Семейные хроники. Юрий. Балтийск. В шкуре карася 3
Продолжение. Начало:http://www.proza.ru/2017/04/04/539
Так я, не думал, не гадал, как угодил в «маслопупы», низшую корабельную касту. Электромеханическая боевая часть – БЧ-5, состояла из мотористов, турбинистов, трюмных машинистов и корабельных электриков, состав которых я пополнил. Во главе команды стоял старшина команды, обычно моторист, поднявшийся по служебной лестнице от рядового моториста машинного отделения. Корабельные электрики являлись как бы интеллигенцией электромеханической боевой части, так как работа электрика на корабле требовала довольно высокого уровня теоретической подготовки. Но, главное, работа эта чистая и не тяжёлая, потому остальная часть команды то ли из зависти, то ли по традиции держали электриков за бездельников. Но, в семье не без урода, потому электрикам прощалась их «лёгкая» жизнь, тем более, как не крути, без электриков на корабле никак.
Не смотря на привилегированное положение электриков, я занял самую низшую ступень в команде электромеханической боевой части. Представьте себе пацана, оказавшегося в непривычных и непонятных условиях военного корабля и потому нередко попадающего впросак в простых ситуациях. На корабле существуют десятки правил, обычаев и условностей, которые выполняются старослужащими, автоматически, безотчётно, подсознательно. Это у них в крови. Новый человек же, впервые оказавшийся на корабле, конечно, не посвящён в эти морские таинства и с первого же шага по палубе начинает их нарушать. Нарушения эти мелкие, но они сразу бросаются в глаза и вызывают внутренний протест у старослужащих. По себе знаю, что такие нарушения корабельных правил прибывшими на корабль молодыми матросами, вызывают раздражение и чувство неприязни, хотя здравый смысл подсказывает, что, мол, и ты был когда-то таким неуклюжим и неотёсанным увальнем.
Первые дни на корабле. Вокруг всё необычно, незнакомо, непонятно. Ты один. Ни одного знакомого лица. Самый близкий тебе человек – твой командир отделения, и то по долгу службы. С ним душу не отведёшь. Общение ограничивается наставлениями и ответами на вопросы. В кубрике полно людей, они общаются, приказывают, переругиваются, но всё это не задевает новоявленного «моремана», как будто он и все остальные существуют в параллельных мирах с общим пространством. Он инородное тело, которое поначалу отторгается сильным и самодостаточным организмом. Он как прокаженный, с ним стараются не разговаривать и делают вид, что не замечают.
Уже значительно позже на многих кораблях матросов, служащих на корабле первые дни, начали называть «духами». Вот уж вернее название не придумаешь. Я вспоминаю свои первые дни на корабле и понимаю, что тогда ещё я не был настоящим «карасём». Ведь «карасей» гоняли, учили, давали наряды вне очереди, придирались к любой мелочи в форме одежды, поведении, выполнении обязанностей. А «дух», истинно дух, как бестелесное существо никого не интересовал, пока не интересовал. Если кто и заговаривает с ним, то тогда, когда остаётся с ним тет-а тет. На вопросы отвечают односложно и нехотя. Меня это удивило, насторожило и опечалило. Удивило, потому что я считал, что такое отношение со стороны старшин понятно. Они как - никак всё-таки начальники и обязаны соблюдать субординацию. Но почти враждебное отношение простых матросов, особенно тех, кто сам пришёл на корабль на три месяца раньше, поначалу мне было непонятно. Казалось, что все они что-то знают, чего не знаю я, и то, что они знают, касается меня. Опечалило то, что в этом враждебном для меня мирке тесного матросского кубрика придётся, находиться, жить и служить годы. В общем, такое отношение не предвещало ничего хорошего. А ожидала меня, как и всех «духов», прослуживших на корабле тридцать дней неуставная процедура инициации - недельное бачкование.
Как я уже упоминал, приём пищи на кораблях 204 проекта проходит в кубриках в сомнительных с точки зрения санитарии условиях, но другого не дано. Каждый кубрик укомплектован набором дюралюминиевой посуды, включающим в себя непосредственно бачёк, кастрюли похожей на ведро с ручкой, как у классического ведра, для первого блюда, плоской кастрюли с крышкой, которая вставляется в бачок, - для вторых блюд, трёхлитрового чайника, двух десятков мисок, ложек и вилок. Кроме того, имеется в таком же количестве эмалированные кружки. Пища готовится коками на камбузе, расположенным под ходовой рубкой в офицерском отсеке. Представитель каждого кубрика обязан загодя перед приёмом пищи явиться на камбуз с бачком, получить свежеприготовленную еду на весь состав кубрика и доставить её в свой кубрик. Матрос, который доставляет еду с камбуза в кубрик, называется бачковым.
