Остров мёртвых
«Тем, кто умрет, еще повезет» («Them that die’ll be the lucky ones»).
Р.Л. Стивенсон «Остров сокровищ»
Назад, вперед — где дальше, неизвестно.
Снаружи ли, внутри — повсюду тесно.
Генрик Ибсен «Пер Гюнт»
Присказка
В горнице пахло новым смолистым срубом, травами, чем-то ещё летним. А ещё, из далёкой печи шёл тёплый хлебный дух. От этого сладкого запаха большой голый человек пришёл в себя. Лопатки и обнажённые ягодицы чувствовали каждую не струганную доску грубого стола. Невидимые глазу струйки печёной опары проникли в широкие ноздри. Человек смешно шевельнул рассеченной правой бровью, что когда-то придавала лицу хитринку, сейчас бровь больше показывала страдание. В кишках заурчало от дикого голода, раненое брюхо всё равно хотело еды для умирающего тела. Голый человек тяжело по-звериному застонал, выгнулся дугой и несколько раз сильно ударился кудрявой головой изрядно присыпанной снегом седины о доски столешницы. Человек издавая свистящий сквозь зубы стон, перевернулся на правый бок и попытался принять позу эмбриона.
- Бабушка Данута, он живой, он перевернулся! – раздался мягкий девичий голос, годков осьмнадцати.
- Вижу, чему радуешься дурная! У нас по плану должен был быть урок анатомии, а не полевой хирургии. Давай тащи ремни, вязать будем. Да и дверь в горницу прикрой.
- Зачем бабушка так теплее будет, да и хлеб у нас в печи, вдруг не услышим?
- Прикрой, говорю, сейчас брюхо вскроем, такой смердяк пойдёт, никакого хлебушка в рот потом не сунешь. Да и баул мой с инструментом неси, и коробку со склянками, коли у нас сегодня всё-таки урок хирургии.
Дверь хлопнула два раза, дух свежего хлеба исчез, пахнуло саваном богини Мараны.
- Принесла. Давай ремень, вон тот широкий из воловьей кожи, тяни через грудь. Лезь под стол, не бабке же старой корячится. Вылазь, надо перевернуть этого громилу. Чего они такого жруть-то, что даже вдвоём повернуть, духа нет, - приговаривала старуха,
- Голову погодь, давай бёдра, да не корчи личико-то. К паху ближе, ещё ближе.
- Вы что, сестра милосердия розой заалели, али мужика голого, не видели что ли?
- Что вы смеётесь, Доната Усовна, сто раз видала, и спереди и сзади, и раненых мыла обихаживала! Но этот же срамник-то, какой. Гляньте, какой кол на вас наставил!
- А что, - подбоченилась древняя колдунья, я ещё о-го-го как могу! Знаешь, скольких богатырей объездила, по полночи порой скакала.
- Да ну тебя старая, седина уже выпала наполовину, а ты всё об одном!
- Ну, кто о чем, внучка, а вшивый о бане. Шучу я, шучу. У умирающих, любезная Ундина Горынишна, так бывает. Частенько хер встаёт перед смертушкой, а иногда и семенем брызжет, особливо у висельников. Вся в мать ты пошла, Уна, такая вся скоромная да фарисейная.
- Голову привязала, сильнее тяни, видишь жилы какие бычьи.
- Всё, - отрапортовала девушка, голени, колени, думаю, и такого богатыря ремни эти сдержат.
- Ремни-то выдержат, а вот стерпит ли сердце боль лютую, сомневаюсь я что-то. Болевой шок, он и медведя наповал валит.
- Так, дай сюда вон тот туесок с круглой крышкой.
Старуха покопалась в берестяной коробке, вытащила склянку с узким и тонким носиком. Сквозь зелёное тонкое стекло в замысловатом пузырьке плескалось маковое молоко. Затем она извлекла коробку сандалового дерева, маленькую масляную лампу из серебра, и длинный узкий пенал из точёного хрусталя. Сквозь хрусталь чернели тонкие длинные иглы. Иглы до половины были погружены в декокт из экстракта красавки, бобровой струи и рыбьего яда. Ундина Горынишна умело высекла огнивом огонь и зажгла лампу наполненную маслом конопли. Потом тонкими пальчиками извлекла из коробочки шарик гашиша и прилепила его на особую полочку над фитильком серебряной лампы. Затем Уна поднесла мягко дымящую лампу к лицу умирающего берендея, и сизые демоны Хашеша устремились в широкие ноздри.
- Подвинься чуток, - Доната Усовна навалилась на грудь раненого, упёрлась в крутое бедро внучки. Двумя пальцами сильно нажала на впалые щёки и обильно влила маковое зелье из зелёной склянки в ощерившийся рот с почерневшим языком. Хмыкнула, потрясла опустевшим сосудом. Сунула тонкое горлышко в свой беззубый рот и чувством втянула остатки зелья.
- Забористое молочко, надо ещё сварить из того сырца что Хасан привёз.
Внучка сурово поглядела на прабабку. Засунула в раскрытый рот умирающего дубовый колок обмотанный ремешком крепкой козлиной кожи. Края ремешков пропустила под кудрявую голову и крепко связала. Затем ещё раз осуждающе смерила Донату с ног до головы и процедила:
- И как бабуля теперь будет оперировать, интересно мне знать?
- А что бабуля, бабуля сегодня тебя пестовать будет. Ты милая сегодня режешь,кроешь, экзамен сдаёшь, так сказать. А моим старым костям и стёртым хрящам это лекарство уже лет пятьдесят как прописано.
- Ну, давай, - ведьма демонстративно развязала ремешки бывалой кожаной скатки и высыпала на латунный поднос усыпанной магрибской вязью два десятка ланцетов, скальпелей, зажимов и всяких разных хирургических инструментов. Затем вынула из потёртого баула глиняную бутыль хорошо промороженного зимнего мёда, обильно полила старый поднос и ещё более старый набор хирурга римского легиона. Плеснула ещё на торчащий ланцет, а остаток спирта влила в морщинистую гузку беззубого рта.
- Хороший инструмент старые ромеи ковали, а вот винцо у них дрянь, не то, что наша медовуха, - Усовна с сожалением посмотрела в горлышко опустевшей баклаги.
