безумное желание, чтобы время остановилось. Но шишкоподобные гири натягивали цепи, и маятник отбивал новые секунды.
В комнату, как когда-то, вошли шумной компанией другие гости: из параллельного класса Александр, Николай и две подруги Ольги – Татьяна и Зоя. Первый, полнотелый невысокого роста парень, стал мужем виновницы торжества, и его присутствие невольно вызвало у Ивана неприязнь, побороть которую у него не хватало мочи. Парни и девушки поздравили Ольгу, которая, к радости Ивана, поцеловала только подруг, а юношам ответила лишь улыбкой.
– Рассаживайтесь, ребята, – пригласила виновница торжества размашистым жестом.
Все занимали места, и Ивану досталось то же незабываемое кресло, рядом с Ольгой. Александр тут же откупорил стоящую бутылку «Портвейна» для девушек. Он разлил в стопки темно-розовую жидкость и затем ловко поднял бутылку самогона. Нервные мурашки пронеслись по спине Ивана. Это был яд, отравивший всю его жизнь. А спиртное красивыми серебристыми струями полилось в граненные стаканчики, наполняя их до краев и издавая знакомый отвратительно отталкивающий запах. Александр же произнес столь памятный тост:
– Ну что!.. все здесь мужики, нет слабаков, все выпьют за здоровье Оли?.. Давайте начнем… За именинницу.
Самопровозглашенный тамада и Николай с видом «мужиков» опрокинули и опорожнили стопки. Иван медленно поднес ко рту свой стаканчик и лишь коснулся губами его содержимого. Александр, закусывая голубцом, это сразу заметил.
– Ты что, Ванька, в девушки записался? – до неприличности скаля зубы, молвил он. – Они пригубили и ты так же. Тебе не стыдно?
Но Ивана, жестоко поплатившегося когда-то за наивную неловкость отка-заться от спиртного, никакие насмешки не пугали. Он спокойно с улыбкой сказал:
– Я, Саша, потом, потом догоню… сначала попривыкну немного…
– Смотри, а то можно не успеть, – иронично ораторствовал
Александр, разливая спиртное по кругу. – А то сказал мой отец: между первой и второй промежуток небольшой. Он добавил недостающие капли в стопку Ивана и повторно огласил тост:
– За именинницу, за Олю, до дна…
Иван снова лишь пригубил самогон и опустил стопку.
– Даже вот подруги больше выпили, чем ты, – с нотками агрессивности и язвительности упрекнул его Александр.
– Не всем же быть такими богатырями, как ты… – спокойно ответил Иван.
– Это правильно, согласен… – хмельным голосом проговорил Александр, довольный лестью, и нанизал на вилку кусок сала.
Ольга, наблюдая за нетрезвым хвастуном, тихо вздохнула и поднялась с места. Она подошла к старенькой радиоле «Рекорд» и поставила пластинку.
– Там, где клен шумит над речной волной, говорили мы о любви с тобой… – излилось из динамика.
Ивану запали в душу эти первые слова песни и он, не следя за дальнейшим текстом, а лишь слушая захватывающую мелодию, поднялся вслед за Ольгой и пригласил ее на танец. Юноша, предвкушая удачу, с легкостью теплого ветерка обнял любимую и медленно зашагал с ней по кругу. «Неужели это все наяву? – не мог поверить он в происходящее. – Так даже во сне не бывает».
Иван краем глаза видел, как Александр с Николаем выпили по очередной стопке и уже стали обнимать друг друга, а Татьяна с Зоей о чем-то весело беседовали. Волосы девушки щекотали юноше лицо, и ему хотелось только одного, чтобы пластинка никогда не отключилась.
– Все, все, хва-хватит это слушать!.. – вдруг прогромыхал голос Александра. – О-оля, давай Высоцкого!..
– Сейчас, извини, Ваня, – девушка оставила Ивана посреди комнаты, подступила к радиоле и, остановив черный диск, сняла с него иглу.
Как продолжение песни о любви, за окном разноголосо распевали птицы. Но их тут же заглушил хриплый голос любимца молодежи:
– Который раз лечу Москва-Одесса,
Опять не выпускают самолет…
– И-идем та-танцевать! – скомандовал Александр.
