Вещество времени в стихах Владимира Попова
В середине 60-х годов Вадим Валерьянович Кожинов открыл читателям «тихую поэзию»…
Да, шестидесятники (не буду перечислять когорту - имена до сих пор на слуху) собирали стадионы и так гремели строчками своих стихов, что вибрировали стены Политехнического, - медаль успеха и славы!
Но постепенно и, я бы сказал, - незаметно уходила из гремящих строк … поэзия, а младенчик, выросший в стадионно-политехнической колыбели, к нашему времени превратился в эдакого «филиппкиркорова».
Медаль повернулась и другой стороной - появилась альтернатива – поэзия, которую можно назвать кандидатско-профессорской, интеллектуально-библиотечной. Сергей Аверинцев и Ольга Седакова, окажись в «Башне Вячеслава Иванова», чужаками там бы не выглядели.
Как-то в интервью «тихий лирик» Владимир Соколов, разбирая книгу одного из Ленинградских поэтов охарактеризовал её так: «…такое впечатление, что он её писал, не выходя из библиотеки. Прекрасный слог, образ. Изящная мысль. Но жизни в ней нет. Будто автор не гуляет по улице. Не бывает в толпе народа. Не ездит в метро, в троллейбусе. Повторю: будто живёт в библиотеке.»
Конечно, поэзия может существовать и на стадионе, и в библиотеке, но ещё в 1948 году студент Литинститута Владимир Соколов написал:
Чтоб из распахнутой страницы,
Как из открытого окна,
Раздался свет, запели птицы,
Дохнула жизни глубина.
(«Как я хочу, чтоб строчки эти...», 1948)
Пророческое пожелание, выраженное в образе «распахнутой страницы» и «открытого окна», из которого дохнёт глубина жизни, материализовалось к середине шестидесятых годов в творчестве поэтов, входивших в круг Вадима Кожинова. Это такие поэты, как тот же Владимир Соколов, Николай Рубцов, Юрий Кузнецов, Николай Тряпкин, Анатолий Передреев, Олег Чухонцев – целая плеяда, как показало время, первоклассных мастеров.
Вошёл в этот круг и молодой слесарь, талантливый поэт из подмосковного Томилина, Владимир Попов. Правда, как вошёл, так и вышел - настоящему поэту те, или иные идеологические «круги» всегда тесны. Владимир Попов не чувствовал себя ни «почвенником», ни «западником». Он ощущал себя просто поэтом. Не больше, но и не меньше.
Тем не менее, Вадим Кожинов дал нашему, тогда ещё молодому стихотворцу, рекомендацию для вступления в Союз писателей.
С тех пор прошло много времени, изменились жизнь и страна, поменялись «круги» идеологий, но «…Подлинная поэзия обладает чудесным свойством: с течением времени она не только не теряет свою силу и глубину, но, напротив, всё более очевидно их обнаруживает», - писал Вадим Кожинов.
Подлинная поэзия в стихах Владимира Попова обладает тем же свойством, в чём мы смогли убедиться в последнюю зимнюю субботу в Малаховке, где Владимир Попов представил в литературном клубе «Стихотворный бегемот» две новые книги – «Плебейские песни» и «Далёкие огни». Обе изданы в книжной серии альманаха «Среда», Тула: ИП Пряхин, 2016.
В первую книгу вошли стихи нынешних лет, во вторую – прошлых, начиная с шестидесятых годов. Благодаря этому публика смогла оценить творчество поэта во времени, и что удивительно – стихи ранние совсем не поблекли, не скукожились, потому что настоящая поэзия не стареет и от времени не зависит.
Представил книги? Нет – окно распахнул!
Чтобы убедиться, послушаем его «Малаховский рынок»:
Малаховский рынок. Малаховский рынок:
Две тыщи сапог и две тыщи ботинок.
Две сотни галош, два десятка лаптей.
Две тыщи старух и голодных детей…
Далее великолепный калейдоскоп посетителей рынка (будто «Картинки с выставки» Мусоргского), и в конце:
Хлеб чёрный ломтями и в чёрных буханках.
Стою на углу я, худой, заикастый:
-Купите, пожалуйста, «Русские сказки».