- Чего стоишь, смотришь, давай бери уголёк черти разрез. Как ты рисуешь, это же не баба тяжёлая, ты, что его кесарить собралась!? По белой линии живота черти, неуч!
- Я что не знаю, где тут белую линию найдёшь, он как тигра дикая весь шрамами исполосован. Да и чем брюшину мазать ты же весь спирт вылакала.
- А почто, на мертвяка добрый мёд переводить, вон пузырь яблочного уксуса, мне его девать некуда после вашего виноделия. Лей не жалей, меньше вонь будет чувствоваться. Кстати, дорогой ассистент, а не покажите ли мне входное отверстие раны проникшей под брюшину, - со словами, «смотри сама не нанюхайся» Доната Усовна забрала у внучки масляную лампу. Смачно глубоко втянула клубы дыма, так что масляная лампа разгорелась, а густая щетина ноздрей стала тихо потрескивать. Ведьма с чувством два раза чихнула и погасила серебряный сосуд в магрибском подносе. Спирт рьяно вспыхнул и жадно облизал инструмент, выкованный где-то в Туманном Альбионе мастером кузнецом VI «Железного легиона». Доната демонстративно зевнула, залила догорающий мёд уксусом, и ещё раз поинтересовалась:
- Так, где же дырка внученька.
Ундина надула губки и стала сосредоточено водить изящным пальцем по искореженной плоти берендея. Пальчик неуверенно остановился над правой подвздошной костью, здесь краснела маленькая ямка затянувшегося шрама.
- Вот она, бабушка, - Ундина даже захлопала в ладоши, - такая маленькая?! Как же она, такая малая ранка, такого богатыря в царство Мараны отправила!?
- Это бронебойная, игольчато - граненая стрела подлой ханьской системы. Видно колантарь пробила, а берендей неудачно её вырвал из бока, наконечник сломался, прошёл брюшину от мышечных сокращений и пошёл в кишки. Не жилец думаю, хоть брюхо вроде не посинело, не вздулось и задница не кровоточит. Коли ел мало последнюю седмицу, может до синей гнили или «Антонова огня» дело ещё не дошло. Здоров этот берендей от роду, можно попробовать.
- Режь, вот белая линия, шрамы тут поверхностные, от сабли, балаболка. Всё тут видно, режь почти до пупка, потом сюда второй разрез к подвздошному гребню. Подожди, сейчас местное обезболивание начну.
Ведьма открыла хрустальный пенал, сняла притёртую крышку и стала неторопливо вынимать и втыкать вдоль нарисованного углем рисунка иглы, смоченные в парализующем яде.
- Сгоняй-ка пока хлеб из печи вынь и принеси ещё зимнего мёда, того что ярл прислал, и крынку уксуса, и не сверкай глазами, работа у нас тобой предстоит нервная и грязная. Поставь воду подогреть, ведра может, хватит, ну и горшок тогда ещё придвинь, а я пока корпию нарву.
- Вроде крепко спит, - Доната провела артрозным пальцем по рассеченной брови и мужественному лицу раненого берендея, - плохо, что Огнея за него взялась, жар начался, сильный жар, протри-ка ты его уксусом да не скупись.
С этими словами Данута Усовна аккуратно извлекла иглы и бережно уложила их в хрустальное ложе. Потом сама выбрала большой брюшистый скальпель и стала с натугой, резать мышцу за мышцей, послойно вскрывать плоть война.
- Давай подмени, что-то устали мои руки, - с этими словами ведьма всучила нож внучке, и забрала у неё из рук норманнский мёд тройной перегонки.
- Не спеши, проходи за раз не больше полвершка и на полногтя углубляйся, - с этими словами старый лекарь с хлопком извлекла пробку, а занятая внучка в знак протеста что-то прошипела и негодующе двинула стройными бёдрами.
- Ты жопкой не дёргай, - Усовна сделала приличный глоток, - ты кровь начинай промокать, я вон, сколько тебе корпии надёргала. Стой не прорезай пока до конца, поворачивай к подвздошной кости. На, глотни, если хочешь, руки будут крепче.
Ундина гневно пропустила что-то шипящее и злое и вскрыла брюшину угловым косым разрезом. Рана наполнилась чёрной кровью, а воздух хирургической светлицы наполнился смрадом гниющей плоти.
- Дерьмо, всё дерьмо, - констатировала Доната Усовна, - бери нож, режь, надо еще развалить мясо кишки будем вынимать.
- Держи края, ставь зажимы, все что есть, - ведьма сделала большой глоток, аккуратно отодвинула баклагу в сторону и запустила сначала левую корявую руку, потом такую же правую длань в нутро бесчувственного война. Нестерпимый запах резко усилился, и колдунья принялась длинно и долго, на дикой смеси старо норвежского и арамейского языков, поносить демонов восьмидесятого уровня. После долгого ругательного загиба, когда время, кажется, остановилось, а все демоны ускакали и упрятались по другим потаённым норам. Ведьма взвыла и с натугой вытащила из брюшины большой ком сизо-розовых кишок и взгромоздила их на широкую грудь спящего берендея.
- Давай воду неси, и это, доску, на которой мы пельмени раскатываем, и ещё один горшок поставь, нам самим ещё от этого дерьма отмываться.
В четыре руки вымыли почерневшую от крови и кала брюшину добела обработали уксусом и маслом бузины и приступили к разбору кишок, почти как мясник, который набивает колбаски. Правда работа предстояла обратная, надо было почистить всё то, что можно спасти, а всё остальное безжалостно отсечь.
- Пострадал только тонкий кишечник, - комментировала Доната, толстый кишечник, почки, мочевой, желудок чистые. Давай аккуратно перекладывай кишки, здоровые тут оставим у берендея на груди, она ещё шире, нашей пельменницы. Так, а на доску, медленно чтобы не порвать выкладываем поражённый гнилой участок.
- Стой, режь тут и тут, подожди ещё пару вершков туда и сюда, на всякий случай. Дай я сама, криволапая, ведро подставляй, да говно не просыпь!
- Всё, кишки промываем, ладно добавь в уксус норманнского зелья. Стой, оставь бабушке, много нельзя, слизистую сожжём. У тебя с рукоделием лучше, чем у меня. Возьми рыбий клей, нитки из мышиных кишок и шей двух этажными швами в поперечном направлении, так, умница. Перекладываем, не спешим, целые вниз. Уна, не колбасу в мешок кидаешь, повреждённый участок сверху.
