Глава 11
ОБЫДЕННОСТЬ
Прошло полгода.
Семейство Варбоди привыкало жить без своего кормильца и главной опоры.
Вдова инженера уже больше не вернулась на Нефтяные Острова. Теперь это потеряло всякий смысл. То очень немногое имущество, которое супруги накопили за время пребывания в поселке Остров-1, госпожа Варбоди получила примерно через месяц в контейнере, отправленном по её просьбе Ламексом.
Темара приняли, теперь уже без всяких лишних вопросов, в ту самую гимназию, в которую пять лет назад, вняв предостережениям директора, инженер Варбоди не рискнул направить своих детей для обучения. Директор был уже другой. Того, прежнего, действительно вынудили уйти на пенсию, а когда знаменитая буза закончилась, возвратиться на былую должность он не пожелал.
Мальчик достаточно успешно учился, и через полтора года должен был получить выпускной аттестат.
Адди оставалось еще три семестра до окончания последнего, четвертого, курса Инзонского политехнического колледжа. Она неплохо зарекомендовала себя во время производственной практики и её взяли младшим мастером в один из цехов местного древообрабатывающего комбината, который по нуждам военного времени производил разнообразные снарядные ящики, транспортировочные бандажи для авиабомб и тому подобную нехитрую, но совершенно необходимую для фронта продукцию. Работала она на полставки только в вечерние смены, чтобы оставалось время для учебы, но уставала страшно, находясь в постоянной круговерти: учеба, работа на комбинате, работа по дому, подготовка к учебе, опять работа, снова домашние дела... Однако, не пойти на работу она себя не считала вправе. Семье приходилось нелегко: средства, полученные в качестве материальной помощи от НВШ, а также унаследованные после инженера Варбоди (довольно скромные банковские счета) стремительно таяли. Правда, часть наследства состояла в акциях серьезных промышленных компаний, но фондовый рынок воюющей страны стремительно падал, и до окончания войны нечего было и думать получить с них хотя бы какой-нибудь доход.
В стране, втянувшейся в войну, конец которой не был виден, а результаты представлялись вовсе неочевидными, раскручивалась инфляция. На некоторые продукты первой необходимости (мука, масло, сахар, крупы и тому подобное) уже были введены нормы распределения. Как следствие, немедленно возник черный рынок и цены поскакали ввысь лихим аллюром.
Так что, заработок Адди становился серьезным материальным фактором для её семьи, тем более, что никто другой не мог взять на себя роль локомотива в этом вопросе. Госпожа Моложик все более слабела и могла делать только очень простую работу по дому. Ее пенсия была невелика, а инфляция с каждой неделей отгрызала от этих небольших денег все новые и новые куски.
Вдова Варбоди никак не могла справиться с депрессией. Она очень переживала то обстоятельство, что не может найти себе никакого заработка, и от этого погружалась в пучину черного уныния еще глубже. Темар? Ну, Темар, был всего лишь мальчишкой-гимназистом. Как работник он пока еще никому не был нужен. Пару раз ему удалось поработать на почте, заменяя на время болезни почтальонов, доставлявших жителям района газеты и журналы, и он с гордостью принес в дом заработанные гроши, но при этом вынужден был пропустить несколько уроков, а также получил довольно много неудовлетворительных оценок, поскольку не успел подготовить домашние задания. Мать была этим страшно расстроена, но особенно неприятно было то, что она тут же приняла на свой счет вину за то, что мальчик попробовал зарабатывать деньги и в результате стал хуже учиться.
Чувство вины вылилось в ещё большее углубление депрессии. Она никак не могла собраться, все валилось у нее из рук. Нередко госпожа Варбоди замирала в оцепенении, выполняя какую-либо несложную работу по дому, или могла часами сидеть, забившись в какой-нибудь угол, будучи погружена в омут медленно прокручивающихся и неизменно тревожных мыслей; почти ничего не ела, отчасти потому, что корила себя дармоедством, стремительно худела и дурнела.
В конце-концов Адди была вынуждена буквально заставить мать пойти на прием к психиатру. Тот не сказал ничего утешительного: депрессия с перспективой развития в депрессивный психоз; нужно лечиться. Однако на частную клинику неврозов у семьи уже денег не было, а госпитализация в рамках государственной социальной программы требовала подождать месяца два-три в очереди. Так что домашнее лечение матери тоже легло на плечи скромной и самоотверженной Адди.