Он, только с третьей попытки поднявшись с кресла, шатко приблизился к Ольге и стал прыгать шейк. К нему присоединились Ольга и гости, образовав круг. Иван, не желая быть белой вороной, также, только без всякой охоты, начал ритмичные телодвижения. Закончилась песня. Виновница торжества убавила громкость и все по ее приглашению снова стали усаживаться за стол. Александр, чуть не перевернув стул, обхватил руками вторую бутылку самогона и начал его лить в стопки и мимо них. За девушками на этот раз поухаживал Иван.
– З-за В-высоцкого! – пробасил, подражая певцу, видимо, чтобы казаться взрослее, «тамада».
Он стоя опрокинул стопку и грузно сел на стул, не притронувшись к вилке. Глаза его затуманились. Иван, чтобы отвлечь себя и других от неприятного созерцания пьяного Александра, предложил спеть песню «Ой у вышнэвому саду».
– Давай, Ваня, запевай, – молвила Ольга, нежно прикоснувшись пальцами к его руке.
Иван чуть ли не самой душой затянул знакомую песню об искренней любви, которую тут же подхватили девушки. Но больше одного куплета исполнить молодежному хору не удалось. Александр опрокинул со стола тарелку с салатом оливье, размахивая испачканными в нем руками.
– В-всех убью!.. – стал он браниться. – Оль… Ольга д-дура!.. В-все д-дур-ры!.. Я з-здесь самый…
– Я-я его сейчас уведу, – сказал хмельным голосом Николай и с трудом поднял на ноги потерявшего рассудок соседа.
Он потащил приятеля к двери, которую тот толкнул ногой, а, выбираясь подобным образом из сеней на улицу, прокричал:
– Дур-ра!!!
– Вот идиот, – огорченно молвила виновница праздника. – Свинья…
– Ладно, Оля, не расстраивайся, он просто не рассчитал своих сил, – взялся успокаивать девушку Иван.
Он с жутью осознавал, что когда-то сам был на месте Александра, но теперь обстоятельства, пусть и с некоторым эгоистичным оттенком, благоволили ему.
– Вот и показал, какой мужик… – продолжала возмущаться девушка. – А тебе, Ваня, спасибо за все... Извини, что так получилось.
– Все прекрасно, Оля, ты не бери это близко к сердцу, не огорчайся. Ведь все, за исключением некоторого инцидента, прошло здорово.
Неожиданно дверь открыла мать Ольги – еще довольно молодая и жизнерадостная женщина.
– Ну как моя самогоночка, Ваня, – пошутила она. – Вижу, Саше понравилась, а ты будто и не пил…
– И правильно делал, – с неким упреком кинула Ольга.
– Ничего, ничего. Подумаешь, парень немного переборщил. Это бывает…
Она взяла со стола тарелки и понесла на кухню, а за ней последовали с посудой в руках Татьяна и Зоя, которые до этого молча наблюдали за происходящим. Иван, оставшись один с Ольгой, еле преодолевал волнение и совсем по-мальчишески, робко, дрожащим голосом молвил:
– Оля, давай завтра встретимся после уроков… пообщаемся…
– После уроков?.. – раздумывала в голос Ольга. – О нет, не получится. Заходи, Ваня, часиков в десять вечера. Там уж точно никаких дел не будет. Пока…
Она посветлела лицом, поцеловала юношу в щеку и, засмущавшись, отошла в сторону.
– Я приду… – сказал Иван, так желая дополнить фразу словами «любимая», «милая», «ненаглядная»…

8

Ранним утром у еще отдыхающей школы в колхозный до блеска вымытый УАЗ садились директор школы Николай Вусенко и выпускник Иван Шевченко. Хлопнули дверки и автомобиль, выпустив клубы дыма, тронулся с места. Полнотелый руководитель сельского учебного заведения, усевшись на переднем сиденье рядом с худощавым водителем, нервно настукивал пальцами рук по металлической панели, как по клавишам рояля, тревожную мелодию. Он красноватыми от ночной бессонницы глазами смотрел вдаль и бесполезно силился справиться с нарастающим волнением. За его широкой спиной устроился Иван, думая, в отличие от директора, вовсе не о цели поездки, а о предстоящей встрече с любимой и желая отдаться сладким мечтам…
– Что с тобой случилось, Шевченко? – не поворачиваясь, спросил педагог. – На уроке истории вражью пропаганду развел… А тут еще в церковь тебя понесло… фонарь этот нес… и рядом с кем нес? С умалишенным Ленечкой. Стыд и срам…
– Николай Петрович, я никак не хотел вас огорчать, – бодро ответил Иван. – К тому же я человек уже взрослый, и сам отвечу за свои поступки. Как сказал мой великий однофамилец: «У кожного своя доля и свий шлях шырокый».