- Начинай шить, а вот тут красоты не надо, представь, мешок штопаешь или поросенка кашей начиняешь. Стой, после двух швов на третьем ставь вот эту баранью кишку трубку, дренаж называется, дряни, если поживёт, из него седмицы две будет много вытекать. Зашила, красота, теперь ещё разок уксус, и вот этой мазью, а потом льняным полотном примотай, и потуже, нить эта шёлк ханьский, рвётся на раз-два. Давай перевернём. Нет, ремни снимай, а то ещё и руки с ногами потом отрезать, да шучу. Он спать будет двое суток, а там я ещё молочка подварю. Есть теперь ему седмицу точно нельзя, воды на третий день по ложке в час, ну коли сегодня ночью не представиться. Укрой его старой овчиной и пошли обедать, тьфу, какой там обед, вон уже месяц взошёл. Молодец ты у меня внучка, коли выживет, должен будет тебе руки целовать, да и не только, хе-хе.
….
Голый человек лежал в темноте, которая понемногу рассеивалась, превращаясь в сумрак. Тело лежало на влажном гладком камне порфира. Порфир да ещё ровно обтёсанный и отшлифованный кварцевым песком никак не вписывался в геологию карста. Сталактиты капали на жадные до кальция сталагмиты, а судя по размерам оных, кое, где сросшихся в толстые колоны пещера была древней. В пещере ничем не пахло, даже повсеместным для них гуано летучих мышей. Голый человек просыпался от боли, что-то тянуло в животе, это голод. Он понял, что лежит на правом боку, прижимая левую руку к бугристому кривому наросту на животе.
«Где я, кто я??», - подумал голый человек. Он медленно перевернулся на спину, раскинул руки, потом медленно прижал длани к чреву и погладил кривой грубый шрам, «что со мной?». Что-то впилось в голую ягодицу. Человек пошарил рукой и поднёс к лицу какой-то твёрдый предмет, он не смог разобрать, что это такое. Голый человек медленно сел на край порфирового алтаря, свесил ноги, и обвёл взглядом пещеру. Тени от сталактитов и сталагмитов удлинялись, окрашиваясь в багрянец. Где то там, впереди светилась померанцевая арка восходящего солнца. Человек медленно сполз с алтаря постоял, опираясь на порфировый камень и медленно, шатаясь, побрёл к солнцу. Мрак постепенно рассеивался…
Байка
What Is Dead May Never Die "Игра престолов" Дж. Мартин.
Многовековое могильное безмолвие...
это только начало…
"То не мертво, что вечность охраняет, смерть вместе с вечностью порою умирает".
«Страх— самое древнее и сильное из человеческих чувств, а самый древний и самый сильный страх — страх неведомого».
Г.Ф. Лафкрафт «Некрономикон»
Низвергнутый Толкователь Богов Иди-ка одиноко брёл сквозь густые заросли голубой ели. Гнев и обида душили его старый кадык, тёплые густые слёзы, вперемешку с зелёными соплями, текли по густым эстуариям морщин дряблых щёк.
- Сволочь неблагодарная, башка дубовая, - одышливо шептал старый жрец, спотыкаясь и цепляясь своим берестяным хитоном за низкие лапы ёлок. Иди-ка поднялся на крутой склон лога внутри которого расползлась деревушка волотов. Погрозил ветвистой рябиновой клюкой в сторону веча, которое проводил новый вождь племени Эйт.
- Ишь раскомандовался, жопорез недоделанный. Единственное что мог делать-то по жизни медным гвоздём задницу дубовую ковырять.
Толкователь богов, Верховный шаман племени вволю покрутил шиши и погрозил комлём рябинового посоха в сторону майдана деревни волотов. Выписав в воздухе все известные ему руны: и «Ды-ру», и «Ма-ру», и «Ва-ту», и «Ту-ту». Утёр набежавший пот, густо высморкался на развесистый куст бузины, Иди-ка заковылял вниз по склону лога. Тут, неподалеку от безымянной деревни волотов жила древняя Духобаба, заблудшая сюда из "вечной пущи". Жильё дриады было похоже на большой пук сена или воронье гнездо, правда свито оно было из козьей ивы, дикой смородины и крапивы, усиленной перевитыми побегами лещины и тополя.
Верховный шаман задумчиво поковырялся в носу, почесал гудящую поясницу и медленно двинулся к проходу скрытому мороком. Кровь после крепкого удара сепаратиста изрядно залепила густые брови и глаза Иди-ки. Шаман бурчал проклятья, сковыривая кровавые струпья, щурил глаза в поисках тайной дверцы. Наконец-то тайная кроличья нора была найдена. Старый Волот сначала понюхал щель разбитым носом, потом аккуратно подул в нору, а после, осмелев, сунул в кроличью дыру руку. Однажды духобаба, будучи не в духе, поставила в тайной ключнице кусачий бронзовый капкан. Ну, тогда у неё с Верховным Шаманом были опредёлённые тёрки да разногласия политического характера.
Сейчас, Иди-ка нащупал привычную, сильно потёртую заячью лапку и три раза крепко за неё дёрнул. Потом судорожно вытащил свою старую длань, усеянную печеночными пятнами сквозь редкую сивую седину. Внимательно оглядел свою непострадавшую руку и зачем-то внимательно облизал все свои пять пальцев. В тот момент, когда он приступил к обслюнявливанию корявого указательного пальца, раздался тихий звон, а вслед за ним щелчок и скрип скрытого механизма. Перепутанные ветви лещины, смородины и крапивы стали медленно расползаться в стороны открывая зев проход в убежище ведьмы-духобабы.
- Что тебе надобно, Старый Иди, - в тёмном проходе из перепутанных ветвей возникла щуплая фигурка женского роду. Чуть больше сажени ростом, старая дева, в длинной хламиде шитой из мелких шкурок кротов, мышей и всяких землероек. Волосы у духобабы были под стать наряду, серые да невзрачные. Глаза белые с небольшой зелёной поволокой в обрамлении розовых ярких век. Ноги были обуты в старческие чуни, свитые из хвостиков обитателей подземного мира которые пошли на пошив остальной одежды.