* * *
Лорри, находясь в Продниппе, конечно, не могла быть совершенно спокойной, так как переживала за своих близких, но реально все эти сложности коснулись её только в том смысле, что она уже никак не могла рассчитывать на материальную поддержку из Инзо, а должна была полагаться только на свои собственные силы. Практичная и ответственная, она, к счастью, была способна пожертвовать любыми соблазнами молодой жизни ради успехов в учебе, имея ввиду главную для себя задачу: ни в коем случае не потерять право на бесплатное обучение и на Стиллеровскую стипендию. Лорри учила, зубрила, не спала ночами ради успешной сдачи зачетов и экзаменов и, внутренне стиснув зубы, активничала в мероприятиях университетской организации МС.
* * *
За семь месяцев, прошедших с начала войны, Проднипп приобрел окончательно военный вид. Масса людей в армейской форме - город стал крупным центром формирования, тылового обеспечения и транзита войск. С одиннадцати часов вечера до шести утра действовал комендантский час; позиции и посты ПВО на улицах и крышах зданий; военные патрули с желтыми повязками на рукавах, дружинники гражданской обороны - с белыми; шторы светомаскировки внутри помещений на каждом окне; стекла, укрепленные бумажной клейкой лентой строго по инструкции ГО: две вертикальные и две горизонтальные перекрещивающиеся полоски - что придало городскому пейзажу дополнительный и очень не подходивший ему колорит несколько тюремного оттенка. Крупных разрушений в городе не было, но несколько ран в виде разбитых бомбами домов на окраинах и даже в центре столица Рукра уже успела получить.
Война отнимала у страны много сил и, не принося, во всяком случае - пока, никаких выгод, жадно жрала материальные и людские ресурсы. Обычных методов регулирования экономики в таких условиях уже не хватало и правительство все чаще и все шире начинало прибегать к мобилизационным мерам.
Сверхурочные работы без дополнительной оплаты в военной промышленности, обязанность отработать несколько часов в неделю на оборону в свободное время или в выходные дни для любого обывателя было признано государственной необходимостью и патриотическим долгом каждого гражданина. Ежегодные отпуска сократили до одной недели, праздничные дни до окончания военных действий становились рабочими. Если до войны, скажем, бродяжничество и попрошайничество как образ жизни, хотя и признавались аморальными, недостойными порядочного человека занятиями, но во всяком не случае не являлись поводом для строгого административного преследования, то теперь специальным указом Президента подобные действия квалифицировались как "дезертирство с трудового фронта" и влекли за собой заключение в специальных "воспитательных зонах" с обязательным, а в необходимых случаях, принудительным привлечением к общественно-полезным работам. Исключение делалось только для очевидных калек и инвалидов. Строжайшим образом наказывалось самовольное оставление работы или невыполнение норм выработки без уважительных причин во всех отраслях производства, тем или иным образом связанных с военными поставками. Три актированных случая могли явиться основанием для направления в ту же "воспитательную зону". Даже в университете, где училась Лорри, уже нельзя было запросто, по поводу весеннего гормонального обострения, или по причине внесезонного загула пропустить несколько учебных часов. "Вам - говорил на общем собрании студентов ректор - страна дала возможность в это трудное время закончить обучение. Многим предоставлена отсрочка от призыва в армию. И пользоваться таким благом, демонстрируя при этом расхлябанность и пренебрежение к процессу приобретения знаний, означает попросту саботаж подготовки нужных Родине специалистов, предательство собственной страны!"
Десятка два студентов, недостаточно внявших увещеваниям были показательно отчислены и, в результате, с неизбежностью оказались кто на трудовом, а кто и на военном фронте.
* * *
А там, по всей линии боевых действий все шло своим чередом.
Генеральные штабы противников строили один другому хитроумные ковы, маневрировали резервами, производили скрытые переброски войск, нащупывали слабые места в обороне противника.
