(на фото Я. Володя Король и местные, из соседнего с училищем дома школьники на полосе препятствий 1971 г.)
«… Запрещается… налагать взыскание на весь
личный состав подразделений вместо наказания
непосредственных виновников..."
Дисциплинарный устав ВС СССР.
Утвержден Указом Президиума ВС CССР от 30
июля 1975 года
Было это в 1971 году. Я учился на первом курсе Киевского высшего военного инженерного училища связи имени М.И. Калинина, а с нами в одной группе* был сын заместителя или даже министра связи (точно уже и не вспомню) Украины, Володя Король. Тоже, как и я, киевлянин, он жил на Красноармейкой улице, как положено семье номенклатурного работника высокого ранга, в центре города. Мы с ним как-то быстро подружились и часто проводили вместе в одной компании выходные, собираясь у меня дома. Мои родители в это время были в разводе и, получив новую жилплощадь, разъехались. Жил я вдвоем с братом в двухкомнатной квартире, точнее ходил туда в увольнение по субботам или воскресениям. Потом и брат вдруг уехал на два года работать в Чехословакию и квартира, правда, в Дарнице, минутах в 40 езды от училища на трамвае, оказалась в моем полном распоряжении. Володя обычно бывал в нашей компании со своей подругой. Мы пили вино, танцевали и слушали музыку. Брат был старше меня на 7 лет и у нас дома был магнитофон с популярными самыми последними записями. С ночевкой в увольнения нас тогда отпускали редко. До отбоя в субботу, или в воскресенье и только 30 % группы. Мотивируя это необходимостью поддержания высокой боевой готовности. Враг ведь мог напасть на нас совершенно коварно и неожиданно. А без курсантов 1 курса училища связи в первые часы тяжелого испытания стране пришлось бы туго. И конечно же превышение лимита увольняемых свыше 30 % могло решительно подорвать нашу обороноспособность. Возвращаясь поздно вечером в училище, и чтобы случайно оказавшись лицом к лицу с дежурным по училищу и не попасться в употреблении спиртных напитков, мы даже запасались мускатным орехом, чудесно сбивающем запах алкоголя. Обычно на проходной нужно было протянуть увольнительную записку в окошко дежурному, или его помощнику. Вероятность того, что он учует запах вина была маловероятна, и к счастью у нас тогда в училище не было особо придирчивых офицеров, которые бы принюхивались к возвратившимся из города курсантам. Наверное, нужно уж было совсем не стоять на ногах, чтобы залететь. Но тем не менее бдительность не стоило терять никогда, это я хорошо знал еще по суворовскому училищу. И постепенно вечеринки перестали доставлять мне былое удовольствие. Даже стали мешать в учебе, слишком уж была насыщена учебная программа, времени для подготовки к занятиям не хватало хронически. А так называемое личное время после занятий наши начальники часто использовали для хозяйственных работ.
В общем постепенно наши с Володей интересы стали расходиться и мы несколько отдалились друг от друга, оставаясь друзьями.
Король открыто говорил всем ребятам, что не хочет учиться, поступил в училище только уступая пожеланиям отца. Дело было весной и, судя по всему, он к тому же еще и влюбился. Учебу совсем забросил, стал ходить в самовольные отлучки по ночам на свидания к возлюбленной, которая жила совсем рядом, на Печерске. За плохую учебу у нас тогда отчисляли по результатам очередной экзаменационной сессии. А до нее было еще далеко. Заметить отсутствие курсанта в постели по ночам было несложно. Да и на выходе из спальни постоянно, особенно сразу после отбоя, сновали туда сюда сержанты и дежурный по курсу. Всего нас было где-то человек 150, спали мы в одной огромной спальне на двухъярусных кроватях. И командир нашей группы, судя по всему, знал о самоволках Короля. Но видимо призвать к порядку не мог. Уговоры, требования и даже строгие взыскания в виде ареста на гарнизонной гауптвахте, на которую его не раз отправляли, на Володю не действовали. А принять радикальное решение об отчислении мешал папа, который лично был знаком с начальником факультета полковником Давидян.