Однако, обязанности бачкового не ограничиваются доставкой пищи в кубрик. Доставка бачка с пищей в кубрик самый лёгкий элемент хлопотливого процесса бачкования, но только когда корабль стоит у причала. В море, в условиях качки, когда через шкафут может перекатить гребешок волны, доставка бачка в кубрик требует особой сноровки. Бачковой, проявляя чудеса эквилибристики, должен пройти с бачком метров пятнадцать по верхней палубе, цепляясь за шторм леера, и передать бачёк в люк кубрика. Впору тут самому за борт не сыграть, а здесь надо ещё сохранить обед. Были случаи, когда обед принимал в жертву Нептун, а кубрик перебивался сухарями с чаем.
Итак, процедура бачкования, казалось бы, чего проще. Начинается утром, сразу после подъёма бачковой раскладывает столы, расставляет приборы, приносит с камбуза еду. Кубрик завтракает. Начинается утренняя приборка. Бачковой приносит в бачке горячую воду, моет посуду, столы, подметает кубрик, складывает столы, приносит питьевую воду в бак с краником. Всё. Просто. Да, но успей-ка всё это проделать в считанные минуты. Без пяти восемь бачковой, как и вся команда, должен стоять в строю на полуюте, чистым, опрятным, на подъёме флага. Его проверят и, если он не успел привести себя в порядок, может получить замечание или даже наряд вне очереди. Молодые матросы обычно с трудом успевают на утреннее построение после бачкования. В обед задача бачкового посложнее, ведь обед не завтрак. Помывка посуды и уборка кубрика занимает около часа. Требования к чистоте посуды очень высокие. Миски, ложки и сам бачок не должен иметь следов жира на поверхности. Этого добиться не так просто, ведь горячей воды дают на камбузе один раз в бачёк для первого, который сам по себе не вымыт, то есть вода для помывки изначально не совсем чистая. В этих шести-семи литрах воды требуется вымыть всю посуду, включая кружки, из которых кубрик пил компот. Как ни стараться, жирная плёнка остаётся на мисках бачках и ложках. Старшина кубрика берёт миску за дно. Проверено неоднократно – если донышко дюралевой миски вымыто тщательно, миска остаётся в руке, если поверхность покрыта жиром, то миска выскальзывает, и следует наказание бачковому. Обычно это повторное бачкование. Чтобы избежать неблагоприятного хода событий, бачковой протирает всю посуду старыми газетами, главным образом, флотской газетой «Страж Балтики», которая приходит в кубрик в пяти-шести экземплярах. Посуда, после тщательной протирки газетой на вид становится сухой и чистой, но сколько вредной типографской краски остаётся на ней, никто не знает и об этом не думает.
Бачкуют в кубрике по очереди, но не все. В очереди той не стоят «годки», матросы и старшины, которым остался год до демобилизации. Чем больше в кубрике годков, тем чаще бачкуют остальные. Зато, кем-то и когда-то установлено, что годки бачкуют по праздничным дням. Им это не в тягость, так как бачкуют они все сразу. Таков неписанный никем закон, все его признают и знают, что настанет день, когда они освободятся от этой неприятной и хлопотливой повинности.
Я на корабле уже несколько дней, но меня никто не поставил в очередь на бачкование, как будто, это меня не касается. Я вижу, как бачкуют матросы и старшины, служащие по второму и третьему году. Мне становится как-то не по себе. Я сознаю своё положение молодого матроса, а молодой матрос должен работать больше других. Я уже присмотрелся к бачкованию , вроде бы ничего трудного для себя не усмотрел, пора бы уже и мне приступить. Хотя бы в этой матросской повинности, пусть не самой достойной, я буду наравне со всеми. Когда я обратился к Пашкову с этим вопросом, он усмехнулся,- Потерпи.. Набачкуешься ещё.