– Ну-ну, я посмотрю на твое геройство в райкоме, увижу, где окажется твоя шевченковская смелость… Ты… ты.. Да что с тобой разговаривать…
Директор умолк и тяжело вздохнул. А Иван жадно рассматривал зеленеющие поля, на которых непривычно суетились то тут, то там люди, передвигались разноцветные трактора и грузовые автомобили. «Ни одного клочка земли не обработанного!» – любуясь нивами, констатировал Иван. Осматривая родные, открывшиеся из-под спуда лет пейзажи, он продолжал думать об Ольге, а точнее, о том, как с ней встретится и больше никогда уже не разлучится с любимой девушкой.
Вскоре замаячили новостройки районного центра, над которыми возвышались и двигали стрелами башенные краны. Сооружаемые дома, выстроенные в ряд, чем-то напоминали поезд, который собирался отправиться в светлое и прекрасное будущее. Новые строения сменились старыми, и УАЗ остановился.
– Вот и все… – молвил тоном человека, доставленного к плахе, директор и открыл дверку. – Идем, смельчак, – кинул он Ивану и ступил на чистый, будто вымытый с мылом, асфальт площади.
Руководитель школы зашагал с опущенной головой мимо памятника Ленину, словно совестясь взглянуть в увековеченные в граните зоркие глаза вождя революции, и направился к широкой двери четырехэтажного белоснежно выбеленного здания райкома, над которым краснел флаг. Иван, с интересом осматриваясь вокруг, следовал за директором. Уже в коридоре, стены которого
поражали многообразием лозунгов, плакатов, портретов, Ивану было неловко наблюдать, как крепкая фигура Николая Петровича приобретает жалкий вид. Он, все больше сутулясь, несмело ступал по красной дорожке. Даже Иван вдруг ощутил в себе некую тревожную скованность.
Директор остановился перед дверью одного из кабинетов и, к удивлению неотступного спутника, прошептал: «Господи, помоги». Затем он открыл дверь и дрожащим голосом сказал:
– Здравствуйте… мо-можно?..
– Заходите, заходите, мы очень вас ждем, – послышалось в ответ.
Иван вошел следом и увидел напротив за столом средних лет женщину, одетую в снежно-белую нарядную рубаху, и заседающих вместе с ней трех человек: уже знакомого инспектора РОНО, сравнительно молодого, довольно упитанного подполковника и еще пожилого человека, чем-то напоминающего запечатленного на огромном портрете генсека Брежнева. Женщина оказалась секретарем по идеологии, военный – военкомом, а третий незнакомец – представителем районного отдела КГБ.
Секретарь, не предложив присесть, спросила:
– Как ты, Шевченко, мог предать комсомол, как ты, молодой здравомыслящий парень, докатился до мракобесия. Это в то время, когда, исполняя решения родной партии, ребята почти твоего возраста строят БАМ, поднимают целину, совершают другие трудовые подвиги. А ты примыкаешь к попам, слушаешь не выступления нашего любимого генерального секретаря Леонида Ильича, а, как мне говорят, – она кивнула на инспектора РОНО, – вражий «Голос Америки»…
Женщина налила из графина в стакан воды и выпила. Иван уже собрался говорить, но его опередил подполковник и повоенному строгим голосом поинтересовался:
– Ты, Шевченко, в какие войска собираешься идти служить? Или ты вообще не желаешь наш Советский Союз защищать?..
– Я, как гражданин своей страны, – уверенно сказал Иван, – еще тринадцать лет готов отстраивать, поднимать и защищать эСэСэСэР. А что касается Церкви, то я верую в Бога. Тем более, это не запрещает советская конституция и это никак не противоречит патриотизму.
– Постой, постой, давай по порядку… каких тринадцать лет?.. – спросила женщина. – Ты что этим хотел сказать?..
– Ты от кого эту цифру услышал? – не сдержал профессионального любо-пытства кегебист.