- Что притащился облезлый Волот, я же тебе отворот дала в прошлом году. Мне твоя короста на башке омерзительна до предела, а как у тебя из пасти несёт, ты даже не представляешь сего отврата…
- Жива ну к кому же мне ещё идти старому облезлому Волоту как не к тебе... Мне Жива, помощь твоя нужна, очень нужна… - Унизительно забормотал Толкователь Богов.
- Заходи старый пень, только в сторону дыши, я заячье рагу с репой затеяла, - с этими словами духобаба погрозила Иди-ке большой деревянной ложкой.
Наверняка, Эйт резал, задумчиво почесал нос шаман и тихонько присел на земляную лавку прикрытую циновкой свитой из еловых корешков. Пещера Живы была освещена, тускло горящими трутовиками, вымоченными в кабаньем жиру. На, «по-чёрному», горящем комельке стояла большая глиняная сковородка, которая источала потрясающий плоть кулинарный дух. Глиняные стены пещеры были прикрыты травяными ковриками и вышитыми ширинками, на них весели пучки трав, чучела чудных двухголовых тварей, змеи с двумя хвостами. Углы жилища ведьмы были подпёрты бивнями Индрик зверя, судя по всему достаточно свежими, а не из мерзлоты вытащенными. В бочках и больших банках зелёного стекла хранилось вообще всякое непотребство, заморыши кикимор, судичек, анчуток, человечьи эмбрионы, и парочка разнополых гомункулусов. Под потолком висела пара кожистых пресмыкающихся, кои или вымерли сорок по сорок сороков лет назад или водились за четыре тысячи вёрст от данной пещеры. Пахло по разному, в основном приятно, - «всё же баба», подумал Иди-ка. Особенно хорошо пахло заячьей печенкой с салом из большой керамической сковородки.
- Есть будешь, - задумчиво облизывая изящную деревянную ложку, спросила хозяйка пещеры. Ложка была замысловата, свитая из двух сросшихся веточек сирени.
- Судички мочёные в мухоморах, третьего дня бочонок открыла, самый сок. Кикимора вяленая, чищеная уже, без жабр и чешуи. Анчутка печёный в собственном соку с кореньями, он же копчёный на ольховых веточках.
Жива отличалась если не каннибализмом, то живоглотством к своим дальним родственникам.
- Мне бы печёночки, - стеснительно почесал нога об ногу Иди-ка.
- Зубов-то почти не осталось, - попытался оправдаться Верховный Шаман волотов, истекая слюной.
- Ну и зря отказываешься, - духобаба открыла берестяной туес достала из мухоморного маринада чёрную лапку и с хрустом впилась в неё своими мелкими треугольными зубками.
- Судички в этом году хороши, сочные, уж куда лучше рябчиков. Рябчики жестковаты, да и глухарь нынче тощ, с орехами, что ли в лесах не заладилось, суховато было. А вот судички нынче жирные, отожрались на головастиках да лярве, лягушек прорва была. Рыбкой приятно попахивают, глаза закрыть, прямо таки севрюжка.
С этими словами Жива стрескала полдюжины страшных и жирно блестящих рассолом из мухоморов лапок болотных тварей. Меж тем Толкователь Богов отдал должное жаркому из зайчатины. Урчание кишечника вошло в камертон с текстами кулинарных рецептов ведьмы, о тонкостях копчения кикиморы и тушения анчутки в собственном соку. Под эти душевные разговоры Иди – ка не заметил как умял целый сотейник заячьей печёнки. И когда он тщательно собирал подливу последним кусочком репы Жива спросила его:
- А чего ты, собственно говоря, припёрся, старый хрыч!? Объедать одинокую женщину? Когда твои подчинённые волоты мне подаяние приносили-то? Жлобы проклятые, вечно голодные, всю округу подъели за последние годы-то, всё что бегает, летает и ползает, сожрали.
Иди – ка стеснительно проглотил репу, отчего-то закашлялся, задумчиво оглядел повещенного под сводами пещеры крокодила, поковырялся в ухе и быстро вымолвил:
- Мне твой Зомбар, Жива, нужен, ох ка нужен мне он, Жива.
- Зомбар говоришь, - духобаба сытно рыгнула рыбьим духом всё-таки далёким от запаха стерлядки.
- А с какого рожна я должна его будить. Ты тут пришёл, натоптал, наелся как последний чужеяд. И я, по-твоему, почему-то, должна последним с вашим племенем неблагодарным делиться.
- Я заплачу. Жива, хорошо заплачу. Зомбар мне нужен, чужаки пришли. Племя разбежалось. Эй – ты, сдуру-то власть почуял, меня старика под микитки, погнал подлец. Я же его с детства пестовал, дар его приметил, от обязанностей освободил, а он мне юшку кровавую пустил….
- Побежали охотники за ними, все побежали, кто на ногах был. Но пришлые чародеи больно сильны, не справятся с ними мои хобяки, волоты сиволапые. И бегут они на наш вековой погост. Не в твоих интересах, Жива, чтобы там чужаки шастали.
- Ну, про мой интерес, мне, шаман судить, - духобаба встала, неторопливо достала лыковой короб с копчёной анчуткой. Потом пошарила по грубо сколоченным полкам сухой ручкой. Выставила на стол две берестяных стопки и бутыль зелёного стекла. Вытащила плотно подогнанную липовую пробку и по чертогам колдуньи разлился терпкий дух можжевеловой настойки. Тонкие пальцы крепко ухватили зелёное горлышко и точно, до капли, отмеряли напиток по края стопок. Молча выпили и закусили анчуткиным рёбрышком. Пока старый шаман вытирал накатившую слезу, духобаба напомнила:
- Про интерес, про мой интерес….
Иди – ка глубоко вздохнул. Почесал поредевшую макушку, затем по-прежнему богатую шерстью грудь и сунул руку за пазуху, в глубокие недра своего берестяного хитона. Ещё раз вздохнул и извлёк на свет замшевый кисет. Хозяйка пещеры, с деланным равнодушием грызла лопатку несчастной анчутки. Правда, её притворство выдавал усиленный треск челюстей.