И тогда он объяснил, что каждый прибывший в кубрик молодой матрос после месяца на корабле обязан пройти недельное бачкование. Фактически это своеобразная инициация молодого матроса, его вступление в «великое братство» бачка. После прохождения вступительного бачкования и только тогда он принимается по праву в семью кубрика. Пешков сразу предупредил, что неделю бачковать не так просто, кроме того, за бачкованием молодого матроса пристально наблюдает весь кубрик и любые промашки чреваты наказанием, заключающимся в дополнительной неделе бачкования, пока не научишься. Рассказывали, что были случаи месячного бачкования.
- Так, что не переживай и не жалей тех, кто бачкует - с печальной усмешкой успокоил меня Пешков, - они ждут - не дождутся того дня, когда ты приступишь к вступительному бачкованию, и тебя уж не пожалеют. Особенно те, которые сами недавно прошли эту процедуру и впервые будут в роли наблюдающих. Они то и будут твоими главными «доброжелателями», ведь чем больше дней ты будешь бачковать, тем меньше им достанется. Готовься!
Теперь я начал понимать, почему все чураются меня, как на прокажённого. Потом с лёгкой душой будут находить изъяны в моём бачковании и требовать дополнительной недели. Пока я не пройду процедуру вступительного бачкования, сближаться со мной никто не будет. Фактически весь кубрик находится в молчаливом противостоянии со мной. Уже после вступительного бачкования я понял, что фактически эта невинная и даже полезная на первый взгляд процедура есть ни что иное, как моральная экзекуция молодого матроса и поэтому она запрещена и фактически проводится нелегально. К концу бачкования он запуган, унижен, постоянными придирками всех, уставший от навалившихся на него ежедневных хлопот, начинает совершать ошибки и с ужасом думает о дополнительной неделе, которую ему обещают все, особенно те, кто в своё время её получил. При этом никто не освобождает его от других повседневных обязанностей и тягла молодого матроса.
Инициальное бачкование я прошёл успешно, без повторной недели, но на собственной шкуре прочувствовал моральное давление со стороны кубрика. Сразу выявились мои явные недоброжелатели, которые, будучи без году неделю на корабле, шипели из тёмных углов кубрика мне в спину, так чтобы слышали старшие, имевшие право наказывать. Самым необычным для меня было то, что говорили в моём присутствии о моих якобы промахах, вспоминали эпизоды из своего вступительного бачкования и что с них требовали гораздо строже. Говорили не мне в лицо, но с тем расчётом, чтобы я услышал. Я понимал, что это давление на психику, мол, испугается – начнёт совершать ошибки. Потому старался не реагировать на эти кулуарные заявления. Тем не менее, если видел, что промах действительно был мною допущен, старался исправить оплошность и не повторять её в дальнейшем.
Состав электромеханической боевой части, а значит обителей кубрика, с первого взгляда казался разношёрстным, а взаимоотношениями между ними непонятными. Матросы, старшие матросы, старшины второй и первой статьи. Выделялись два совсем взрослых человека, которые практически не принимали участие в жизни боевой части и кубрика. На общие построения выходили нехотя, всегда помалкивали. Один из них по фамилии Бредис, старшина первой статьи, был старшиной электромеханической боевой части, другой простой матрос, трюмный. Друг с другом они общались на равных и пользовались молчаливым непререкаемым авторитетом. Это были так называемые «декабристы», они отслужили положенный по закону срок – четыре года и уже несколько месяцев тянули по пятому году. За какие-то провинности, совершённые ими за долгие четыре года службы, их держали на корабле до конца декабря. А матрос к тому же оказался разжалованным старшиной. Но все их служебные страсти остались в прошлом, от дел они уже отошли и терпеливо ожидали демобилизации.
Обязанности старшины боевой части исполнял командир отделения мотористов старшина первой статьи молдованин Виктор Сорочану. Спокойный, дружелюбный, рассудительный парень, знающий специалист. Он был в приятельских отношениях с моим командиром отделения Сергеем Пашковым. Уже потом я узнал, что они были «годки», то есть одного года призыва и времени появления на корабле. На корабле только между годками, то есть одногодками, складываются доверительные и приятельские отношения, не только в какой-то боевой части, но и по всему кораблю. Вместе они проходят чистилище первого года службы, вместе продвигаются по служебной лестнице, вместе становятся «годками" уже в понятии служащих по последнему году. Если один из них становится командиром отделения, то не допускает никаких служебных перегибов в отношении своего одногодка, каким бы нерадивым он не был.
