я надеюсь, что эта история, реально произошедшая в прошлом году, будет воприниматься именно так, как я ее увидела...здесь нет политики, нет морали, это скорее почти буддистская притча о просветлении, история о реальности...
после первомайских дней, все утопало в тюльпанах, нарциссах и кругом цвело, липло первыми клейкими листочками к жизни, в отличии от портретов на палках,- они снова отправились в свой пыльный угол до следующего праздника.
век портрета, как и гардемарина, ярок и недолог.
достали, пыль смахнули, подняли к небу, явили трибуне, а потом побросали как немецкие знамена после парада победы и занялись тем, чего властно требует жизнь - длительным застольем.
когда съедаются тонны шашлыков, выпиваются галлоны водки и подъедаются все хрустящие капустки, огурчики и помидорчики из консервации прошлого лета, рассол идет на опохмел поутру - большими глотками из банок, листья, хрен и перчины лезут противно в рот, налипают на небо, их, ворча, сплевывают прямо на пол и отшвыривают ногой в нечистом тапке в угол к венику.
крышку ведра некогда поднимать, жена подметет - не барыня!
первая редиска как раз пошла, еще не горькая, огурчики парниковые, дороговато, но надо на окрошечку, квас у всех стоит, бродит в емкости, пахнет кисло, сверху на чистой марлечке ползают свежие мухи этого года, им пока что рады как знаку тепла.
хозяин дома в семейных трусах на кухне поутру, не стесняясь юного еще, но теплого солнышка, с пузом за эти дни поплотневшим и укрытым линялой майкой, припавший к горлышку банки, как вампир к сонной артерии, держа ее двумя руками снизу, - вливает в ноющее нутро лекарство от первомая - это икона времени, размноженная на миллионы кухонь и комнат, скол вечности, почти китайская церемония.
и солнца луч на помятых жирных волосах, на несвежем лице, серая кожа, пустые глаза выпучены, тараканы наблюдают, шевеля усами, тогда еще непобежденные, - в такие праздники им тоже раздолье!
солнце будто смеется над делами человеческими и смотрит, смотрит, тоже как приговоренное со своих равнодушных небес.
улицы временно затаились перед новым испытанием! скоро! скоро девятое мая!
скоро снова пойдут и снова музыка вольется в артерии жизни, будет рвать нервы в клочья, миллионы тюльпанов принесут в жертву вечному огню, лет пятьдесят бывшему и правда почти вечным, то есть постоянным, теперь же одно название осталось, возжигают как олимпийского собрата только для церемонии.
по улице будут плыть веселыми барашками на волнах, пока не прибьет к холодному мрамору мемориала, - так скапливается мусор у кромки берега.
- вставай, страна огромная! - с утра на всех перекрестках, повсюду звучат взрывы, полыхают факелами вечные огни вечной войны, хотя с тех пор уже много других войн много другого народу унесло, но эта война никогда не кончается.
как и первомай, они почти ровестники.
снова и снова.
- вставай, страна огромная!- хоть и трещит уже по швам, ржавеет, сказыается "усталость металла".
сначала ветеранов было много, потом все меньше, а сейчас уж и нет совсем.
в прошлый раз всего один ветеран пытался что-то сказать в микрофон.
но ему не дали.
ведущая долго со скорбным и соответствующим ликом рассказывала как это было ужасно, пару раз смахнула профессиональную слезу.
толпа переминалась с ноги на ногу, все высматривали знакомых, кивали друг другу, передавали последние сплетни, договаривались кто к кому пойдет потом и в чем,- с каждой минутой становилось все жарче, но в окончательную победу жары еще не верилось, снимать плащ с георгиевской лентой или не снимать, как угадаешь, майская погода, это такая лотерея, - в холодильниках в это время мариновались сочные шашлыки и запотевала водочка.
вставай, - громыхало из динамиков, будто несло дымом от пожарища, на дачах, сложенные аккуратными поленницами, дожидались ароматные дрова, после трапезы, под вечер - баня.
ветеран, человек явно за девяносто стоял в стороне с мокрыми глазами, он был в смешном пиджаке, очевидно, с чужого плеча, сзади пиджак торчал колом.
после третей попытки что-то сказать он почти отчаялся, но все же набрался смелости, и двинулся на середину площадки около вечного огня, чувствовалось, что дается ему это труднее, чем штурм амбразуры.
ведущая проникновенно читала роберта рождественского.
- что молчишь ты черный камень, или ты хотел такого, или ты мечтал когда-то, стать надгробьем для могилы...неизвестного солдата!- голос у нее сорвался, и экранная дива прокашлялась.
