Этот рассказ мог и не появиться, если бы мне вдруг не понравилось читать дневники, путевые заметки и воспоминания авторов Прозы.ру о разных путешествиях.
Так славно без особых трудов и материальных затрат побывать в разных городах и странах, театрах и музеях, подивиться на чудеса в джунглях, в тайге, в горах и на море. И все восторги, восторги, восторги!
Однако я тоже много где побывала и что-то записывала, надо только найти и посмотреть, что есть о моих путешествиях.
Но первый же блокнот, который я открыла, безжалостно бросил меня в осеннюю промозглую ночь, про которую тот мальчик сказал: "Хоть глаз коли". Откуда он взял это выражение, мальчик из старого барака, но так кстати он его применил. И вот при каких обстоятельствах.
Это было ночное дежурство. Я сидела в приемной начальника за столом его секретаря и готовилась, если надо будет, принять любое сообщение и выехать на место происшествия, если таковое случится.
Половина ночи прошла спокойно, я пила кофе из термоса и читала какую-то совершенно никчемную книжку - так, чтобы не заморачиваться и протянуть время.
Звонок раздался глубоко за полночь. Дежурный коротко бросил в трубку: "Труп. Машина за вами вышла". И больше никаких объяснений.
Переспрашивать дежурного - себе дороже, я взяла служебный чемодан со всем необходимым, через очень длинный, едва освещенный коридор вышла во двор через черный ход, хватаясь за стену, потому что там света не было вовсе.
Меня ждал газик, именуемый всеми канарейкой. Выскочивший шофер открыл мне дверцу кузовка, я послушно поднялась и уселась на скамейку. Рядом с шофером сидел толстый капитан, который, обернувшись, сухо поздоровался.
Начало было не очень доброжелательным.
- Что случилось и где опергруппа? - спросила я капитана, едва газик тронулся.
- Да какая там опергруппа, - отмахнулся он, - бродяжка скопытилась в бараке. Сама по себе. Протокольчик составим и все.
Я начинала злиться. Хамоватый капитан мне совсем не нравился. Мог бы, во-первых, место мне уступить рядом с водителем, а, во-вторых, что это за манера - решать, нужна ли опергруппа и определять, что именно случилось в этом бараке.
Но спорить с ним бесполезно, я сама решу, что делать, там, на месте.
Газик долго мотался по городу, шофер искал адрес, капитан ругал водителя и чертыхался. Все, ну все было мне неприятно, но изменить что-либо было невозможно. Во всяком случае, пока.
Приехали, наконец. Самая что ни на есть окраинная окраина. Несколько бараков до невозможности старых, облезлых и темных. В одном светилось окно, понимаю, что нам туда.
Капитан, пыхтя, прокладывает путь по узкому грязному тротуарчику. Черт возьми, у него даже нет фонарика. Но и у меня тоже.
Мой спутник открывает обитую рваным одеялом дверь и пропускает меня вперед. Ну погоди, капитан, я все же устрою тебе прочистку за такую галантность. По всем канонам он должен войти первым, все же здесь место какого-то происшествия. Но что ему скажешь здесь и сейчас?
Распахивается дверь в комнату и на пороге стоит, прижимая к губам платок, худенькая испуганная женщина.
- Входите, - говорит она тихо и мы входим в это помещение, которое называется жилым.
Две кровати у стены, раскладушка, стол и скособоченный платяной шкаф - все это я ухватила единым взглядом.
При нашем появлении на кровати у стены дружно, как по команде, поднялись две взлохмаченные, удивительно похожие головенки. Ребятишки, видимо, близнецы, лет трех-четырех, сели, натянув одеяло до подбородка.
Я улыбнулась испуганным глазенкам, чтобы хоть как-то их успокоить.
У стола на единственном стуле сидел мальчишка, совсем подросточек. При нашем появлении он встал и придвинулся поближе к малышам. Глаза у него были светлые и серьезные. Семья. Это была семья, квартировавшая в тесной комнате старого барака.
