Он или она?

Виола Тарац
(Монолог мёрзнущей режиссёрши)

Уже в субботу утром я проснулась с ощущением холода, идущего от тебя. Задумываться было некогда. На репетиции мне не нравилось всё. Особенно твой холод. Цепляясь за ускользающие нити драматургии, я в отчаянии показывала движения то женских персонажей, то мужских. В какой-то момент зависла в недоумении – не знала, кто я сейчас. Он? Или Она? Все замерли, удивлённо уставившись на меня. Стряхнув с себя твой холод, я как-то продолжила показывать дальше. После твоего холода больше всего мне не нравилась я сама. Или я сам. Застревание в этом Он-Она мне тоже не нравилось. Но после твоего холода. 
Отрепетировав, я свалилась на диван с настойчивым  намерением избавиться от зависимости твоего тепла. На счёт раз-два-три я решила порвать со всеми видами наркомании, которые умещаются в более объёмном  понятии «тебямания». И на счёт три я, кажется, уснула, потому что потом проснулась и почему-то под твоим пледом, которым, гордясь силой своей воли, даже не собиралась укрываться. Оказывается, собрался укрыть сердобольный кто-то. И почему кто-то  досердоболился именно твоим пледом? Ну как в таких условиях проявлять силу воли? Тогда я решила отвлечься и срочно влюбиться. Схватила роман,  до которого у меня до сих пор не доходили руки. А теперь они не то  что дошли – долетели, схватились за роман, как утопающий хватается за соломинку и  - утонули! Точнее, утонула я.

Это изумительнейший роман, рассказывающий о нескольких днях жизни Моцарта в Праге, когда он в спешке заканчивал Дон Жуана, чтобы поставить его на сцене Пражского театра и встретился с ... Казановой. Я попеременно влюблялась  то в Казанову, то в Моцарта, то в самого автора. В Моцарта влюбляться было опасно. Недалеко от него маячил ля-мажорный фортепианный концерт. А  это уже ты. Но, к счастью, речь шла только об оперном жанре, а до опасной для меня «Волшебной флейты»  в год написания «Дон Жуана» было ещё очень далеко. Да и вообще, какая там Флейта, со всеми этими ночными царицами! Ну да, красиво. Зато драматургия несуразная. То ли дело «Дон Жуан»!

Ты знал, что «Дон Жуана» я любила всегда? И без этого сногсшибательного романа?  В этой опере впервые используется лейтмотив! Точнее, лейтгармония! Ну, эти аккорды угрожающего ре-минора в начале увертюры, которые в финале низвергнут Дон Жуана в преисподнюю. Чувствуешь,  как это недалеко от Вагнеровского «Тристана»? Вот-вот, когда я избавлюсь от зависимости твоего тепла, я обязательно разберу твою «Волшебную флейту» со всякими твоими ночными царицами по косточкам и докажу, что более несуразной оперы сцена ещё не знала! А на «Дон Жуана» повлиял Казанова, который помог Да Понте слибретить оперу так драматургично,  как этого хотел сам Моцарт. Ну, чтобы Дон Жуан предстал не банальным соблазнителем,  а поэтом любви. Красота-то какая! Поэт любви! Кажется, я уже знала поэта любви. Но о Саяте лучше не вспоминать, а то опять напорюсь на тебя. А напарываться на тебя я не собираюсь. Тем более, когда сделала открытие, что пока Дон Жуан любил всех, он не любил никого, а когда полюбил только Донну Анну, он... погиб.
Вот и я решила не влюбляться поочерёдно ни в Казанову, ни в Моцарта, ни в автора, а любить их всех разом. Это так здорово, быть независимой от всяких там тепловых зависимостей. Только в Да Понте я никак не могу  влюбиться. Всё-таки понтовый тип. И банальный. И вообще, одномерный. А вот автор романа! Оооо! Этот Ортхайль! Он до семи лет был немым, потому что немой была его мама, которая онемела от пережитого во Вторую Мировую войну. Она потеряла своих старших детей... Позже Ортхайль научился говорить и стал...концертным пианистом. Потом болезнь рук, срыв пианистической карьеры, а сейчас он пишет замечательные романы, в которых такое знание и понимание музыки, что меня зашкаливает!
Оооо! Этот Казанова возмутился пражской едой, потому что ему принесли то, что у вас делают, кажется, из слив или из яблок, а в Праге делают из айвы.  И мне на день рождения принесли вот это самое из айвы, а я это самое очень люблю и уже  слопала в полном одиночестве и в большом количестве, и меня почему-то не разнесло, хотя ты утверждаешь, что от сладкого разносит.  Может, я потихоньку уже избавляюсь от твоей зависимости, если меня не разносит, когда, по твоим уверениям, разносить должно?