А рядом проходят конвойный и пленный…
Малаховский рынок послевоенный.
Или ещё одно:
Вот он лежит у самых ног,
свидетель призрачных событий;
времён таинственных клубок
с уже оборванною нитью…
Далее поэт рассказывает о судьбе ворона в Средние века, и «во время Понтия Пилата».
Не ты ль на Тайную Вечерю
Летел чрез Гефсиманский сад?
И финал:
И я склонился над тобой…
Но, вдруг, глаза твои сверкнули
И когти жёлтою скобой
Моё запястие замкнули.
(из «Смерть ворона.»)
Стихотворения одарённого поэта, - поэта от Бога, всегда современны, и даже реальные приметы времени прошедшего, перенесённые автором в современность, воспринимаются легко и реально близкими, потому что сама поэзия живёт не во времени, но в вечности.
Героями стихотворений Попова могут быть кто угодно: тот же Ворон, Мамай, Велимир Хлебников, Константин Бальмонт, умерший в Париже, Николай Клюев. Вот финал из «Портрета Клюева»:
И тьма веков, и свет горящий
На нём оставили следы…
И слово движется над чащей
Его поморской бороды.
Живое «слово» нашего поэта движется над чащей времени, высвечивая нужный смысл, создавая запоминающийся образ. Из стихотворения «Хлебников»:
…Чьё там тело везут
С запрокинутым длинным лицом?
И свисает рука,
И за обод цепляются пальцы,
Словно мёртвый желает
Ухватить колесо.
Кстати, переход к верлибру у Владимира Попова очень органичен и естествен – в его поэзии нет пресловутого спора между силлабо-тоникой и стихом свободным.
Вторая книга - «Плебейские песни» - имеет подзаголовок «стихопроза» и написана свободным стихом. Но это именно стихо-проза, потому что время в текстах сжато по законам поэзии. А проза время растягивает, длит. Чтобы было понятно, о чём я, - сравним объём недавно вышедшей книги «Вот жизнь моя. Фейсбучный роман» Сергея Чупринина в пятьсот страниц, посвящённого литературной жизни второй половины 20-го века и 90 страниц «Плебейских песен», которые описывают тот же период и практически тех же героев литературной тусовки.
Особенность стихопрозы Владимира Попова заключается в её полной свободе. Попов не очертил вокруг себя идеологический круг, повторю - он не «почвенник» и не «либерал», не авангардист и не постмодернист…
Он поглядывает на мир, как Диоген из бочки, из котельной, - места, где истинные творцы его поколения обретали свободу.
Она пришла с мороза…
А.Блок
Она вошла в котельную
И дрёпнулась на скамью,
Которую я превратил в лежанку.
- Франсуа, ты не хрена не…
(Она любила обрывать фразу
В неожиданном месте.
А благородную кличку «Франсуа»
Я получил в честь
Любимого ею Вийона.)
Она достала откуда-то из подмышки
Бутылку «Столичной» и заявила:
- Эстетика должна быть разрушена!
- Также, как Карфаген? –
полюбопытствовал я.
- Аб-со-лют-но!..
(из «Карфаген», январь 2016)
Или смотрит Владимир Попов на жизнь литературную, стоя на лестнице в издательстве «Советский писатель» - там в 1986 году издали его первую книгу «Луч солнца на бревенчатой стене».
- Моя фамилия Рабинович! –
Заявляю я и делаю паузу…
Этот приём я иногда применяю
Перед выступлением
В незнакомой аудитории.
- Моя фамилия Рабинович,
Если мою фамилию перевести
На еврейский язык.
В начале восьмидесятых
На верхнем этаже
Издательства «Советский писатель»,
Возле «поэтического», предбанника,
Там, где кончается лестница
и начинается Олимп,
мы стоим с поэтом и алхимиком
Вадимом Рабиновичем
И весело болтаем.
- Мы с тобой однофамильцы, - говорит он.
Я поднимаю бровь.
- Всё просто: поп, рабби…
Болтать-то наш поэт болтает, но замечает и «олимпийцев»:
Просвистел мимо Пётр Вегин,
Смуглый, словно мексиканец,
Тощий до звона:
«Главный скелет Советского Союза».
