Асфальт тротуара, проложенного вдоль острова, горбился и вздувался. Он давно не ремонтировался, – то ли не было денег в городском бюджете, то ли их оттуда украли. Ближе к берегу реки располагался ресторан, рядом с которым небольшой мост соединял остров с городом. Метрах в десяти от тротуара тянулись вольеры с дикими зверями. И непонятно было, – каким образом городским чиновникам пришла в голову мысль – устроить тут зверинец? Вольеры хоть и прибирались, но распространяли вокруг специфические запахи и вместе с полуголодными животными являли собой печальное зрелище. Звери равнодушно смотрели на проходивших мимо людей. Давно привыкнув к неволе, они и вели себя так, словно с ней родились. Самым радостным моментом в их жизни был приход служащего, нестарого еще мужика, кормившего их раз в сутки. С тачкой, наполненной скудной провизией, он шел мимо вольеров, наполняя кормушки. Еда была скверной, звери – худые, и это его удручало.
– Получите, получите все. Хоть и мало, а от голода не умрем, – успокаивал он зверей, ставя и себя в один ряд с ними. Звери улавливали запах табака, исходивший от него, слушали его хриплый голос и поводили вслед ему носами.
Накормив подопечных, служитель усаживался возле пустого вольера. Задвинув короткие ноги в грязных сапогах под скамью, он двумя руками хлопал по карманам пиджака и доставал пачку сигарет. Прикурив, делал глубокую затяжку. Крючковатый нос его при этом подергивался, а голубые глаза рассматривали посетителей ресторана. Посетителей было много, хотя они там не задерживались. Подкатывали на дорогих лимузинах хорошо одетые мужчины, бывало, что и с девицами. Молодые люди исчезали за дверями. Бесшумно наезжала полиция в служебных автомобилях. Вся эта публика решала свои вопросы за стопкой водки и кружкой пива и покидала ресторан.
Спокойная жизнь служащего, если ее так можно назвать, закончилась, когда привезли в клетке волчицу и запустили ее в пустующий вольер, рядом с которым он любил сидеть. Его предупредили, что сладу с ней нет. Забрали ее искалеченную при лесном пожаре у обгоревших мертвых волчат, и к себе она никого не подпускала. На вид ей было лет пять, - возраст довольно зрелый для волков, если их жизнь протекала на воле. При приближении служащего к вольеру глаза волчицы настороженно следили за ним, а густая шерсть дыбилась на загривке. Несмотря на поврежденную заднюю лапу, она припадала всем телом к земле, готовая к прыжку. Успокаивалась, только видя, что он усаживался на скамью спиной к ней.
– Ну, что, серая, лапа-то болит? – начинал он разговор. – А в вольер пустить меня не хочешь. Знаю, – не доверяешь. Насмотрелась ты за свою волчью жизнь на людскую подлость. Ох, и жестоки мы бываем. Где уж вам, волкам, за нами угнаться? Вон, как вы любите своих детенышей. Оберегаете их, жалеете. А люди? Каждое утро в подъезде нахожу шприцы и вату окровавленную. Ладно бы, взрослые. А то сегодня застал подростков, считай, мальчишку и девчонку, коловших друг друга. Это как же? В чем вина их перед Богом? И тут же в доме живет «Красавчик», мне говорит: «Михалыч, не хочешь порошка понюхать? Не хочешь? Ну, смотри, пожалеешь». Всякий во дворе знает, чем он занимается, а слова поперек не скажи. Чины полицейские к нему заглядывают. Не думаю, чтобы зелье пробовали. В деле они. Логово их в ресторане, что напротив нас с тобой. Вот так-то, серая.
Волчица смотрела ему в затылок, и ухо ее улавливало малейшие оттенки его голоса. Она чувствовала шевеление в своей душе, и вырывалось оно волчьим воем, разносясь по берегу реки. Слышалось в нем презрение к смирившимся с неволей зверям и ненависть к клетке, в которую ее засунули.
Служащий поворачивался к ней лицом.
– Ну, что ты, серая, опять за свое? Думаешь, мне легко? И потом, кто будет вас кормить, если я раскисну?
Он смотрел в волчьи глаза, и те от его голоса менялись. Исчезала в них настороженность, и обволакивались они влагой.
По ночам волчице снилась охота, стая в погоне с рвущимся вперед вожаком и звезды, мерцающие над степью. Ее мышцы напрягались для решительного броска, но тут она просыпалась, и над берегом реки опять проносился ее вой по утраченной свободе. Тихо подвывая, она вновь засыпала. И тогда ей снились волчата. Пушистые и теплые, они тянули ее за соски, и она физически ощущала, как те набухали молоком.