За шкафом, вдоль печной кирпичной кладки на кучке какого-то тряпья - то, из-за чего мы и приехали. Труп женщины пожилого возраста, лежит на спине, полностью одет, видимых повреждений, следов крови нет.
Хозяйка подала мне справку врача "скорой", которую она все же вызывала и, не дожидаясь вопросов, стала рассказывать о случившемся.
- Зовут ее Нина Петровна, фамилию даже не знаю. Наш барак сносить собирались, расселили жильцов по общежитиям. Нам обещали квартиру подыскать, с ребятишками в общагу не берут, да вот все что-то тянут.
Нина эта не знаю, откуда пришла, открыла сама комнатенку свободную и там жила. Она, конечно, ненормальная была, но спокойная. Уходила, приходила, пока дверь в ее комнату досками не забили.
Где-то она пробавлялась, пока тепло было. А вчера пришла к нам, трясется вся. Занедужила я, говорит. Пусти меня погреться.
Ну как отказать? Впустила, чаем напоила. Потом бросила телогрейку к печке, погрейся, говорю, полежи пока. Она прилегла и уснула вроде.
Я детей уложила и затревожилась - что-то моя гостья так странно хрипит, а потом смолкла совсем. Я к ней, а она уж холодеет. Что делать мне? Саню вот, - она указала на мальчика, - разбудила, а он оставаться с покойницей боится, сам, говорит, побегу за "скорой", ну и побежал.
Да как ты вызвал-то "скорую", я не спросила?
Серьезный мальчик Саня отмахнулся рукой:
- Да ладно, я мужиков попросил у магазина. Вызвали.
- Ну вот, - продолжала хозяйка, - "скорая" приехала, посмотрела и справку написала, что умерла уже Нина Петровна. Велели в милицию звонить, а потом сами и позвонили, спасибо им.
- Она что-нибудь рассказывала о себе, о родных, о прежней жизни, - спросила я, - документы, бумаги были у нее, вы видели?
- Ох, простите меня. Вот ведь паспорт Нины Петровны, под клеенкой на столе лежит. Она, видно, берегла его очень, когда пришла, сразу мне его отдала. А о себе никогда не рассказывала, да я и не спрашивала, вон у меня какие заботы, - она указала на детишек, - я ведь одна с ними мотаюсь. Не знаю о Нине Петровне и не спрашивала даже. Но больная она была, ненормальная. Говорила сама с собой, несла околесицу. Не заботилась о себе, я ее порой подкармливала даже. Зайду, а у нее продуктов - шаром покати и голодная сидит хоть бы что. Покормлю, оживет вроде, спасибо скажет. А потом все снова.
Надев перчатки, я осмотрела несчастную Нину Петровну, поругала медиков, которые не потрудились даже закрыть глаза покойнице, и она продолжала смотреть на мир страшным, остановившимся взглядом. Ее измученное лицо выражало неуспокоенность и страдание.
Это было почти невыносимо.
Я быстро составила протокол осмотра, приобщила к нему паспорт умершей, выписала направление в морг для вскрытия и установления причины смерти. Но и безо всяких таких формальностей ясно было, что причиной такой несчастной смерти была несчастная жизнь.
Капитан все это время курил на крыльце, иногда молча входил и выходил.
Когда я встала, закончив с бумагами, он приоткрыл дверь, сказал: "Едем" и по звуку шагов я поняла, что он уже направляется к машине.
Но едва я попыталась направиться к двери, как хозяйка с силой вцепилась мне в рукав и заплакала в голос:
- Куда, вы, куда? Не оставляйте нас с нею, умоляю, не оставляйте!
На материн плач дружно откликнулись близнецы и меня просто пригвоздил страдающий этот хор.
- Завтра вызовете перевозку, - начала я и остановилась.
Как она будет вызывать эту злосчастную перевозку? Как проведут остаток ночи эти малыши и Саня, мальчик со взрослыми глазами?