Стало понятно, что жители кубрика разделены на группы по срокам службы. Самая старослужащая, а значит самая авторитетная группа, «декабристы», тянущие по пятому году. Вид у них вполне взрослый, даже пожилой, у некоторых залысины и даже проплешины. Имея авторитет и реальную власть в кубрике, они уже ими не пользовались, на самом деле уже никого не трогали. Дослуживающие последние дни на корабле они не обращали никакого мало-мальского внимания на появившегося несколько дней назад молодого неуклюжего матроса, я им был попросту не интересен, как новый пассажир, подсевший в вагон на остановке, а им выходить на следующей.
За ними на ступеньку ниже стояли несколько человек служащих по четвёртому году. Они были командирами отделений и реально управляли кубриком и рядовым составом боевой части. Это были мой командир отделения Сергей Пашков, командир отделения мотористов и трюмных Виктор Сорочану, командир отделения турбинистов Зимин и моторист старший матрос Павел Заверховский. Служащих по третьему году году было человека три, опять же молдоване старший матрос Доскалюк, старший матрос Чеботарь и рижанин матрос Анников, трюмный. По второму году начали тянуть молдованин моторист Георгий Постика и мой коллега по отделению электриков телемеханик Александр Ларичев из Орехова-Зуева.
Самыми молодыми «карасями», не считая , конечно меня, в кубрике были трое - моторист Владимир Хижняк из Николаевской области, турбинисты Владимир Байшев из Караганды и Виктор Жарков из Тольятти. На корабль они пришли месяца на три раньше меня, после шестимесячной специальной подготовки в учебных отрядах. Когда через пару недель я кое-как разобрался в сложной персональной иерархии обитателей кубрика №3, то пришёл к выводу, что эта троица «карасей» единственная близкая мне по статусу группа. Я наивно посчитал, что те три месяца, которые они прослужили на корабле до моего прихода не такой большой срок, чтобы расставить нас на разные ступени в кубричном табеле о рангах. Я сделал безуспешную попытку найти среди них товарищей. Но не тут то было. Они не шутку всполошились, ведь моё появление на корабле, пусть раннее, свидетельствовало о том, что они поднялись на одну ступень в иерархии. Теперь уже не они самые молодые «караси» в боевой части, да и на корабле. Они терпеливо ждали и мечтали о том дне, когда на корабль придёт пополнение следующего призыва, и они перестанут быть крайними. И вдруг этот «карась», не испытавший на своей шкуре тяготы и унижение даже вступительного бачкования, удосужился покуситься на их статус, добытый с трудом месяцами службы в ранге «карасей» Балтийского флота.
В жёсткой форме они обозначили моё место в кубрике, объяснив мне, что мои годки ещё учатся в учебных отрядах. Более того, не имея возможности самим делать замечания и, тем более, налагать взыскания, они объединились на неблагодарном поприще усложнения моего и без того нелёгкого существования в кубрике и на корабле путём неявной подставы под гнев старших обитателей кубрика. Возможно бы, это им удалось, если бы не непререкаемый авторитет моего командира отделения Сергея Пашкова.
Личность Александра Ларичева, старшего матроса, телемеханика, члена нашего отделения корабельных электриков, вообще поначалу мне казалось таинственной. Когда я пришёл на корабль, он находился на лечении в Балтийском военно-морском госпитале. Пашков о нём не распространялся, зато мои амбициозные гонители из кубричных низов стращали меня его приходом, ведь он через каких-то полгода станет командиром отделения, то есть моим командиром. Прошёл месяц, но Ларичев на корабле не появлялся. Знать, болезнь у него была серьёзная. За это время под началом такого способного преподавателя, как мой командир отделения Пашков, я изучил устройство корабля и его энергетики, сдал техминимум на самостоятельное обслуживание заведования и уже готовился досрочно сдать экзамены на третий класс по специальности.