Об этом мне рассказал Сережа Самойленко, отец которого работал в министерстве связи Украины, а вот мама была другом, как Сережа говорил, заместителя начальника связи ВС СССР, генерал-полковника Александра Петровича Борисова. Когда он приезжал из Москвы в Киев по служебным делам, то звонил начальнику училища и присылал за Сережей даже не Волгу, а целую Чайку*. Самойленко срочно по приказу начальника факультета находили, переодевали в парадную форму и вручали уже выписанную увольнительную записку. Несмотря на то, что Сережа успел закончить перед училищем 1-й курс института связи, у него что-то не складывалось с учебой, точнее с высшей математикой. А я как раз в это время плотно ею занимался. Видимо, Сережа заметив это, постоянно обращался ко мне за помощью. А потом еще вдруг обратилась его мама, попросив позаниматься с сыном. Так как она была в очень хороших отношениях с начальником факультета полковником Давидян и его замом подполковником Григорьевым, то нам, а точнее Сереже со мной выделили специальную комнату для занятий во время самоподготовки и в свободное время. Это был личный кабинет подполковника и Сереге дали от него ключ. Конечно, там в тишине заниматься было куда удобнее, чем в общей аудитории. Судя по всему, мама моего друга была в курсе и некоторых наших внутренних дел. По словам Самойленко полковник Давидян был заинтересован получить после увольнения в недалеком будущем, хорошую должность в министерстве связи. И вынужден был закрывать глаза на проделки Володи, папа которого, как я уже говорил, был заместителем министра, или даже министром. Так это было или нет, теперь можно только догадываться. Одно было очевидно - попытки наших командиров заставить Короля подчиняться установленным требованиям дисциплины успеха не имели.
Как-то ночью в спальне вдруг раздалась команда:
- 202 группа подъем, тревога!
Сорвавшись с постели, еще не проснувшись, напяливая брюки, сапоги и куртку, я сразу и не сообразил, что команда была отдана только одной нашей группе. Но уже получая автомат, штык-нож, противогаз, и остальное снаряжение, обратил внимание, что в оружейной комнате только наша группа.
-Что это? – думал я,
- наш командир устраивает тренировку для одной своей группы! Но зачем? Сдача зачетов по подъему по тревоге у нас в учебной программе не предусмотрена! Да, еще ночью!
Получив оружие мы по команде старшего лейтенанта бегом спустились по лестнице вниз и строем в колоне по три побежали по Старонаводницкой. Эти места мне были знакомы с детства. На противоположных склонах - Суворовское училище, где я учился 7 лет, и, естественно, за эти годы облазил все окрестности вдоль и поперек.
Бежать было не трудно. В кадетке* я привык к марш-броскам, мы совершали их, тренируя выносливость, часто, тоже с оружием и на большие расстояния. Но, правда, только в дневное время.
А тут цель нашего марш-броска командир группы нам не назвал. Хотя, как известно даже дилетанту, отдавая приказ, командир обязан объяснить подчиненным, что от них требуется, для чего они будут напрягать свои силы в сложных условиях. Подобного рода тренировки в наше учебное расписание не были включены. Так что считать это обычной плановой пробежкой тоже не приходилось. Тогда что это? Наказание? Но за что? И почему только нашей группе? В чем мы могли провиниться и почему нас наказывают коллективно, ведь это запрещено уставом? - Мучился я вопросами.
