Это письмо было найдено на теле расстрелянного боевиками офицера. Во вторую чеченскую. Тело было практически всё изрешечено пулями, но письмо каким-то образом сохранилось в целости. Орфография немного исправлена. Так как письмо было написано карандашом и некоторые предложения не читались, то текст письма публикуется с некоторыми сокращениями. Вот этот текст:
«Милая моя мамочка! Дорогая моя родительница! Утром меня убьют. Не знаю, каким способом они это сделают, но точно знаю – убьют. Мои дети лишатся отца. А я предстану перед Господом, который спросит меня, как я жил, как выполнял Его заповеди и что сделал хорошего в этой жизни. И что я отвечу?
Мамочка дорогая, как же страшно уходить из жизни, зная, что тебя ждёт потом! Снова, как в детстве, я плачу и зову тебя: «Мама, помоги мне, подскажи, утешь, ободри, погладь по голове и прижми к сердцу со словами: не бойся, сынок, я с тобой, всё будет хорошо!» Как часто ты мне это говорила! И я успокаивался. Я верил в то, что если мама так сказала, то всё действительно наладится. Я понимаю теперь, что всегда знал, несмотря ни на что, где бы я ни был и в какую беду ни попал, – ты всегда думаешь обо мне, молишься потихоньку и, чтобы никто не видел и не слышал, плачешь. А отец, обычно такой суровый, мужественный, нахмурит брови и ходит насупившись. Ему нельзя плакать, нельзя показать свои чувства, он – мужчина.
Помню, как первый раз подрался. Один против двоих. Так разозлился на несправедливые дразнилки, что бросился на двоих, более старших, и был здорово побит. Помню, как пришёл домой весь в слезах и рыдал. Не из-за разбитого носа, а от обиды. Слышал, как отец сказал тебе: «Не лезь! Пусть привыкает терпеть молча!» Но ты, мамочка моя, позже потихонечку подошла ко мне, обняла и плакала вместе со мной. Вспоминаю, как обижал тебя, когда ты вдруг брала меня уже «взрослого», 13-летнего, за руку или обнимала при всех. Я грубо вырывался и с возмущением говорил: «Не делай из меня маменькиного сынка!» И ты молча уступала. Ну а чей же я тогда сынок? Кто ещё в этой моей жизни так искренне, просто проявит свою любовь? Кто будет ждать всегда? Несмотря ни на что! Кто никогда не предаст, не продаст? Кто любит всегда? Кто примет меня в любом состоянии? Только Господь и мама!
Отец рассказал мне, что когда я в первый раз ушёл на войну, ты пошла в церковь и молилась: «Господи! Не забирай моего старшенького! Кровиночку мою! Опору и надежду! Пусть он останется жив! Забери лучше мою жизнь!» И видишь, как всё случилось: я пришёл с войны, а ты уже слегла. Но ведь тебе не было и шестидесяти!
А я-то, честолюбивый эгоист, давай хвастаться своими наградами и победами. Возбуждённо рассказывать про свои планы на будущее! А ты уже всё знала… Знала, что больше не встанешь, не увидишь тёплого живого солнышка. Не будешь радостно щебетать, суетиться, накрывая на стол (чисто по-женски), раздражая настоящих мужчин (нас с отцом) своей «болтовнёй». А ведь это было просто проявление радостного ликования – «сынок приехал!». Ты уже знала свой приговор – рак! Ты уже знала свой срок, но ничего не говорила мне, только тихо улыбалась своей доброй и лучезарной улыбкой, которой может улыбаться только мама своему ребёнку. И говорила при этом: «Сыночек мой любимый, я так за тебя рада!» А я недолго побыл в родительском доме и ушёл на следующую войну. Помню прощание:
– Береги себя сынок! Не высовывайся! Может, останешься?
– Да ты что, мам! Как там ребята без меня! Я же не трус! Я должен!
– Ну, поезжай с Богом! Не обижай никого! Не убивай без надобности!
– Я солдат, мам. Как прикажут!
– Обними меня. Я постараюсь дождаться!
– Да куда ты, мамочка, денешься – скоро буду! Я же «заговорённый».
– С Богом! – крестишь меня.
Дорогая моя мамочка! Мне так стыдно! Стыдно и горестно за то, что я не замечал ничего вокруг кроме того, что хотел замечать. За то, что почти никогда не благодарил тебя, принимая твою любовь и заботу как должное. Ни за твои бессонные ночи, ни за твою преданную тихую любовь! Ни за твой материнский подвиг, ни за братьев и сестру! Ни за твоё терпение во время моего взросления и выбора военной профессии. Ведь это ты – первый человек, который ещё трёхгодовалому, почти грудному ребёнку сказала: «Ты – воин! Защитник земли Русской и… меня». Ведь это ты, когда я выбирал, в какую спортивную секцию пойти, сказала мне: «Бокс – самый мужской вид спорта». А ведь ты же была врачом и ненавидела бокс! Но ты знала, что я зачитал до дыр книгу о нашем прославленном боксёре и ветеране войны Николае Королёве. Ты знала! И втайне от меня плакала и жаловалась отцу: «Ему все мозги вышибут!»
Мамочка моя родная! Как я сожалею, что только сейчас, перед своей смертью, понял, что самая главная женщина в жизни любого мужчины – это его мать! Прости меня, мама! Господи, утеши её! И прости моё чёрствое к ней отношение! Прости моё хладнокровие! Прости, что не отдал ей свой сыновний долг! Пожалей, Господи, и утеши всякую мать на нашей планете! Напомни, Господи, каждому мужчине, что он – сын! Что его мама ждёт его, любит его, плачет вместе с ним и радуется вместе с ним, живёт вместе с ним и умирает за него! Господи! Даже если мне и суждено вечно умирать в аду, дай мне силы и возможность благодарить свою маму за всё! Прощайте!»
Мы сделали ксерокопию этого письма, нашли отца этого офицера, его двоих братьев и сестру и передали им: отцу – оригинал, а братьям и сестре – по копии.– Так и есть! – бросил через плечо Угрюмый и вышел в калитку, а на сухом, твёрдом, ровно бьющемся снайперском сердце запечатлелась ещё одна незаживающая рана, нанесённая войной.
Николай Брест