Выписался Ларичев из госпиталя в конце декабря 1967 года. В день его прихода из госпиталя с самого утра после проворачивания технических средств я находился в носовом машинном отделении и копался в щите автоматического управления водогрейным котлом. Автоматика котла барахлила, зачастую приходилось работать в ручном режиме управления, что требовало постоянного присутствия оператора. Водогрейный котёл служил для подачи горячей воды в калориферы обогрева жилых помещений в холодное время, в летнее время котёл растапливали только по субботам. Горячая вода подавалась в душевую для субботней помывки команды. Котёл являлся заведованием трюмных машинистов. Они постоянно жаловались на плохую работу автоматики, им приходилось часами не отходить от работающего котла и вручную поддерживать штатные параметры. Возле котла стояла такая жара, что оператор раздевался до трусов и обливался потом. Если сам котёл находился в заведовании трюмной группы, то за нормальную работу его электрооборудования и автоматики отвечали корабельные электрики, а точнее старший телемеханик, которые уже два месяца находился в госпитале.
Уже через пару недель после прихода на корабль ко мне обратились трюмные с жалобами на плохую работу автоматики котла. Я, конечно, пришёл, открыл шкаф, начинённый так плотно десятками реле, что, между ними невозможно было просунуть отвёртку. Сложная принципиальная схема на металлической пластине, прикреплённой на двери шкафа, не дала ни единого намёка на дальнейшие шаги. К тому же хозяин котла, старший матрос Дмитрий Анников преданно дышал мне в затылок, свято веря в то, что молодой электрик, уже прослывший на корабле толковым, враз вправит мозги этому капризному агрегату. Я пребывал в растерянности, подвергаясь риску ударить лицом в грязь и прослыть профаном.
Трюмный, видя, что я нахожусь в положении известного домашнего животного, хозяин которого поменял ворота, пока его питомец находился на пастбище, вначале удивился. Затем, после того, как я чистосердечно признался, что действительно вижу это чудо телемеханики впервые, огорчился. Меня же задело за живое то, что я не оправдал доверие трюмача, и я решил не отступаться. В первую очередь надо понять, как работает котёл, его функциональный алгоритм, а уж потом разбираться в работе схемы и её компонентов. Трюмный неожиданно оказался толковым парнем. Почувствовав интерес к его заведованию, он увлечённо и со знанием дела пояснил мне работу котла. Давление в барабане падает, автоматически включается дутьевой вентилятор на продувку камеры сгорания, затем впрыск топлива и искра зажигания. Давление в барабане растёт до максимального , автоматика прекращает поступление топлива и продувка. Затем он показал реле, которые управляют этими операциями. В тот день наши совместные с трюмным машинистом усилия не пропали даром, автоматика заработала. Сказать по правде, особой в том заслуги моей не было, но авторитет среди трюмный группы вырос. И трюмные, пролетарии БЧ-5, впоследствии стали моей духовной опорой в кубрике, я уже был не один против всех, и это дорогого стоило. С трюмным машинистом Анниковым я подружился, правда, не сразу. Ведь он уже тянул третий год, мы были в разных годовых категориях.
После совместного ремонта автоматики котла, оказалось, что у нас с Анниковым общий объект приборки - полуют, причём он старший. Служил он уже третий год, был в отпуске на своей родине в Эстонии. Спокойный, даже флегматичный, немного грузноватый, вёл себя независимо, хотя особых звёзд, что называется, с неба не хватал. В электромеханической боевой части был таким нейтральным середнячком. Поначалу, он, пользуясь своим старшинством, приборкой не занимался. Я, уже прослуживший на корабле более двух месяцев, приноровился и в его помощи не нуждался. Быстро прометал голиком участок полуюта между воздухозаборами ходовых турбокомпрессоров. В тёплое время палубу проходил шваброй, протирал и полировал до зеркального блеска все бронзовые детали и пластинки с надписями. Всё это меня не тяготило, всё я делал на совесть. Ведь самому приятно, когда на твоём участке всё идеально, и проверяющий дежурный по кораблю не находит ни малейшего повода для замечаний. Мало помалу, общий объект приборки сдружил нас с трюмным и он уже чувствовал себя как не в своей тарелке, когда я что-то делал , а он просто стоял, или сидел на ящике для пожарных рукавов. Однажды, он выхватил у меня швабру и со словами,- Петрович, ба..ля..! Ну кто так швабрит, и принялся мастерски драить палубу. Я, конечно, понял, что Анникову надоело дуть из себя годка и ему уже давно стыдно ничего не делать. И вот сегодня он сам себя уравнял со мной. Он первым меня начал называть Петровичем, и это на третий месяц моей службы на корабле. Через полгода и командир боевой части меня называл Петровичем.