Иди – ка смахнул с нарядной ширинки крошки, потом зачем-то подул и высыпал содержимое кожаного мешочка на стол. Хруст копчёной анчутки прервался. На вышитой крестиком скатерти таинственно сверкали яхонты, смарагды, карбункулы, ониксы, опалы и сердолики. Но, то были не просто драгоценные камни, а выточенные из них гадальные кости великих шаманов прошлого.
Жива неспешно обновила содержимое стопок, первая, крякнув, выпила. Протянула тонкие длинные пальцы к горсти драгоценных камней и стала их неспешно перебирать, наслаждаясь игрой цвета, который дарит не всякая летняя радуга.
- Я это взять не могу, - вздохнула волшебница.
- Ты, дурень даже не знаешь, чем меня искушаешь.
- Нет, я, конечно, возьму Великие Кости, на время, так сказать. Ну и в качестве страховки. Зомбар моя защита, да и вообще, он мне как дитя дорог.
- Вдруг ты его по своей волотской глупости угробишь!?
Толкователь богов, молча, взял бутыль зелёного стекла беззубыми дёснами вытащил пробку, сплюнул липовую затычку на глиняный пол и сделал глубокий глоток из узкого горлышка. Потом встрепенулся и, извиняясь, разлил остатки можжевеловой настойки в берестяные стопки.
- Угроблю, кости твои, но твоего любимого Зомбара не убьёшь, нельзя убить то, что мертво два века.
- Это так, - ухмыльнулась колдунья, - но страховка не помешает.
С этими словами Жива, сгребла драгоценные камни в замшевый кисет и запихала его в недра шушуна пошитого из мышиных шкурок, в то место где у простых баб по обыкновению бывает грудь.
- Ладно, пошли, но учти будить Зомбара не просто и долго.
Духобаба запалила масляный корец, взяла большой короб из липового луба, и повела шамана в дальний угол пещеры. В самом тёмном углу она остановилась, что-то долго на распев проговорила, потом повернулась на левой пятке и топнула правой ногой. Стена из красной глины покрытая бахромой многолетней паутины растворилась. Глазам Верховного шамана открылся альков, где на земляном ложе дремало вечным сном первое зомби этого мира - Зомбар. Волот альбинос с густой почти голубой шерстью, на две головы выше современных ему собратьев. Там где у обычного самца расположены чресла, семейство ёжиков свила себе гнездо из густой шерсти.
- Присматривают за ним, - объяснила ведьма, - жуки слизни, а особливо мыши не дают покоя спящему телу, так и норовят взять свой оброк у смерти. Давай помогай ворочать эту глыбу.
Жива шуганула ёжиков, а Иди-ка тяжко сопя перевернул тело Зомбара ничком. Духобаба вынула из тела альбиноса две серебряные пробки, одну из области крестца другую из основания черепа. В отверстия, аккуратно покручивая, она, ввела две тонких пустотелых иглы из кости цапли. Потом ещё покопалась в коробе достала склянку с узким длинным горлышком и медленно, считая капли, нацедила маслянистый декокт в костяные иглы. Вынула иглы, вернула серебряные пробки на место и скомандовала: - «переворачивай навзничь». С большим трудом Верховный шаман провёл обратную операцию, переворачивая окаменевшее тело гиганта. Толкователь богов схватился за сердце, пот катился градом, но он, не отрываясь, следил за дальнейшими манипуляциями колдуньи.
Жива не спеша покопалась в лубяном коробе достала пенал из алой юфти. В кожаной коробке лежали два хрустальных глаза, острая серебряная игла и пузырёк из смарагда величиной с жёлудь. Колдунья медленно раскрыла пустые, мёртвые веки, и один за другим вставила глаза из горного хрусталя, с чёрным гагатовым зрачком. Подышала в мёртвые очи и капнула на них давешний масляный декокт. Передохнула, пошарила в густой голубоватой шерсти в области сердца, нашла и вынула третью серебряную пробку. Затем смочила слизью из смарагдового пузырька металлическую иглу и воткнула её в мёртвое сердце. Потом аккуратно вытащила иглу, вернула пробку на место и сложила колдовской набор в пенал из алой юфти. Нежно погладила щеку мертвеца и быстро поцеловала Зомбара в лоб.
- Пойдем, посидим, можжевеловки нацедим, время есть, он только к утру придёт.
Под утро, оприходовав пятую бутыль зелёного стекла Верховный Шаман, Толкователь Богов, Иди – ка, уронил голову на крепко сбитую дубовую столешницу. Толкователь захрапел так что нильский крокодил под потолком стал раскачиваться в такт храпу. Иди – ке снилась далёкая молодость, тогда когда самки волотов ещё не ушли на позори, и юность была полна телесных приключений.
Жива покачиваясь, встала, погладила плешивую голову старого друга. Потом порылась в лубяном коробе, достала маленькую брошь в форме жука скарабея и прилепила её сзади на воротник берестяного хитона Толкователя. Потом ведьма слила остатки можжевеловки, не спеша выпила и, держась за глиняную стену, пошла в альков, где улеглась под бок Зомбара, который медленно всплывал в явь.
Когда полуденное солнце засеребрило макушки сосен и осин все разом проснулись. Первым, аккуратно ставя негнущиеся ноги из пещеры, вышел волот альбинос. Лучи Ярила зажгли его хрустальные очи и метаморфоза пробуждения завершилась. Следом рука об руку, слегка покачиваясь, явились солнышку Хозяйка пещеры и Верховный Шаман. Лучи солнца быстро разогнали миазмы ночи. Иди – ка просто потряс головой приходя в себя, а Жива сразу принялась командовать:
- Бар, - она применила своё прозвище альбиноса, - давай дуй в оружейную комнату, неси тот дубовый ящик с бронзовой оковкой.
- Ты сиволапый слушай: - Пойдёте скороходным подземельем. Поворачивать всё время вправо, а возле горящего камня сталактита, свернёте налево. Запомни, он светится алым цветом. Иди, ты знаешь, где лево, где право, молодец, в твоём возрасте это уже хорошо.
Тут из пещеры блестя хрусталём глаз, появился Бар, неся на вытянутых руках длинный плоский сундук из дуба перевитый кованой бронзой. Он поставил ящик у ног духобабы и застыл. Жива же откинула крышку, смерила Иди – ку с ног до головы и извлекла на божий свет два больших ножа из обсидиана. Каждый был с локоть величиной, правда, вместе с рукоятями, обмотанными кожаным ремнём.