Поднимается «живой классик»
Николай Тряпкин: кланяется всем,
Словно в родной деревне:
Редакторам, секретарше, уборщице.
Тяжёлый, словно Каменный Гость,
Протопал, звеня славой, Юрий Кузнецов, -
И растворился во мраке…
Я смотрю на них издалека.
Все они живы, живы…
И, Господи, - они улыбаются.
(отрывки из «Трава нашего лета», апрель 2015)
Какая свобода, ограниченная лишь самоиронией!
В тигле стихопрозы плавится нечто, а сам Владимир Попов то изящен, как алхимик, склонившийся над тиглем, то грубоват, как кочегар в котельной, но и там и здесь он плавит вещество времени и предъявляет нам яркие кристаллы настоящей поэзии.
И где, как ни здесь, - в «Стихотворном бегемоте», этом литературном клубе при Малаховской библиотеке имени Н.Д.Телешова, было засверкать этим кристаллам. Литературный клуб, задуманный поэтом и культуртрегером Николаем Милешкиным ещё в 2013 году, превратился в своеобразное окно, а говоря нынешним языком в Windows, – распахнутые окна, из которых современная поэзия видна, как на ладони. От молодых – Анны Черкасовой, Нади Делаланд, Алексея Гушана, Леты Югай до таких столпов, как Вячеслав Куприянов, Марк Ляндо и Владимир Микушевич…
Но послушаем Владимира Попова:
Ко мне подошла
молодая наглая журналистка,
сунула под нос микрофон
и ехидно спросила:
- А что Вы тут делаете, дедушка?
(Этот вопрос,
в переводе на современный язык,
звучит примерно так:
«Какого хрена этот «совок»
торчит среди нас,
«продвинутых»?)
-Вас интересует перформанс?
-В какой-то мере, - ответил я.
-Вам знакомо имя Света Литвак?
-В какой-то мере, - ответил я.
-И Вы читали её стихи?
-Мало того, - ответил я, -
Я люблю некоторые её стихи,
например:
«Припасть к ногам твоим и плакать…»
…А когда, в феврале,
мы идём со Светой
по дну
малаховского оврага,
то там, наверху,
с правой стороны,
скачут электрички
и ржут,
как молодые жеребцы.
А с левой стороны,
сверху падают-летят дети
На красных санках
И кричат, словно птицы.
(из «Перформанса»)
Я всё ищу достойное место, куда бы втиснуть этот тонкий томик «Плебейских песен» и, пожалуй, нахожу, - только в ряд, где заняли свои места Катаевские «Святой колодец» и «Трава забвения» да Ерофеевская поэма «Москва - Петушки»…
Последняя суббота зимы выдалась тёплой; таял снег в овраге; над Малаховкой по голубому небу, взявшись за руки, шествовали дети весны -беленькие облака; влажный ветер колыхал штору на приоткрытом окне.
А Владимир Попов продолжал читать:
…Я дыханьем своим этот мир не нарушу,
Пока ветер ненастный плодов не сорвёт,
пролетит сквозь меня: унесёт мою душу
и уйдёт в бесконечность – назад и вперёд.
(из «Вот и время пришло…»)
И ещё:
…Начало смеркаться…
Где-то вдалеке
сиротливо
вскрикнула электричка
имени Венечки Ерофеева.
А над нами
медленно пролетела
Маргарита Николаевна,
помахала ножкой,
ехидно захохотала
и послала
воздушный поцелуй…
(из «Пенсне Коровьева», февраль 2016)
И прощание с окнами:
Пройдут облака, словно дыма волокна,
Луну застилая. А здесь на земле
Увижу печальные зимние окна
Морозною ночью в забытом селе.
И голос услышу, и образ привидится –
Пройдёт вдалеке, за собою маня…
Бузинная дудочка русской провинции
Играет негромко в душе у меня.
Как грустно! Как тихо! Во мне или около?
Уйду. Оглянусь – а на том берегу:
Не столько печальны убогие окна,
Но жёлтый под окнами свет на снегу.
Вечер Владимира Попова. Малаховка. «Тихая поэзия» в Библиотеке над оврагом.
Страница Владимира Попова на портале Стихи.ру https://www.stihi.ru/avtor/popovtomilino