Так вот, возмущённый этой, ну, может быть, пастилой? – Quwittenspeck – Казанова заявил слуге, что в Венеции этим кормят обезьян, страдающих проблемами несварения пищи. Чувствуя себя этой самой обезьяной, я решила ни в кого больше не влюбляться, а, вспомнив, что уже глубокая ночь, уснуть в надежде, что утро вечера мудренее.

Проснулась я от твоего крика. Не знаю, кричал ли ты на меня или на кого другого, но во сне ты кричал ужасно! И где-то туда-сюда маячил твой несуществующий сын, которому в прикидку было шесть-семь лет. В ужасе я соскочила с кровати, и меня осенило, что, наверное, у тебя какие-нибудь проблемы, связанные со мной, и ты сердишься на меня, и мне срочно нужно влюбиться во всех, чтобы не любить никого,  чтобы не отравлять собой твоё существование.

Потом на урок пришла красавица Анна, и я думала о Донне Анне, правда, не под музыку Моцарта, а под звуки третьей части семнадцатой ре-минорной сонаты Бетховена. Потом я оказалась  в гостях, где  играла с другим гостем в четыре руки рождественского Генделя, потом я всем надоела рассказами об Ортхайле, о моей влюблённости в его романы, в его героев, за исключением Да Понте, и очень гордилась тем, что у меня получается любить всех и потому не погибать. А потом, уже дома, читая твоё письмо, гордилась тем, что совсем даже не выдумала твой холод, потому что хотя, как ты пишешь, холода не было, но только «сейчас снова будет исходить тепло», значит тепла всё-таки не было, и я правильно почувствовала твоё нетепло, которое, правда, назвала холодом, а значит, я всё-таки не обезьяна, страдающая  несварением там чего-то, как утверждал Казанова, а высоко-организованное тонко-чувствующее создание, правда, немного тарацнутое, но это уж точно не чего-то-там-невсаривающая-обезьяна, а потому можно Казанову отправить в отставку и продолжить  погружение в новый сценарий, который тоже опасен, потому что я запуталась где Он и где Она. А запуталась я потому, что не знаю, дошло ли до меня начатое исходить от тебя тепло, так что лучше погрузиться в сон, а не в сценарий. Во сне я быстрее разберусь с ощущением твоего тепла или холода, в зависимости от приснившегося тебя – тебя ощутительно-обволакивающего или отталкивающе-кричащего. Правда, я не знаю, что будет значить, если ты не приснишься вообще? Это знамение твоего тепла, холода, или отсутствие и того и другого? Наверное, я всё-таки ничего не сваривающая обезьяна, если ничего не понимаю, а только ощущаю. Тогда назовём меня немного щадяще-изысканнее – «обезьяна, ищущая спасения в Quwittenspeck», или ещё проще – «обезьяна, любящая сливовую пастилу». Ну вот! Опять любящая! Отправлюсь спать. Пусть сон разберёт меня по косточкам.

P.S. Фотография Вильхельма Вибе со спектакля "Рейнская романтика Клеменса Брентано".