- Помнишь как с ними обращаться Иди, - тихо спросила ведьма сверля Верховного шамана прозрачным взором в окружении розовых век.
- Помню Жива, - враз осипшим голосом подтвердил Толкователь воли богов.
- Вот и хорошо, что помнишь, не учуди как последний раз.
- Всё правильно сделаю, Жива, не беспокойся.
- Бар, а это твоё оружие, ты тоже должен его помнить!
Колдунья с трудом приподняла меч – палицу, кованную из метеоритного железа. Это был пращур всех мечей - меч кладенец выкованный безвестным кузнецом волотом в первом в этом Мире горне из камня упавшего с неба. Был он похож, больше всего, на сплющенную дубину, привычную для руки древнего охотника и война. Простой клинок без гарды – перекрестья, с рукоятью обмотанной простой кожей. Правда передняя кромка меча была тщательно отбита каменным молотом и заточена водным камнем до удивительной остроты. Зомбар шагнул вперёд легко и привычно принял в лохматые руки страшное оружие. Дальше действо происходило без слов. Жива медленно повела мстителей к крутому оврагу, вниз которого вела лестница из окаменевших дубовых плах. Немного прошли вдоль ручья, бегущего по каменистому дну пади, где колдунья и шаман вдоволь напились водицы, отдающей железом и палой листвой. Зомбару питьё не требовалось, он знай себе крутил железом, которое сверкало, синим цветом чужих звёзд. Между двух седых камней, откуда вырывался подземный ручей, темнел грот.
- Вам туда, береги его Иди, он у меня последний, кого я могу поцеловать на ночь. Постой, на вот возьми «горюч камень» если что запечатаешь проход. Сожмёшь, капнешь крови чуток, назовёшь руну «крада» и метни шагов на двадцать, не меньше, а то сам сгоришь.
Шаман кивнул и без трепета вступил в чертог скороходного подземного пути, за ним тоже не изведав чувств, ступал Зомбар….
…..
Кот Баюн с восторгом подпрыгивал на толстом канате Калинового моста. Старое окаменевшее вервие, связанное из конопли руками древних волотов раскачивалось и скрипело. Оно протяжно гудело и стонало как умирающий мамонт. Мост помнил последнего Индрик – зверя, помнил, и то, как тушу лохматого слона тащили на заклание волоты. Могучее это было племя, не ровня нынешним их лохматым потомкам.
На противоположном краю Калинового Моста бесновался околдованный Эй-ты. Завывания и вопли эхом разносились над глубоко проточенным, меж древних известняков руслом реки Калины. Бывший скульптор, резчик деревянных божков и баб крушил древний мост из всех своих последних сил. Страшное заклинание багрового кристалла управляло телом и духом волота.
Оно направляло его недюжинную силу против не только устоев моста, а против всех устоев мира волотов. Каждый удар по стонущему мосту отдавался камертоном времени по древним жилам окаменевшей конопли. Действо подходило к концу, вервие трескалось, тонко пронзительно лопалось, а мост раскачивался всё сильнее.
- Да слезь ты с каната, Сворога, Христа и Девы Марии ради, - возопил Карпус и попытался ухватить Кота за хвост.
- Отстань, туес, кристалл тает, если его сейчас не поддержать, эта дурында лохматая тотчас очнётся. Тогда всем нам не поздоровится! – отмахнулся Баюн.
В двухстах саженях от путников, на противоположной стороне моста, всё громче завывал волот. Он исполнял танец смерти, размахивая бронзовым копьём с лавровидным наконечником длинной в руку обыкновенного человека. Внезапно Эйт замер, высоко подняв древко оружия, и тут раздался жуткий треск сравнимый только с майским раскатом грома. Канаты Калинова моста лопнули один за другим, и первый пролёт подвесной переправы рухнул в реку, увлекая с собой нового вождя волотов. Племя лишилось вновь обретенного руководителя, а земной мир последнего скульптора эпохи неолита.
Канат на противоположном берегу реки резко дёрнулся и подпрыгнул, унося Баюна к небесам. Карпус совершил невообразимый кульбит, подпрыгнул, ухватился за хвост, и сдёрнул Кота с отчётливой траектории падения в каньон реки Калины. На удивление Баюн к такому не уважению отнесся терпимо, без царапанья и обзывания «тупым смердом и лободырей». Пока все изучали вспененные волны реки Калины, Кот вперил взгляд в останки моста. Средняя опора Калинова моста пошатнулась, слегка накренилась, но представляла собой достаточно устойчивую конструкцию. Этакие Крепи Мира Волотов. Два оборванных каната и остатки подвесной конструкции из вервия и осины весело пенили воду там, где скрылось тело Эйта, волоты от рождения не умели плавать.
- Карпус, давай-ка снимай ту боевую трубу, которую Глузд нам всучил, опробуем её, так сказать, - пробурчал Кот Баюн.
- Пара бойких волотов, помоложе, поправят переправу к вечеру. Или на крайний случай через день, канаты то целы.
Хозяин Избушки – норушки встрепенулся, в его глазах появилось осмысленное представление мира, и он рванул к лосю. На правом боку Героя в кожаной кобуре висела Гром – труба выданная путешественникам Кудесником Глуздом. Её медный лоснящийся ствол был снабжён причудливым прикладом орехового дерева с хитроумными крючками для зарядки и стрельбы.
- Огневой запас неси, балда, чем эта труба пулять-то будет, - фыркнул Баюн.
- Дык вот на себе таскаю, сколько дней, - и Карпус сбросил с плеча диковинный патронташ.
Кот задумчиво разгладил усы, изучая патронташ с латунными гильзами. Каждая латунная бутылочка была снабжена свинцовой пробкой с разноцветными колечками. Баюн провёл ногтями и скомандовал:
- Давай вот эту, с красной полоской.
- Да кто так заряжает, тяни вот тот рычаг, мимозыря.
- Согнул? Суй заряд, теперь закрывай до щелчка!
- Так, клади боевую трубу вон на ту бабу и целься.