– Советский Союз просуществует еще тринадцать лет и развалится, – ответил Иван. – Пятнадцать советских республик, и Украина будет здесь одной из первых, выйдут из состава Союза… За этими окнами, на площади, вместо памятника Ленину будет возвышаться гранитный Степан Бандера.
– Замолчи!.. – прервала секретарь по идеологии Ивана. – Что, что это, Николай Петрович?.. Что за бред несет Шевченко о развале любимого Советского Союза, без всякого угрызения комсомольской совести заявляет о вере в Бога! – набросилась она на директора школы, который сам, уподобившись памятнику, окаменел и лишь испуганными глазами смотрел то на женщину, то на «нерадивого» ученика. – У вас что там происходит? Как вы можете оставаться на должности директора и вообще быть педагогом?
– Я-я… не-не знаю, что с ним… – еле выдавил из себя Николай. – Он был примерным учеником… до-до субботы был... Он и учился хорошо и на «Зарницах», на районных соревнованиях первые места занимал. А тут с ним что-то случилось…
– А может, он того… – вдруг намекнул представитель РОНО. – Всякое бывает.
– До чего же вы мудрый человек, Прохор Андреевич, – посветлев лицом, оживилась секретарь. – Это же все объясняет. А я тут до инфаркта себя дово-жу… Сейчас, сейчас, все решим… Так. Вы, Шевченко, – перешла она на ува-жительный тон и указала по-ленински вытянутой рукою на дверь, – подождите в коридоре.
Когда Иван с огромным душевным облегчением оставил кабинет, женщина мгновенно сняла трубку с телефонного аппарата и набрала номер.
– Евгений Анатольевич, – довольно сказала она. – Сейчас к вам привезут юного пациента, вы уж будьте добры, осмотрите его внимательно… Нет… нет… еще не Наполеон… – женщина широко улыбнулась. – Но недалеко, недалеко от него… О развале Советского Союза через тринадцать лет говорит. Стал
вдруг активно посещать церковь, даже, как явный признак умопомрачения, в крестном ходе участвовал… А какую чушь нес о памятнике Ленину! Мне партийная совесть не позволяет повторить все дословно. У парнишки-выпускника от перенапряжения что-то перемкнуло, что-то с извилинами не то… После разговора секретарь по идеологии отдала распоряжение немного пришедшему в себя директору:
– Сейчас, Николай Петрович, отправляйтесь в поликлинику и отведите, – она перешла на ласковый тон, – этого мальчика Ваню в шестой кабинет…
Минут через десять директор с Иваном приближался к кабинету, на котором висела табличка с надписью «Психиатр». Иван понял, что если он и там продолжит открывать правду о будущем, то на свидании с Ольгой можно поставить крест. Он открыл дверь.
– О, юноша, заходите, заходите, – приветливо пригласил его присесть рядом с собой у стола пожилой врач приятной внешности.
Когда Иван опустился на стул, доктор спросил его, как зовут, и, услышав четкий ответ, перешел к главному:
– А как вы думаете, Советский Союз долго просуществует?..
– Так ведь, – ответил Иван, – в гимне все сказано… Союз нерушимый рес-публик свободных. Скорее всего, он вечно будет существовать… раз нерушимый, – еле удержал серьезный тон Иван.
– Правильно, молодец… А ты в Бога веруешь? – врач даже перестал шеве-лить веками – так пристально наблюдал за реакцией пациента.
Здесь юноша лукавить не мог и без лишнего колебания ответил:
– Я в Бога верую. К тому же советская конституция, пятьдесят вторая статья, гарантирует свободу совести, то есть право исповедовать Господа.
Врач почесал затылок и озадаченно продолжил задавать Ивану вопросы, намереваясь найти изъяны в логике его мышления. Пациент на них отвечал «правильно», пока врач не поинтересовался, кто такой Черненко?
– Черненко – это член Политбюро, он после смерти Леонида Ильича в во-семьдесят втором году, – по инерции произнес Иван, – займет пост Генерального секретаря ЦК КПСС.
– Юноша, юноша, – разочарованно и настороженно сказал врач. – Я думал, что мы с тобой больше не встретимся. Но, увы… У тебя уж слишком нездоровые и опасные фантазии.
Иван оторопел. Он мысленно бранил себя за непростительную близорукость в данном кабинете.
– Извините, доктор, я прошу не обращать на мои последние слова внимания, – стал исправлять положение юноша. – Я очень устал – выпускной класс… Извините.