Периодически под звуки фанфар дикторы и комментаторы радио и телеканалов НДФ возвещали об успешном начале очередного решительного наступления на позиции противника, то в дельте Смилты, то в Танрагской низменности, то в районе Больших Озер, то через перевалы Плоских Гор... Сообщались огромные цифры потерь убитыми, ранеными и пленными, которые понесло Объединенное Королевство и неизменно значительно меньшие - у НДФ. Фанфары гремели, как правило, несколько дней. Затем, появлялись сообщения об ожесточенном сопротивлении противника у такого-то, или такого-то узла обороны, позже можно было услышать, что, "в связи с достижением тактических и стратегических целей операции, войскам на данном участке фронта отдан приказ перейти к обороне". Далее начинались менее торжественные, но произносимые твердыми уверенными голосами сообщения о "попытках противника организовать контрнаступление" и о том, что такие поползновения отбиты с большими для супостата потерями (и снова внушительные цифры вражеского ущерба: убитые, раненые, пленные...) и, наконец, как бы между прочим, среди сообщений с других фронтов, можно было узнать, что там, где еще совсем недавно успешно развивалось решительное наступление, производится стратегически необходимый планомерный отвод войск на заранее подготовленные позиции с целью "выравнивания линии фронта".
К концу первого года войны Лорри некоторое время казалось, что военные действия вот-вот закончатся, поскольку потери врага, которые она примерно подсчитывала по информационным сообщениям с фронта, уже становились соотносимыми с количеством всего мужского населения Объединенного Королевства. Она, конечно, не могла знать, что к этому же времени пропаганда великоравнинцев, в свою очередь, также успела закопать в землю почти все боеспособное население НДФ. Так что, силы оставались равными.
Фронт фактически стоял на месте. Где-то войска НДФ захватили несколько незначительных участков приграничных территорий Королевства, где-то противник мертвой хваткой вцепился в плацдармы на землях Федерации. С переменным успехом морские и воздушные флоты воюющих государств совершали лихие выпады и отбивали дерзкие нападения, множилось число национальных героев, беззаветно и, к сожалению, бесповоротно сложивших свои головы во славу своих Отечеств, но решающего перевеса не мог добиться никто. А в таких условиях о мире думать сложно. Мир это почти всегда продукт либо решающего превосходства, либо полного отчаяния. Ни тем, ни другим к исходу первого года войны стороны конфликта еще не обзавелись.
* * *
Лорри, тем временем, закончила (разумеется, отлично!) третий год обучения и со всеми своими сокурсниками отправилась на так называемый "патриотический семестр". По сути, это было ничем иным, как мобилизацией молодежи на "трудовой фронт". Только в название мероприятия была добавлена известная мера патетики, вообще характерная, для стиллеровской эпохи. Кого направили на фермы как сельскохозяйственных рабочих, кого - к сборочным конвейерам, кто-то, как Лорри, работал в качестве младшего медицинского персонала в больницах и военных госпиталях.
Несмотря на то, что Лорри закончила трехмесячные медицинские курсы, в операционную ее, конечно, никто не допустил. Не та квалификация. Но с ролью дежурной медицинской сестры она вполне справлялась, тем более, что в течение последнего полугода регулярно, не менее двух раз в неделю после занятий в университете, в порядке общественного призыва работала то в одной, то в другой больнице в качестве санитарки или сиделки, и кое-какой опыт приобрела. Поэтому она довольно быстро освоилась в отделении военного госпиталя, куда её направили на время "патриотического семестра": измеряла у пациентов температуру, обеспечивала своевременный прием ими лекарств, совершенно великолепно (талант!) делала уколы, в том, числе внутривенные, ставила капельницы, по поручению врача или ординатора самостоятельно производила несложные перевязки...
Теперь, по двенадцать часов за смену находясь среди людей, еще недавно лично бывших в зоне боевых действий, ходивших в атаки и отбивавших атаки, стрелявших из орудий и обстреливаемых из них, сбрасывавших бомбы и прятавшихся от бомб, топивших корабли и тонувших среди пылающего мазута - она получала несколько иное представление о ходе и перспективах войны, чем то, которое складывалось у нее из радио- и телевизионных передач...
Не то, чтобы настроения у больных и раненных были пораженческие, нет... Но то, что война дело не столько героическое, сколько трудное, грязное, страшное и, зачастую, бестолковое как-то само собой вытекало из их рассказов, даже тогда, когда они желали прихвастнуть в описании собственных подвигов перед молоденькой "сестричкой", соблазнительно обернутой в накрахмаленный фантик медицинского халатика и кокетливо перехваченной в тонкой талии изящно повязанным пояском. В частности, из рассказа пехотного суперинтендента, командовавшего батальоном в районе Дюнной косы на Западном побережье, она, наконец, узнала, как складывается сумма потерь противника, приводимая средствами массовой информации. Эти цифры уже некоторое время повергали её в совершенное недоумение, так как заставляли предположить, что великоравнинцы, чтобы иметь возможность продолжать боевые действия, видимо, научились оживлять своих мертвецов с помощью каких-то магических сил...