Да и таких наказаний в уставе не предусмотрено. Значит старший лейтенант считает, что ему можно все?! К тому времени за время обучения в СВУ я уже успел уяснить, что самое подлое, что может сделать начальник любого уровня по отношению к своим подчиненным - нарушить устав, превысив свои полномочия и права. А это, на мой взгляд, лишало его морального права ожидать от подчиненных доверия и беспрекословного подчинения. На душе было мерзко. И уже даже мысль о том, что теперь на занятиях придется до вечера бороться со сном, отошла на второй план. Было противно от того, что старший лейтенант этим своим поступком подорвал мое доверие к себе. А, следовательно, в дальнейшем с моей стороны не может заслуживать уважения. Конечно наверняка он считал, что поступает правильно и имеет на это право. Ведь в уставе нигде не написано, что нельзя требовать от подчиненных выполнения не предусмотренных служебной необходимостью, учебными планами, или боевой обстановкой задач. А то, что этот ночной марш-бросок являлся злоупотреблением им своего служебного положения доказать было невозможно, да и кому доказывать? Мои товарищи по взводу только поступили в училище и, как в армии первогодки солдаты, принимали все, что с ними происходило, как само собой разумеющееся. Они готовы были выполнять приказания любого попавшегося им на глаза старшины, или сержанта сверхсрочной службы училища. Как-то даже одного из курсантов нашего курса в коридоре остановил старшина какого-то старшего курса и "припахал" на пару часов для переноски какого-то имущества в своих интересах. Так что кто бы тут в нашей группе стал отстаивать свои права?
В суворовском училище я успел за 7 лет вдоволь столкнуться с проявлениями несправедливости. Каждый такой случай оставлял в душе горький осадок.
Там мы, суворовцы, очень остро воспринимали каждый случай нарушения наших прав. И по-своему, в меру своих возможностей выражали негативное отношения к офицерам, или сверхсрочникам, которые его допускали. Самыми безобидными ответными мерами были общественные порицания, когда рота по команде идущего в середине строя и изменившего голос суворовца:
- общественное порицание ему! , -
Всем строем громко произносила:
- У..у. С..ка!
В помещении по команде мы могли выражать свое негодование долгим мычанием. Хотя были и не такие безобидные и куда более жесткие меры отстаивания своих прав. Там мы, проучившись семь лет вместе, были в своей правоте единодушны и ничего не боялись. А тут наш коллектив только сформировался из ребят со школьной скамьи, которые в первые месяцы учебы еще слабо разбирались в своих правах и обязанностях, принимая от всех своих начальников все, как должное. Что-то объяснять в данном случае не имело смысла.
Мы строем свернули на улицу Панфиловцев, на ней располагались частные дома с участками. Пробежав несколько километров, повернули назад и вернулись в казарму. Конечно, быстрый бег с нагрузкой мне не доставил особых неудобств, было неприятно лишь, что обмундирование пропиталось насквозь потом, а душевых у нас тогда не было.
Хуже было другое. Я почему-то полагал, что теперь наконец-то старший лейтенант объяснит всем, что произошло, в чём мы виноваты и потребует каких-то действий с нашей стороны. Иначе для чего мы час носились по холмам ночью, как угорелые! А если не хотел, или стеснялся сказать об этом сам, то мог бы передать всё сержанту. Но как ни странно, никто никаких объяснений нам так и не дал. Видимо командир группы посчитал, что мы должны были понять всё сами. И, действительно, кто-то из ребят высказал свою догадку, что это нам, наверное, коллективное наказание за Короля.
Но и что тогда мы должны были делать? Устроить ему темную? Глупость полнейшая. Объявить ему бойкот? Высказать ему свое «Фэ»? Заклеймить позором на комсомольском собрании? Полный идиотизм!
Сдав оружие и снаряжение, мы успели еще часок поспать. А на лекциях всем было уже не до учебы. Пришлось изо всех сил бороться со сном.
Примечения:
* - группа - подразделения курсантов, соответствующие взводу в училище назывались группами, номер которой состоял из трех цифр;
- номер факультета,
- последняя цифра года поступления
- номер группы на курсе.
Так 202 группа – 2 группа 20 курса, год поступления 1970 .
* - «Чайка» — Один из советских представительских автомобилей.
Модели, носившие это имя, выпускались с 1959 по 1988 год.
* - "кадетка" - обиходное у суворовцев название суворовского военного училища