ей тут же подали бутылку воды, запотевшую, в пупырышках газа.
ветеран воспользовался моментом и пошел на нее.
- чего вам, дедушка, вы пьяны?!- ведущая хлопала накрашенными водоотталкивающей тушью ресницами над бездонными, васильковыми очами.
ветеран, будто не замечая, быстро заговорил в микрофон хриплым голосом.
- товарищи, прошу вас, послушайте!
в тоне его голоса было нечто такое пылкое и беззащитное,что невольно складывалось ощущение, будто видишь кадры из старого советского фильма и сейчас, обреченный на повешение партизан, скажет последнее слово к стоящим с опущенными головами односельчанам, благородно данное ему не до конца жестокими оккупантами, но речь окажется столь пламенной, что мозг фашистов не выдержит и автоматная очередь вспорет брюхо тищине, безликая людская запуганная масса - вздрогнет.
однако реальность оказалась жестче, чем немецкие оккупанты...
в толпе заволновались и вдруг - стихло, и все услышали: "кто это, ****ь? уберите его из кадра нахуй!"
к нему уже двигались, как вражеские танки крепкие парни, оставив позади мощный тыл - крепко сомкнувшиеся ряды юных мамочек с колясками, все они, как одна были обладательницами длинных ровных волос и безмятежно - туповатых лиц.
- товарищи, я прошел всю войну, я хочу вспомнить своих павших друзей, вот их имена..васильев петр, трофимов николай, сухов иван, прокопенко...
ведущая вырвала микрофон, неожиданно сильной рукой, дед пошатнулся, но устоял на ногах.
- да от вас водкой несет!- зашипела, но потом снова перешла на любезный воспитательный тон.
- поймите, даже, если вы действительно воевали, я -то тут при чем, у меня регламент, у меня сценарий, понимаете вы или нет, потом подойдете ко мне лично и все скажете, что хотите, в частном порядке, прошу вас, не накаляйте обстановку, отойдите,- нас снимают!!!, - улыбнулась напряженно в кадр и поправила волосы, глаза мерцали глубинной злобой заэкранной мертвой проруби.
ветеран уже кричал, весь трясясь, казалось, что сейчас он выплеснет душу в крике, выкашляет ее как старый курильщик утреннюю мокроту.
- никонов василий, кравченко ивась, кропоткин, дзюба, вайнштейн, ляшенко, рома вязов, да люди вы или кто?!
из динамиков громыхало.
- темная ночь, только пули свистят по степи...смерть не страшна, с ней не раз мы встречались в бою...
парни взяли деда под руки и повели куда -то за пределы видимости, дед почти висел между их широкими, неумолимыми спинами, перебирая заплетающимися ногами в древних, еще советских стоптанных ботинках.
теперь он только плакал, как ребенок и повторял, почти механически.
- зоя ващенко- медсестра, зайкин сережа, гайфуллин, совсем мальчик...- красные кроличьи глазки плотно затянуло слезой и туманом, он моргал часто - часто, почти уже ничего не видя.
парни доволокли деда до лавки и усадили, пригрозив беззлобно: "сидите тихо дедуля, не хулиганьте тут на мероприятии, старый же человек, а с утра напился, - стыд, какой пример подаете!"
- день победы, как он был от нас далек, как в костре потухшем таял уголек, дни и ночи, обгорелые в пыли, этот день мы приближали как могли.
толпа была уже вялая, все близилось к завершения, отгрохотало, отполыхало красным, отпелось каноническое, из репродукторов шипело и трещало, крайние разошлись, людская масса подтаивала с боков как сугроб по весне, змеились провода по крадратам плитки, тюльпаны тоже на мраморе начинали выглядеть уставшими, никакого торжества в их поникших головах не осталось, они будто сами источали запах смерти и выливалось в пространство что -то уму непостижимое из их аккуратно срезанных ножек.
солнце пекло немилосердно, дети требовали мороженое, вертелись и канючили.
когда у мемориала не осталось ни души и газ перекрыли, помятый дед все еще сидел на лавке, на самом солнцепеке и губы его неслышно шевелились.
под лавкой у самых ног спряталась от солнца большая лохматая собака с бельмом на глазу, он нагнулся и механически погладил грязную свалявшуюся шерсть,- лицо прояснилось. собака потянулась, потерлась головой о руку, заглянула в глаза единственным своим глазом, зевнула и, сменив позу, снова погрузилась в сон.
солнце завалилось за деревья, упала тень, старик с каждой минутой становился все тяжелее и тяжелее.
скорая подъехала неслышно и санитары, переложив тело на носилки, затолкали его в машину.