* * *
Лорри заступила в ночную смену и сидела за столиком дежурной сестры, стоявшем в длиннющем больничном коридоре, по одной стене которого выстроились высокие крашеные белой краской двери палат, а по другой - им противостояла шеренга, тоже высоких, окон, выходивших в госпитальный парк. Девушка, сверяясь с таблицей назначений, раскладывала по маленьким пластиковым контейнерам таблетки, которые больные должны будут принять утром. Контейнеры имели цилиндрическую форму и каждый из них был снабжен наклейкой из медицинского пластыря, на котором обозначалась фамилия пациента.
Суперинтендент, плотный невысокий мужчина лет тридцати пяти, запахнутый в неопределенного цвета больничный халат, сидел за спиной у Лорри, на подоконнике у приоткрытого окна, за которым различалась темная крона дерева на фоне почти погасшего неба. Ему хотелось курить, но курить можно было только в туалете или на лестничной площадке. Однако, Лорри в указанных местах не обитала, а наблюдать её, грациозно сидящую на винтовом табурете, следить за движениями её лопаток под тонкой тканью халата (вот интересно: халат - на голое тело?), за колебаниями выбившихся из-под белой шапочки прядей волос на склонившейся в работе красивой шее, обонять чуть заметный аромат её духов, приятно разнообразивший стандартные больничные запахи... - это, знаете, вполне достойная конкуренция удовольствию от сигареты! Поэтому суперинтендент продолжал, как приклеенный, сидеть на подоконнике, подпирая себя костылем и раскачивая единственной имевшейся у него ногой, одетой в синюю пижамную брючину и обутой в разношенную тапку.
- Дитя моё, - покровительственно говорил он, - ваши недоумения вполне понятны... Но - никакой мистики. Все просто, как лом в поперечном разрезе. Ведь как, моя милая, подсчитываются потери на поле боя? Свои – понятное дело. Даже если тела, так сказать, нет, списки подразделения - в наличии! Кого нет – тот и в нетях. Другое дело, куда его писать, голубчика, – продолжал суперинтендент, слегка бравируя своим армейским цинизмом - то ли - в убиенные, то ли - в плененные то ли - в без вести пропавшие. Тут - тонкое дело! Политика! А вот потери вражеские – дело не столько тонкое, сколько темное. Понимаете ли, прелесть вы наша, ну не могу же я, эдак по полевому телефону, у ихнего комбата взять и спросить: «А скажи-ка, братец, какова у тебя убыль от списочного состава?» А надо вам сказать, душа моя, – суперинтендент явно наслаждался, награждая Лорри все новыми и новыми ласковыми прозвищами, - от того, сколько мы накрошим супостата, зависит оценка нашей боевой, как это называется, работы. Да-а-а… А чем лучше наша боевая… Что?... Правильно!... Работа! Тем больше нам – труженикам передовой… Чего?... Точно!... Славы, наград и поощрений. А люди мы слабые, грешные, – продолжал витийствовать одноногий вояка, – и падки до подобных маленьких радостей. Оно и понятно, поскольку, приятные «сурпризы» у нас, там, в дефиците, а менее приятные – как раз в избытке…
Суперинтендент знал о неприятных «сурпризах» может быть более, чем кто-либо другой, но относился к тому редкому и счастливому типу людей, которых нельзя вогнать в уныние практически никакими обстоятельствами. В любой ситуации они умудряются увидеть положительные стороны, а мысля себе будущее, всегда предполагают оптимистический сценарий.
Он совершенно случайно остался жив, выйдя из блиндажа батальонного командного пункта по малой нужде, когда в этот самый блиндаж прямым попаданием засветил крупнокалиберный снаряд. Все, кто был внутри, мгновенно обратились в прах, перемешанный с землей и бревнами наката, а суперинтендент очнулся только через два дня уже в дивизионном медицинском эвакопункте. Заподозрив недостачу, он спросил у подошедшей к нему со шприцем сестры милосердия:
- Что вы там у меня понаотрезали? -
- Левую ногу по колено.
- А выше?
- А выше все цело.
- Точно - все?!