Тем не менее, котёл, как не до конца объезженный конь, всё-таки эпизодически взбрыкивал и отказывался работать в автоматическом режиме. Нужно было установить причину сбоев в работе системы автоматического управления и провести основательную ревизию автоматики. Командир отделения Пашков одобрительно отнёсся к моей инициативе укротить строптивый агрегат и дал несколько дельных советов. В тот день, когда Ларичев появился на корабле, сразу же после проворачивания технических средств я погрузился с головой в железные мозги котлоагрегата. Не успел я прозвонить цепи контроля давления в барабане, как котлу подошёл моторист Чеботарь и, поглазев на разноцветное нутро щита автоматики, как бы невзначай, сообщил, что Ларик, так его звали на корабле, вернулся из госпиталя. Я продолжал возиться в щите, как ни в чём не бывало, но вспомнил, как меня не так давно стращали Лариком. Вот, мол, придёт Ларик и снимет с меня стружку. Но мой грозный коллега по отделению электриков всё не появлялся, а я уже вполне освоился на корабле, более того сдал экзамен на допуск к самостоятельному управления заведованием и уравнялся с более старшими карасями, которые пытались ещё пару месяцев назад меня подмять.
А сейчас я пытаюсь привести в порядок заведование Ларика, которое осталось безнадзорным, пока он лечился в госпитале.
Я не горел желанием спешить в кубрик, чтобы увидеть своего самого младшего начальника, старшего матроса, старшего телемеханика Александра Ларичева.
- Раз пришёл - никуда не денется, увидимся непременно,- с показным равнодушием ответил я толи Чеботарю, толи себе, продолжая «нулёвкой» старательно удалять нагар на контактах реле. Моторист для вида ещё покрутился у котла и исчез. Судя по всему, меня ожидают в кубрике на церемонию вручения верительных грамот. Что ни говори, а это уже зрелище, то, чего так не хватает в однообразной корабельной жизни. Всё это невольно промелькнуло у меня в мыслях и, увлёкшись всецело делом, я безмятежно выпустил из головы столь важное событие, как возвращение Ларика из госпиталя.
Однако, если гора не идёт к Магомету, то….. Не прошло и получаса, как открылась дверь кабины управления главными дизелями и кто-то громыхнул паёлами машинного отделения. Мало ли кто может зайти в машинное отделение во время планово-предупредительного ремонта, поэтому я даже не обернулся. Включил вентилятор продувки топки котла и начал проверку срабатывания реле времени, отключающее вентилятор после окончания этапа вентиляции камеры сгорания. Не успело реле прострекотать свою уставку по времени, как я почувствовал присутствие постороннего за моей спиной. Неужто неугомонный Чеботарь предпринял вторую попутку затащить меня в кубрик?
Реле времени отмерило заданную паузу, в щите отклацали одно за другим несколько переходных реле, вентилятор продувки, взвыв напоследок, отключился. Дальнейшее ход технологического процесса был мною прерван щелчком пакетника в положение «ноль». С одной стороны следующие операции запуска котла меня пока не интересовали, а с другой - я хотел бы убедиться в том, что всё таки не Чеботарь пристальным взглядом буравит мою спину и не спешит объявить о своём присутствии.
Красные, зелёные и жёлтые сигнальные глазки на щите управления котла разом потухли, агрегаты котла затихли, воцарилась тишина. Теперь, когда предмет моего внимания был обесточен, я мог позволить себе обернуться. Возле дизельгенератора стоял незнакомый мне старший матрос, одетый по форме два - суконные брюки, суконная голландка. Маленькими колючими глазами голубого цвета он довольно бесцеремонно исследовал мою персону Мой поворот от котла, хотя и не был внезапным, всё-таки заметно стушевал незнакомца. Уже в следующее мгновение я сообразил, что передо мной предстал не кто иной, а сам Ларичев, мой коллега по отделению корабельных электриков, разрекламированная ударная сила старших карасей кубрика.
- Так вот ты какой, Ларик, гроза карасей! Страшный и ужасный тараканище, стоит и усами шевелит! Правда, усы у Ларика отсутствуют. А вот рост его под стать книжному герою известного с нежных лет произведения Чуковского. Он - полная противоположность командира отделения Пашкова - ниже среднего роста, но довольно широкий в плечах, на которых пребывала несоразмерная им маленькая голова с треугольным лицом и острым носом. Бросилась в глаза его худоба, широкая кость торчала из голландки углами.