Это в кино все происходит быстро и организованно. Для жильцов барака такой организованности не будет, наверняка належится здесь несчастная Нина Петровна. Откуда у этой семьи деньги на быструю платную перевозку? За что их еще и так наказывать? За то, что пожалели бездомную бродяжку? Много ли теперь таких жалельщиков?
- Постараюсь помочь, - успокоила я хозяйку и прямо с крыльца окликнула капитана.
Он послушно вернулся.
- Труп надо доставить в морг немедленно, - как можно строже сказала я.
- Да вы что?! - изумился капитан, - я вам не труповоз.
- Но поймите, это семья, там дети малые, они в ужасном положении, ночь на дворе.
- Меня это не касается, - прервал он мой несвязный монолог, - мне это до лампочки. Я покойников боюсь! - и он направился к машине по узким шатким досточкам.
Я пошла следом за капитаном, что-то говорила ему в спину. Голос мой дрожал и отталкивался от широкой равнодушной спины.
Безуспешно пыталась уговорить я и шофера, тот просто ухмыльнулся, похлопал руками по баранке и сказал только: "Вот моя работа и все".
Двое мужчин могли решить эту проблему в два счета, но я вернулась в барак одна.
Хозяйка без объяснений все поняла и молча смотрела на меня.
Надо было принимать решение.
- Есть старое одеяло? - спросила я.
- Да все они... старые.
- Давайте, которое не жалко.
Женщина засуетилась, вытащила старое, но чистенькое байковое одеяло, подала мне.
Мы с ней приступили к работе, которую невозможно забыть.
Осторожно перекантовали труп несчастной на одеяло, а сделать это было очень непросто.
Почему тело, утратив душу, становится таким непонятно тяжелым? Маленькая старушка вне жизни превратилась в неподъемный груз.
И эти открытые неподвижные глаза на мученически искривленном лице, они, казалось, смотрели на нас и просили больше не причинять страданий, говорили, что все страдания были отпущены ей еще при жизни.
Мы с хозяйкой старались, осторожничали и мешали друг другу, но все же выполнили печальную эту работу.
Взялись за концы одеяла с двух сторон, подняли его и понесли к машине прямо по грязной дороге и обе боялись отпустить одеяло, уронить в грязь свой тяжелый страшный груз.
Но вдруг нас нагнал Саня, по-мужски твердо взял у меня один угол одеяла и сказал:
- Тьма, хоть глаз коли.
Вот так он сказал и его слова заставили собраться и очерстветь.
Уже громко и грубо я окликнула сидевших в машине мужчин и они выскочили, открыли дверцу и даже помогли положить на пол кузова Нину Петровну.
Я молча запрыгнула и поместилась рядом с телом усопшей.
- В морг, - сказала шоферу и он подчинился.
Опять нас мотало по окраинным обязательным ухабам и ямам.
Тело Нины Петровны реагировало на каждый толчок, двигаясь по полу, словно еще жило, глаза, которые я так и не решилась ей закрыть, уставились в потолок и при каждом ее движении мне казалось, что она рассматривает и видит что-то недоступное нам.
Пару раз я поймала себя на том, что тоже, вслед за Ниной Петровной поглядываю на потолок, но не вижу того, что виделось ей.
Нескончаемо долго длился этот путь, но все же закончился.
На мой звонок в дверь из помещения морга выскочили санитар и мой друг - судебно-медицинский эксперт Шамиль Гварсия, тот самый, что произнес однажды сакраментальную фразу: "Уважение к живым начинается с уважения к мертвым".
- Откуда вы? - спросил меня Шамиль.
- Своими силами из барака, - ответила я.
- А эти? - кивнул он на моих попутчиков.
- Отдыхали, - махнула я рукой.
- Ночное путешествие из барака в морг. Ты не спускай на тормозах это хамство. Таким ни живых, ни мертвых нельзя доверять.
Я и не спустила. Когда эту историю моими стараниями узнали их сослуживцы, то мало им не показалось.
Вот такую запись о путешествии я нашла в своем блокноте.
Конечно, это не Париж или Барселона, но тоже волнительное воспоминание. Правда, горькое.