- Все! – ответила немногословная сестра, вкатывая ему в плечо содержимое шприца.
- Ну и славненько – облегченно выдохнул суперинтендент, проваливаясь в наркотический сон.
Он как-то очень спокойно отнесся к своей инвалидности, не стенал: «О, как же я теперь буду жить!» - а напротив все балагурил, мечтал, как ему в транспорте будут уступать место, какую большую дадут пенсию и как он теперь поступит (на четвертом десятке лет!) в любое высшее учебное заведение, куда раньше поступить ему не удавалось по причине все той же природной легкости отношения ко всему, в том числе, к учению. В общем, он всячески развивал тему известной припевки: «Хорошо тому живется, у кого одна нога…»
- Так вот, - продолжал суперинтендент свое повествование для Лорри – эту кухню понимают даже несмышленыши-взводные только вчера выпущенные с краткосрочных курсов младших командиров. Ин-стинк-тив-но, наверное. И если есть возможность посчитать одного покойника за двоих, или даже за троих - так и считают.
- Это как? – изумилась Лорри, не оторвавшись, однако, от своего однообразного занятия.
- Простите за грубые образы, прелесть вы наша, но если скажем, тот же взводный видит на поле боя оторванные и совершенно бесхозные части тела, то, у него есть возможность предположить, что, во-первых: сие есть останки нашего славно погибшего бойца; и, во-вторых, - что это куски бесславно загнувшегося врага. Что вы говорите? Какие ужасы я рассказываю? Нет, деточка моя, после первой же недели в окопах такие картинки перестают быть, как вы выражаетесь, "ужасами". Так - унылые будни. Так вот, даже самый бестолковый взводный понимает, что, лежащую на поле боя, ну, например, ногу гораздо выгоднее считать ногой противника и, так сказать, отчитаться ею за пораженного врага. Я уверяю вас, моя несравненная, - продолжал чувствовавший себя в ударе суперинтендент, петь свою жутковатую песню, только что не стихами, - найди кто-нибудь из моих субкорнетов мою собственную ногу перед бруствером родного окопа - так любой из них, ничтоже сумняшеся, отнес бы её на счет потерь противника. Заметьте - не осуждаю! Ну и далее: те же упомянутые нами разнообразные части тела можно рассмотреть как взятые из одного набора, а можно расценить как очевидное свидетельство погибели нескольких наших врагов. Как поступит взводный? Правильно поступит, я вас уверяю!
И, наконец, все, что лежит на поле боя, и при визуальном осмотре через полевой бинокль может быть заподозрено в том, что является трупом противника - будет признано таковым! Именно так, моя ненаглядная! И как раз, в таком виде доклад пойдет к ротному. Ротный, уже видавший виды суперкорнет, а может даже и субинтендент, почешет в затылке и подумает: "Чего это как-то мало мы целой ротой за целый день намесили? Стреляли, понимаешь, стреляли, а толку-то? Десяток жмуриков? Наверняка, не всех сосчитали. А несосчитанные, наверняка, в складках местности лежат совершенно бесполезно для нас. Непорядок! Накину-ка я, пожалуй, пяток... Ежели кому охота, пусть пересчитает сам! Рапорт ротных поступает ко мне, а у меня тоже затылок имеется, и, значит, есть, что чесать. Ну, вы понимаете, солнце мое, что я не хочу последним быть среди батальонных командиров и набрасываю, на всякий случай, процентиков десять-пятнадцать в своем боевом донесении. Однако выше меня люди тоже не без затылков... Короче, до генштаба, рассказывают, такие цифры докатываются, что только держись. Но там, в генштабе, ясноокая вы наша, как выяснилось, не полные бестолочи сидят, и понимают, что строить на подобной арифметике оперативное планирование - дело вовсе самоубийственное, и, поэтому оне (опять же - рассказывают, а может и врут!), предусмотрели соответствующие понижающие коэффициенты для разных родов войск. Коэффициент вранья называется. Ежели коэффициент, скажем, тройка - дели потери на три, где пятерка - на пять, где десятка, сами понимаете, голубка сизокрылая - на десять... Но к пропагандистам информация поступает в таком виде, в каком она пришла с мест. Более того (за что купил - за то и продаю!), у них там тоже есть свои коэффициенты - только, наоборот, повышающие... А вы, ласточка моя, головку свою прелестную ломаете: с кем это мы там все еще воюем...