– Да, серая, лапа твоя, вижу, совсем негодящей стала. Гноем несет от нее, – как-то утром заявил он ей.
Служащий задумчиво смотрел на волчицу, решая, как с ней быть.
Во время таких разговоров ее большая голова обычно лежала на передних лапах, и, казалось, что она дремлет. Но вдруг ее глаза раскрывались, и молниеносный взгляд пронизывал пространство. Убедившись, что опасность ей не грозит, она вновь прикидывалась ко всему безразличной. И лишь ее подрагивающие уши говорили, что это не так.
Волчица знала жестокость этих двуногих существ. На винтокрылых монстрах они гонялись за стаей по степи, рыли волчьи ямы, ставили капканы, предпочитая не вступать в единоборство, глядя зверю в глаза. Она догадывалась, что так же поступали они и со своими сородичами, настолько велика была их подлость. Случалось ей видеть, как на охоте они отстреливали друг друга. И чувствовала она, что опаснее этого двуногого хищника в природе не существует.
– Ну, что же, принесу мазь, наложим на лапу повязку, – сказал служащий, – глядишь, она и заживет.
Шло время. Волчица внимательно следила за невзрачным мужиком, каждый день неизменно тянувшим тележку с кормом вдоль вольеров. Его сутулая спина и прокуренный голос действовали на нее успокаивающе. И волчица не могла взять в толк, – что с ней происходит? Отчего у нее исчезает злость, стоит только ему усесться рядом с ней? Это ставило ее в тупик. Недоверие к нему не исчезало, но ей хотелось его слушать. Она уже с нетерпением дожидалась его прихода и радовалась, когда, сидя возле вольера, он поворачивался к ней лицом.
И совсем изумилась волчица, когда однажды пришла ярко разодетая женщина, похожая на пивной бочонок. На ее круглом лице угрожающе выделялся большой мясистый нос.
– Возится со своим зверьем, – кричала женщина служащему, – и несет от тебя звериным духом. В бомжа превратился. Кругом мужики, как мужики. Не без того, чтобы не выпить кружку пива. Так в дом же все несут. А я с кем связалась? Тащит для зверья из дома, что под руку попадется. Где, спрашивается, мазь для заживления ран? Знаешь, сколько денег я отнесла бабке за нее?
По мере того, как она своим криком ставила на ноги весь зверинец, плечи у служащего вдавливались в туловище, и он становился меньше ростом.
– «Красавчик» тебе предлагал приторговывать? Видел, на какой машине он ездит?
– Так он же зельем торгует. Детишек гробит.
– А тебе что за печаль? Посмотри, как умные люди живут! Нет, чтобы жить в свое удовольствие, так он в зверинец бежит.
У волчицы, слышавшей угрозу в голосе женщины, к горлу подступал комок. Она напрягалась и рычала.
– Ах, так! Она еще и рычит! – кричала женщина, – ну, и спи с ней в зверинце.
И женщина повернулась к ним спиной, выражавшей крайнее презрение.
Стояли дни середины мая. Вода в реке теплела, как теплели и омываемые ею берега. Но по ночам, ближе к рассвету, оживавшую природу накрывали заморозки. И тогда над рекой стелился туман, наползая на сушу, на вольеры и на спящих зверей, обволакивая их промозглой сыростью. Капли искрились на шерсти волчицы. Она просыпалась и отряхивалась, серебром рассыпая вокруг себя влагу.
Потягиваясь, из служебной будки выходил служащий. Быстрым взглядом окидывал вольеры и нырял назад в темноту, захлопнув за собой дверь.
Обычно к полудню волчица поводила носом в сторону будки, где обитал служащий. Оттуда доносились вкусные запахи. Затем сам он выходил из будки с двумя мисками, наполненными едой. И на его лице было выражение человека, готового пообедать в хорошей компании. Она знала, – та миска, что полнее, достанется ей. То, что он делился с ней пищей, наполняло ее благодарностью к нему.
Волчица не переставала удивляться ему. Она догадывалась, что его вышвырнули из собственного логова, чего она никогда не позволила бы проделать с собой. Нет, она не могла заподозрить его в трусости после того, как он вошел к ней в вольер. Готовая тогда обрушиться на него, она остановилась, почуяв, что у него нет страха перед ней.
Дни бежали, сменяя друг друга, и, наконец, волчица позволила служащему обработать мазью свою лапу, и та стала заживать. Боль уходила, как уходило и недоверие к нему. Волчица догадывалась, что живется ему здесь, в зверинце, намного лучше, чем в том мире, где жили такие же двуногие существа, как и он. И этому обстоятельству она тоже была удивлена. Сейчас, сидя рядом с ней, он что-то рассказывал ей, и в его голосе слышалась печаль. И от этого ей еще сильнее захотелось вырваться из этой проклятой неволи. Вырваться туда, где небесный шатер соприкасается с землей, а дальше стелятся степные просторы. В этих видениях он был ее спутником. Там она хотела подарить ему сладостное чувство свободы и научить его ходить с поднятой головой. И тогда он расправил бы свои плечи, как, впрочем, и душу, и радость бытия пришла бы к нему, вырвавшемуся из этой огромной и страшной клетки, где он жил до сих пор.