– Ну, что ж, так и быть… – подытоживая беседу и даже повеселев, молвил врач. – Сегодня вы еще посетите несколько кабинетов, начиная с флюорогра-фии. После этого можете быть свободны. Но денька через три ко мне загляните, загляните… непременно загляните. И старайтесь не перенапрягаться…
Как только за пациентом закрылась дверь, психиатр доложил в райком о «сильной умственной усталости» Шевченко. На другом конце провода выслушали заключение врача и попросили позвать к телефону Усенко. Когда Николай Петрович взял трубку, то услышал повеление секретаря по идеологии «освободить ученика на несколько дней от уроков и проявить к нему в школе снисхождение».
Рабочий день в поликлинике закончился. Иван еще не успел из-за длинных очередей попасть в кабинеты хирурга и лора и был несказанно рад, что закончилось бессмысленное и нудное обследование.
УАЗик возвращался в село. На лице директора не осталось и тени от прежней понурости. Он щедро угощал Ивана купленными в кафе «Березка» беляшами и даже шутил, рассказывая смешные небылицы…
Но Иван его не слышал. Он думал только об одном: как проведает спасенную от смерти бабушку, дождется у нее назначенного времени и отправится на свидание с той единственной и неповторимой, которую он считал своим счастьем...

9

Назначенного времени – десяти часов вечера – Иван дождаться не мог и вышел на полчаса раньше. Юноша ликовал. Ведь удалось отвести смерть от бабушки, друга и впереди его ждала любимая девушка. Небо загоралось звездами как всполохами салютов. В руках Ивана благоухали цветы. Он представлял, как вручит их и наконец признается Ольге в своих чувствах, а она ответит взаимностью. Радостное волнение переполняло душу, в которой исцелились раны от прежних страданий и поселилась упоительная свежесть этой возвратившейся весны.
Показалась хата. Вокруг нее даже в вечернем сумраке просматривались торжественно цветущие душистые кусты сирени. Пьянила своим неповторимым запахом маттиола. Иван сбавил шаг, словно боясь вспугнуть свое счастье. Вдруг в тишине он услышал негромкие голоса и… окаменел, застыл на месте. Это разговаривали и даже смеялись Ольга и… Он не мог поверить – Александр. «Со мной Оля разговаривать даже не захотела тогда, после моего опьянения, а здесь…» – больно ударила мысль. Иван подступил поближе. Широкая струя света, изливаясь из окошка, краем задевала Александра и Ольгу, которые, прижавшись друг к дружке, сидели на скамейке. Их руки были соединены.
– Я думал, ты на меня дня три будешь дуться… – сказал Александр. – Молодец, незлопамятная.
– Я на тебя, непутевого, вчера очень рассердилась, готова была тебя растерзать, – молвила нежно Ольга, – но сегодня отлегло от сердца. Только больше так не пей. Хорошо?
– Больше не буду, но меньше тоже… – засмеялся Александр.
– Саша, не шути так, не надо… – попросила девушка. – А то уйду от тебя.
– Не уйдешь, любимая, не отпущу… – парень поднял руки девушки и поднес к губам. А, поцеловав их, отпустил и спросил:
– А ты Оля с Ванькой поговорила? Он ведь по поводу тебя, видимо, недвузначные планы строит…
– Ой, Саша, – девушка освободила руки и охватила ими голову.
Затем она посмотрела на часы и с волнением добавила: – Совсем забыла… Через пятнадцать минут Иван будет здесь. Я сегодня хочу поставить все точки над «и», чтобы не питал никаких иллюзий. Он парень хороший, но, поверь, я ничего к нему, кроме приятельских чувств, не испытываю… Ты, Саша, иди. У нас еще целая вечность. А с ним мне нужно объясниться и порвать раз и навсегда.
– Пятнадцать минут, – сказал Александр, – это целая вечность. Он погладил девушку, и вдруг его губы приблизились к ее устам.
– Сашенька... – девушка спохватилась. – Все... все, а то он сейчас может прийти, неудобно как-то.
