Я видел, как музыка плакать заставила,
Как будто заставила встать над собой,
И в жизнь заглянуть, и читать её набело,
И вдруг надломиться в слезах над судьбой.
Обычные люди… и судьбы, чего уж там,
Обычные, судеб таких большинство...
И первое счастье, и первый черёмушник,
И первая горечь... достало всего.
Серьёзные люди, трудяги, чьи доблести
Смекнул отличить эконом городской
Не грешной деньгой, а неслыханной в области
Тоской Паганини, нездешней тоской.
Ну что этой бабоньке с милою проседью,
В серёжках простых, в лучшей блузке своей,
Послышалось в гневах и жалобах россыпью,
В рыданьях, во тьмах – что увиделось ей?
Что дюжему дядьке в кудрях поразительных,
Слегка начинающих вянуть уже,
Почудилось в этих взмываньях пронзительных
Смычков, полоснувших по самой душе?
Не та ли пресветлая весть изначалия,
Что цельность сулила и ясность души?
А жизнь расколола, а жизнь испечалила,
А жизнь... да и сами-то мы хороши!..
И вот, наклонившись над ней, как над колотым
Фарфоровым чудом, рыдают сердца...
Так будьте вы прокляты всем своим золотом,
Таланты прельстителя и гордеца!
Того гордеца, что восстал на всецелое,
И музыкой часть его, малую часть,
Пусть самую звонкую, самую смелую,
Поставить стремится над целым во власть!
Так будь же ты благословенно, проклятое
Стенание бездны, хотя б оттого,
Что плачут, узрев за тобой то крылатое,
Что было и есть – искони. До всего!