Размышления волчицы были прерваны его голосом.
– А «Красавчику» что здесь надо? – произнес служащий.
Тощий, с размахивающими руками человек приближался к ним. Волосы на его яйцевидной голове росли, как попало, а бегающие глаза настороженно шарили по сторонам, словно ожидая, откуда ждать неприятностей. Человек был маленького роста.
Подтянув джинсы на коленях, он уселся на скамью рядом со служащим.
– Вот ты и попался, Михалыч, – сказал он.
Волчицу его вкрадчивый голос насторожил.
– Предлагал я тебе в дело войти, – продолжал он, – не послушался ты меня. Подружка твоя умнее оказалась. Короче говоря, большим людям не нравится, что ты весь день торчишь возле ресторана. А теперь – еще и всю ночь. И вой твоей волчицы им тоже не нравится. Срок вам сутки, чтобы убраться отсюда, – угрожающе сказал он и удалился вихляющей походкой.
Сумерки наползали на землю, и в воздухе повисла майская тишина. Застыл прогретый воздух, и ни один лист не шевелился на деревьях, лишь запоздалый птичий разговор изредка касался слуха. Обычно в вечерние часы служащий разговаривал с волчицей. Но сейчас, сидя на скамье, он молча наблюдал, как огненный шар скрывается за деревьями по ту сторону реки. Она же чувствовала тревогу, исходившую от него, и та заползала в ее душу.
Утром следующего после прихода визитера дня все пошло кувырком. Служащий вышел из будки в черном костюме, коричневой рубашке и светлом галстуке. Обут он был в темные туфли. Таким волчица еще не видела его. И она занервничала. А он куда-то исчез. Появился в зверинце к обеду. В руках у него был продолговатый предмет, упакованный в брезентовый чехол. Он зашел с ним в будку, и оттуда стали доноситься запахи разогреваемой пищи.
– Ружье я принес для острастки, – сказал служащий волчице, когда их миски опустели. – Пугнем «гостей», – может и отстанут.
Она знала, какую опасность представляла собой эта грохочущая палка. И еще большая тревога охватила ее.
Прошли сутки. Солнце заканчивало свою обычную работу, и день катился к закату. Служащий сидел у вольера с волчицей, а та прислушивалась к малейшему шороху. В напряженном ожидании следила она за любыми передвижениями в поле своего зрения. Он насторожился, увидев, как дыбится шерсть на ее загривке. Со стороны ресторана в свете затухавшего дня стали вырисовываться три тени. Они приближались к ним, и, казалось, не несли никакой угрозы. Затем тени переросли в фигуры. Это были три молодых человека. Шли они, как обычные люди идут на работу, доставлявшую им радость. Их улыбавшиеся лица будто говорили, что сейчас они сядут рядом со служащим и попросят у него закурить. И, поглядывая на закат, неспешно поведут разговор о жизни, заработках и ценах на продукты. И, как это бывает с хорошими людьми, разоткровенничаются, что жизнь тяжела, заработки малы, а цены высоки.
Но тут служащий услышал рычание волчицы. А когда он увидел, какие это крепкие парни и, что в руках у них биты, то понял, что пощады от них ему не будет. Он бросился в будку, не задвинув дверцу вольера. Выскочив из будки с ружьем, служащий увидел троицу, удиравшую от волчицы. Но одному из них не повезло. Споткнувшись на бугристом асфальте, тот упал. Было ясно, что через мгновение она в броске достанет его горло. Когда раздался выстрел, волчица закружилась на месте сначала с удивлением, а затем с горечью.
Потом он сидел на асфальте рядом с ней, держа ее голову у себя на коленях. Сидели они так долго, и, умирая, волчица все плотнее прижималась к нему. Он гладил ей шерсть и рассказывал, что не мог поступить иначе. Если бы он не убил ее, то они бы потом убили его. Он понимал, что теряет единственного друга, и, оправдываясь, не замечал слез на своем лице.
А волчице виделись просторы, где вольный ветер шевелит ковыль и где в небе мерцают звезды. А еще, в ее тускнеющих глазах проскальзывало сожаление, что она так и не сумела понять его до конца.
Вокруг вступала в свои права майская ночь. Окружающие предметы сливались с темнотой. И где-то свободой дышала степь.