Но Ольге не пришлось в этот вечер осложнять себе жизнь объяснениями. Иван развернулся и зашагал обратно. Звезды, которые удивительно мерцали и восторгали красотой, теперь превратились в многочисленные искры от навсегда погасшего и рассыпавшегося костра любви. Где-то завыла собака, а Ивану хотелось присоединиться к этому вою. Из недалекого пруда доносилось дружное кваканье лягушек, похожее на насмешку… «Не может быть», – все сопротивлялся он внутренне жестокой реальности. «Опустел тот клен, в поле бродит мгла, а любовь, как сон, стороной прошла…» – эхом отозвалась в сознании песня, под которую он еще вчера танцевал с любимой. Иван не желал больше поднимать глаза к небу. Тьма перед ним траурно сгущалась, пронзая холодом все его естество.
Иван ускорил шаг, напрасно пытаясь укрыться от все нарастающих внутренних опустошения и боли. Впереди от дома его лучшего друга стал доноситься шум. Приблизившись, юноша увидел возле освещенной внутри и снаружи хаты милицейский автомобиль и толпу соседей. Иван с замиранием и так истерзанного сердца подошел к дымящему сигаретой знакомому деду Василию и спросил его:
– Что, что здесь произошло, что, что с Алешей?..
Не успел сосед ответить, как на площадке веранды возник Алексей. Но что это? Его, закованного в наручники, сопровождали два милиционера. Послышались рыдания его матери.
– Он сегодня на мотоцикле сбил насмерть человека и скрылся с места пре-ступления, – кто-то тихо объяснил происходящее.
Иван бросился навстречу арестованному парню.

– Алеша, друг, – сочувственно произнес он.
– Будь ты проклят со своим предчувствием! – остановившись, кинул ему Алексей. – Если бы я поехал вчера, ничего бы этого не случилось. Будь ты проклят!
– Будь ты неладен, моему сыну всю жизнь испортил! – набросилась на Ивана мать друга, заламывая руки.
Машина с синим маячком тронулась с места и помчала в сторону районного центра. Иван взялся за сердце и стал убегать, преследуемый воплями:
– Будь ты проклят!
У ворот родного дома, в котором он надеялся найти хоть какую-то отраду, стояла машина скорой помощи. Юноша бросился в хату. На веранде он столкнулся с отцом.
– Что с мамой!? – спросил Иван.
– У нее инфаркт, – приостановил его убитый горем отец. – Она очень пере-нервничала. Приходили тут из колхоза, мерили огород, грозились отрезать. В общем, Иван, натворил ты бед своими странными ответами на уроке истории, посещением храма, особенно участием в Крестном ходе… А тут еще этот вызов в райком… Все собралось, и она не выдержала… Что ты натворил?! – отец прослезился.
Тут показался врач.
– Дела неважные… – сообщил он, – здесь я бессилен.
– Нет!!! – закричал Иван и бросился к матери. Но вдруг пред глазами парня все почернело и сознание его померкло…

***

Иван проснулся. Он вскочил с кровати. Стрелки часов показывали семь часов утра. С кухни доносился негромкий звон посуды. Иван, встряхнув головой, направился туда. Юля, чистя картошку, посмотрела с грустью на Ивана и продолжила свое дело.
– Юленька, – нежно произнес Иван, – прости меня, любимая, милая. За все, за все прости…
Он нагнулся и поцеловал супругу. Жена, уронив нож, потрясенно увеличенными глазами посмотрела на мужа.
– Поцелуй… «любимая», «милая»... ты, Ваня, как будто с другого мира вернулся, – горько улыбнувшись, сказала она.
– Да, любимая, милая, с другого… И что это я стою? Дай мне нож. Я дочищу картошку и пойду собираться в церковь. Я сегодня, Юленька, обязательно схожу в храм, исповедаюсь, причащусь и поблагодарю Бога, что он мне глаза открыл... Теперь мы с тобой заживем. Счастливо, счастливо заживем, любимая.
Иван взял нож и принялся, как он прежде считал, за «сугубо женское дело». Юля стояла рядом, наблюдала за ним, терзаемая сомнениями: а не продолжение ли сна все это?
– Ваня, ты хотя бы здоров, может, тебе не в церковь, а в больницу сначала? – забеспокоилась она.
Иван чуть не сказал, что в больнице уже был, но вовремя спохватился и, улыбаясь, сказал:
– Юленька, мне нужно именно в храм Божий, мне необходимо покаяться...
Он поглядывал на непривычно просиявшее лицо жены и думал: какое же счастье обрести наконец истинную любовь…

2013 г.