Карпус послушно выполнял приказы главнокомандующего. Он уложил ствол боевой трубы на безголового пышногрудого идола с вздутым животом, безвестную богиню плодородия из Круга богов волотов. И стал целиться широким раструбом оружия, внимая указаниям Кота Баюна:
- Так, смотри, - руководил Кот, - видишь меж центральных опор моста перемычка, там где канаты натянуты меж опор, узел там Гордию подобный.
- Не вижу я никакого Гордия, - бурчал Карп, - узел вижу, а Гордия нет.
- Ты не обрёхивайся, ты целься, своди ствол с мушкой, как учили - взвыл Баюн …..
Карпус прицелился, «как учили» на многих часах теории, и медленно потянул спускной крючок. «Бум», звук, рождённый огнестрельной трубой, заставил подпрыгнуть лося, медвежат, Рябинку и самого Баюна. Карпус же кувырком отлетел от беременной богини Пизы, такова была сила отдачи. Карп уселся, потирая правое плечо, а над долиной реки Калины гуляло троекратное эхо выстрела. Казалось, ничего не произошло, ни что не пошатнуло устои ни мира, ни моста волотов. Но вдруг, на перемычке опор, как сказал Кот: - «гордиевом узле», возникла алая точка, постепенно превратившаяся в огненный цветок. Пять минут спустя, древние канаты, встретившись с белым фосфором далёкого будущего, трещали и коптили в настоящем, навсегда прощаясь с прошлым, они превращались в серый пепел, летящий над Калиной рекой.
- Так-то надёжней будет, - проурчал, Кот Баюн, довольно почёсываясь.
- А теперь заряди сей могучий самопал вот той бутылочкой с чёрным колечком, чую, пригодится.
Кот обвёл тяжёлым взглядом притихшую компанию, улыбнулся чеширской улыбкой и дал приказ:
- Ну, что притихли!? Вперед, нас ждёт Остров Мёртвых.
Известняк плато Острова Мёртвых был устлан мшаником, густо украшенным ягодником и грибами. Сквозь зелёноватые и бёлёсые пятна мхов алел померанцем брусничник со следами уходящей черничной ягоды. Впрочем, и костяника, и морошка росли здесь в изобилии. Но главным на царствии были грибы. Исполинские белые, подберёзовики, подосиновики всевозможные грузди, мухоморы и рыжики. Из растений кое, где пробивалась карельская берёза и тонкий малорослый ольшаник.
Сам остров, в плане, напоминал половецкое седло. С двумя вздыбленными холмами на севере и юге и котловиной в центре. Путешественники преодолели подъём северного холма похожего на плоскую грудь половецкой бабы и остановились перед жутким видом на центральную котловину острова. Зрелище, которое открылось путникам, не внушало оптимизма, так как это был древний некрополь племён волотов. От зрелища, увиденного в котловине, даже у медвежат пропал аппетит до грибного мяса. Они застыли с открытыми пастями и замерли, забыв про свой вечный подростковый голод.
Древний некрополь представлял собой груды белых и серых валунов одинакового размера, выложенных аккуратными пирамидами. В центре курганов стояли вкопанные дубы, лишённые коры и почерневшие от времени. Древесина деревьев была тщательно натёрта и умаслена жиром приносимых в заклание животных. Костяки жертв были тщательно прикручены вервием на разлапистые ветви дуба. Люди и звери своими выбеленными костями подчёркивали черноту морёных временем деревьев. Кроме вкопанных дубов курганы мёртвых были в изобилии испещрены длинными осиновыми кольями. Посеребрённые временем шесты были украшены разнообразными насквозь пришпиленными на осину черепами людей, животных и совсем уже непонятных существ. В середине острова в логе поросшим карелкой и кривыми от древней чуждой нашему миру магии соснами был лабиринт, выложенный круглым валуном блестящим слюдой. В центре лабиринта стояли покосившиеся глыбы кромлеха, а внутри циклопической конструкции белели грубо обтёсанные камни древнего дольмена.
- Там портал, - сипло мяукнул Кот Баюн, - нам туда.
- Идти за мной, след в след. Рябинка, пригляди-ка за медведями, хватит жрать грибы. Карпус, веди лося, гляди в оба, чтобы не понесло нашего Героя!
Путники медленно спускались по отлогому склону. Скудельня волотов была изрядно заброшена. Дерево и кость были трачены временем при малейшем прикосновении, стремились вернуться к первозданному виду – праху. Самые древние могильники напоминали просто груды камней покрытых лишайником, мхом и поганками. Возле особенно большого кургана путешественники остановились и замерли. Рукотворный холм, выложенный из поблёскивающих слюдой валунов, был украшен четырьмя морёными временем столпами многовекового дуба перевязанного столь же могучими дубовыми брёвнами перекрытия. Углы четырёхугольной конструкции были увенчаны черепами Индрик - зверя с трёхаршинными бивнями. Вокруг кургана были врыты восемь бивней ещё больше. На бивни мамонтов были нанизаны черепа пещерных медведей, что больше их современных косолапых собратьев и уж точно не меньше локтя.
Кот дал команду остановиться и взгромоздился на торс могучей каменной бабы с ярко выраженными вторичными половыми признаками.
- Дальше мы пойдём вдвоём с Карпом, - изрёк Баюн.
- Лось здесь точно не пройдёт через эту Щель Перехода, тут примитивный её вариант, основанный на Терра – темпоральном принципе. Жутко примитивном и небезопасном. Рябинка, Герой и медвежата идут на северную сторону Острова Мёртвых. Там раньше была паромная переправа, может, цел паром до сих пор. Коли, нет, садитесь втроём на лося, держитесь за его уши, рога и друг за дружку. Герой должен вынести всех троих через реку, потому как здоров дюже. Все вместе встретимся на Молочной реке.
Рябинка насупилась:
- А почему всем не пойти к парому? Зачем под землю лезть?
- Не знаю, - Кот мрачно почесал ухо, - быстрее так. В общем, давай, скачи, разведай. Если нас не будет, отплывайте, да и не выдержит сохатый на стремнине, коли я ещё с Карпусом на него усядусь…
Рябинка, густо сплюнула, запрыгнула на Героя, свистнула медвежатам и была такова.