В кубрике ему, конечно, уже рассказали про меня. И то, что он увидел в машинном отделении, видимо, не вязалось с навеянным в кубрике образом нового электрика. Факт этот заметно обескуражил Ларика, и в какое-то мгновение, мне показалось, что он повернётся и уйдёт, не проронив ни слова. Он действительно повернул голову в сторону кабины управления, которая как нос авиалайнера прозрачным, ярко освещённым фонарём, нависала инородным объектом над тускловатым пространством носового машинного отделения. За прозрачным звуконепроницаемым пластиком кабины управления, как на трибуне для особо важных персон, собрался весь младший состав электромеханической боевой части. Все с нескрываемым любопытством пялились в нашу сторону. Я понял, что Ларик стал жертвой интриги старших карасей против меня, и приветливо подал ему руку. Я видел, как обрадовался Ларик такому развороту событий и как вытянулись лица «VIP-персон» в кабине управления после нашего рукопожатия.
Старший матрос Ларичев оказался совсем не таким, каким мне его обещали в кубрике. Впрочем, говорили, что когда он пришёл на корабль, а это было год назад, выглядел куда солиднее, однако, служба не пошла ему впрок, он начал быстро худеть, попал в госпиталь. Впоследствии с интервалом в два-три месяца Ларик вновь надолго возвращался в госпиталь. Какая у него была болезнь, мне до сих пор неизвестно. Теперь, много лет спустя, я задаюсь себе вопросом, почему, признавая какую-то болезнь, которая требовала продолжительного пребывания в госпитале, Ларика не демобилизовали по состоянию здоровья. Он также, с перерывами на лечение, оттянул три положенных года. После демобилизации он отправил, как обычно бывает, на корабль пару писем о свом долгожданном гражданском житье-бытье, но трясина житейской повседневности беспощадно затянула его, впрочем, как и большинство демобилизованных, и больше письма от него не приходили.
В общем, Ларик был незлобивым парнем, и каръера начальника его не прельщала. За год он наслужился так, что всё ему было не по душе. Он постоянно пререкался со старшинами и даже офицерами, но его не наказывали, понимая, что человеку служба не пошла. Постоянно он что-то бубнил и был всем недоволен. Если дело доходило до конфронтации с начальством, грозящей серьёзным наказанием, Ларик записывался в санчасть и его немедленно госпитализировали. С другой стороны он был начитанным, знал много интересного и неплохо исполнял на баяне шлягеры шестидесятых. Ларик находился на штате старшего телемеханика, и в какой-то мере я находился в его подчинении. После его прихода мы работали больше вдвоём, не обращая внимание на то, в чьём заведовании находилась техника. Я не оспаривал его старшинства, а он им не пользовался, поэтому через месяц мы, если не сказать, что стали друзьями, то находились в дружеских отношениях.
Авторитет Ларика для меня был высок не только потому, что прекрасно разбирался в телемеханических системах корабля, но и потому что он до призыва работал в Москве, в которой я ни разу не был, если не считать двух дней пребывания в пятилетнем возрасте. Однажды, когда Ларик надолго заторчал в госпитале, я решил его навестить. Ведь тоскливо, думал я, днями валяться в госпитале одному. На корабле тоже не сахар, но всё таки… Записался в увольнение, купил вкусностей и направился в госпиталь. Как он обрадовался! Говорит, мол, ни разу его никто не навещал. А мне то как было приятно!
Но это было месяца два спустя, а пока, я самый молодой матрос в кубрике и боевой части. Со мной никто не контактирует, приглядываются. Есть и такие, которые относятся ко мне явно враждебно. Это почти все матросы второго года службы. Старшины относятся ко мне официально, но в общем лояльно, за исключением старшины второй статьи Зимина, командира отделения турбинистов. Ему почему-то пришлось не по вкусу, что я окончил техникум, да ещё курсы старшин в Экипаже. Он постоянно придирается ко мне, постоянно даёт понять, что вот, мол, у него за плечами неполная средняя школа, что не мешает ему гонять меня при случае. В полемику я с ним старался не вступать, понимая, что ни к чему хорошему она не приведёт.