Фотка

               

     Старики как всегда ругались. С брёхом просыпались, весь день брехали, с брёхом и засыпали.
     Жили они в бараке, поделенном на три комнаты «вагоном». Их комната находилась аккурат посередине щелястого строения первых пятилеток, сколоченного из бросового горбыля, покрытого облупившейся штукатуркой. Межкомнатные гипсокартонные перегородки позволяли и правым и левым соседям быть в курсе всех стариковских разборок.
     Чего же дед с бабкой не могли никак поделить? А этого, похоже, они и сами за давностью лет не знали, не помнили, но ругались меж тем самозабвенно: с криками, визгами, истериками. Правда, справедливости ради сказать – до рукоприкладства у них никогда не доходило.
     Соседи настолько привыкли к шуму-гаму-тарараму в средней комнате, что буквально опешили, когда однажды поутру едва начавшийся брёх будто ножом отрезало  и наступила оглушительная, какая-то звенящая тишина. Опешили соседи и переполошились: а ну как деда или бабку кондрашка лупанула? А может и обоих сразу?
     Кинулись в общий коридор,  к стариковской двери, оказавшейся наполовину открытой.
     Дед с бабкой сидели плечом к плечу за столом и ласково гурковали, листая древний, покрытый выцветшим бархатом фотоальбом, видимо, где-то отрытый бабкой в хозяйственном хламе. Старушка, будто враз помолодевшая, легонько улыбаясь, вдруг произнесла:
     - Ты поглянь, поглянь, Колюшка! Это, когда я дочку, Таюшку, Таисию нашу родила, а ты, пьяненький, огромную охапку персидской сирени приволок! Санитарки тогда, помнится, обзавидовались в прах.
     -Да ладно, так уж и пьяненький… - смущенно ответствовал дед: - Куда уж тебе помнить-то, поболе полвека, чай, прошло…
     -А вот и помню, помню! Фотка-то вот она! – бабка подняла руку от альбома, подержала ее на весу и неожиданно для деда погладила того по заросшей младенческим пушком лысине.
     Такие вот дела.