Кот надолго застыл на грудастом постаменте, потом вперил в Карпуса когтистую лапу:
- Сейчас самое смешное, до колик, начнётся наше путешествие по Миру Подземному. Идти через Хель жутко интересно, посему коли нужда есть справь её здесь, особенно большую. И легшее будет ступать, да и конфузу меньше случись что.
Кот спрыгнул с увечной безголовой бабы и решительно, справив малую нужду на каменную ягодицу, задрав в зенит пушистый хвост, пошёл в сторону древнего дольмена. Взвалив на плечо огнестрел, Карп шагал следом. Он, было, хотел помолиться Новому богу, но поначалу забыл слова, а потом убоялся Старых Богов древних волотов. А вдруг они разгневаются, а сравнивать силу богов с друг дружкой всегда себе дороже, это Карпус навсегда запомнил по княжей междоусобице. В итоге Карп по очереди скрутил шиш, левой и правой рукой.
Кромлех, выстроенный в форме лабиринта, был очень стар. Пара грубых камней кромлеха упала от времени, сил поставить их на попа у нынешнего поредевшего племени волотов не было. В центре лабиринта был земляной бугор похожий на крестьянский погреб. У Карпа был такой, только раз в пять меньше. Это был дольмен вход, в который был выложен красным порфиром, поседевшим от времени. Внезапно Кот остановился и прислушался, шерсть на его загривке встала дыбом, а хвост стал раза в два толще. Тут и сам Карпус ощутил подземный толчок, пронизавший его бывалые поршни. Над старым дольменом в центре кромлеха возникла радуга, а на порфире появились огни святого Эльма. Над «погребом» дольмена сияние было самым сильным, а в небо полетели синие искры с чёрными хвостами.
- Стой, - взревел не своим голосом Кот Баюн, - готовь Гром - трубу!!
Он подлетел к Карпу и подтолкнул его к очередной каменной бабе в изобилии усеявших древний погост волотов.
- Целься в серёдку врат, зарядить-то не забыл!? Кто-то открывает портал изнутри.
Седой порфир портала сал разгораться красным огнём. Седина пропала, а камень стал пульсировать то багрянцем, то лиловыми всполохами молний. Откуда-то с реки Калины дунуло холодным, пробирающим до костей ветром. Полетела старая листва с невидимых деревьев. Над островом закрутились, малые вихри смерча, а на редкой карельской берёзе по листве пробило изморозь.
Внезапно всё Инферно исчезло, а возле «погреба» материализовалась фигура огромного волота – альбиноса, окрас которого был не обычен, сивый с синевой. На плече у альбиноса вольготно лежал такой же синеватый меч больше похожий на сплюснутую дубину. Из-за плеча волота гиганта выглядывала плешивая голова волота поменьше. Альбинос медленно повернул голову на короткой шее справа – налево, окинул мерцающим взором погост и остановил свой взор, наполненный синим огнём на Карпусе с Котом.
- Наводи, - голосом, наполненным могильным спокойствием скомандовал Баюн, - целься в грудь, под микитки.
Карпус механически прицелился, как учили, и стал ждать команды.
- Пли, - сухо и коротко скомандовал Кот, и тут же рявкнул, - заряжай!
Пуля с чёрным ободком ударила Зомбара чуть ниже и левее, прямо в его мёртвое сердце, он механически шагнул вперед. Разрывному снаряду было нечего разрывать, миокард был разорван почти век назад.
- Пли, - откуда-то, из космоса, долетела команда.
Карп взял выше и тупой снаряд взорвался и разломал могучие ключицы, что совсем не остановило могучеё тело, вздымавшее тысячелетние метеоритное железо.
- Заряжай, - из пелены прошлой жизни донёсся потончавший голос, - целься в голову!!!
Стрелок приподнялся на колено, задрав медный ствол к неукротимо приближавшемуся горизонту, к голове Зомбара сиявшему безумным хрусталём глаз.
- Пли!!!
Отдача от третьего выстрела окончательно разбила плечо хозяина избушки – норушки, но он устоял на размягчённых ногах, автоматически вынул патрон из пояса и в четвёртый раз взвел огневую трубу. Но целиться было не в кого. Третий снаряд попал точно меж двух хрустальных камней, они вылетели из сухих орбит уже век, не знающих слёз глаз и упали под ноги Кота Баюна.
Кот на миг отвлекся, а на сцене сражения возник новый боец.
Верховный шаман, Толкователь богов Иди- ка шагнул из-за спины медленно осевшего тела Зомбара и вступил в битву.
Старый Иди выхватил из-за спины два каменных ножа, выкрикнул страшные руны проклятий и ударил ножи лезвием о друг дружку высекая обсидианом мелкие померанцевые искры. Померанец окрасился в пурпур, задымил став лиловым, и животворная молния ударила в медный ствол огнестрела, Карп отлетел на три сажени и рухнул, оземь теряя сознание.
Кот Баюн запоздало вскочил, бросив хрустальные глаза Зомбара в сторону и едва успев поставить защиту. Шаман, как заведённый размахивал обсидианом, высекая над головой разноцветные искры. Каждая искра превращалась в маленькую шипящую молнию и устремлялась к прыгающему как мячик Коту Баюну. Защитный щит превратился в подобие большого мыльного пузыря, от которого разлетались во все стороны разноцветные брызги. В воздухе запахло озоном и жжёной шерстью, было видно, что Коту явно не просто, и он держится из последних сил, удерживая свою защиту.
Всех спасла Рябинка, она стремительно вылетела на галопом летящем лосе и с лёту всадила две длинных стрелы с соколиным оперением в спину Верховного Шамана волотов. Иди – ка замер, уронил ножи из вулканического стекла, провёл рукой по торчащему из грудины наконечнику. Тихо, по-стариковски засмеялся и, пошатываясь, сунул окрававленую ладонь за пазуху. Достал «горюч камень», засмеялся во весь голос, выкрикивая руну жертвенного огня, и бросился в раскрытый портал. С могучим гулом земная твердь содрогнулась, прошла короткой волной и поглотила Толкователя богов. Холм с древними камнями кромлеха вспучился, пошёл волной, превращая твердь земли в мелкий песок. Камни дольмена и кромлеха покрылись трещинами и со стоном рухнули превратившись в щебень.
На Остров Мёртвых вернулась привычная тишина.