13.
…КОГДА начальник внутренней тюрьмы НКВД Миронов доложил комиссару о том, что дежурный исполнитель Сучанов сошел с ума и его прямо из канцелярии увезли в больницу Кащенко, Гладыш удивился.
- Да с чего же он так? Столько лет у нас работает!
-Тут особый случай, - переминаясь с ноги на ногу, кашлянул в кулак Миронов. - Брата он сегодня расстрелял... Да к тому же любимого, младшего. Они в двадцатых, в голодовку, осиротели и... Сучанов заменил ему и отца, и мать... В общем, выкормил, выучил, а теперь вот... убил. Ну и тронулся, видать, на этой почве.
-Да-а, - задумчиво пробормотал Гладыш и, заложив руки за спину, прошелся по кабинету. - Сюжет прямо шекспировский. Расскажи кому-то, не поверят...
- Так нельзя же разглашать - служебная тайна, - поспешил застраховаться начтюр, посчитав себя, как говорится, святее Папы.
Гладыш иронично взглянул на него, усмехнулся: «Ох уж эти чиновники!» - и, достав из портсигара папиросу, неспешно закурил.
- Да толковый писатель и без наших рассказов та-а-акое напридумает! У него голова на это специально настроена. Как Вогау- Пильняк... ты же его, кажется, расстреливал... Ведь чего только не наворотил. Особенно про коммунистов... Так что, нет такой тайны, которая когда-то не раскрылась бы. Но сюжетец хорош! Прямо из Гражданской: отец на сына, брат на брата... Да и Сучанов - герой. Это каким же надо быть упорным, чтобы выполнить долг и лишь после этого сойти с ума! Эх, Шекспира на нас нет. А другие не потянут...
Отпустив Миронова, он выключил свет и, подойдя к окну, долго смотрел на залитую огнями площадь, думая о себе и о времени, заставляющем людей во имя ИДЕИ творить величайшее зло. Ему не было жаль ни того же Сучанова, ни его загубленного и, вероятно, ни в чем не повинного брата, ни еще тысяч и миллионов таких же сучановых, сучковых, сучкиных, как не было жаль и себя, совершенно уверенного в том, что своей смертью он не умрет.
«...Все пойдем друг за другом. И как я вчера предал друзей своих, так же завтра предадут и меня. Абакумов... Кобулов… не всё ли равно. А затем и их кто-то так же предаст. Это всем нам по жребию выпало…»
Занимаясь самой "грязной", как считал он, работой в стране и всё чаще копаясь в душе, как прилежный анатом, Гладыш не однажды пытался осмыслить своё состояние и возможное изменение психики. Разбирая и взвешивая все "за" и "против", он неизменно приходил к выводу, что ни клиника Сербского, ни «психушка» Кащенко ему не грозят.
И тем не менее он понимал, что жестоко болен, как больны и «заразны» тысячи людей, постоянно выискивающие,обезопасивая себя, всё новых и новых «врагов народа».Сумасшедшими были и оперативники, и следователи, и судьи, и те, высокопоставленные, на самом верху, по прямому желанию и приказу которых началось и продолжается это лютое безумие, эта С т а... - Гладыш на мгновение замер, не решаясь даже в мыслях осудить грозное неприкосновенное ИМЯ - эта личная п а р а н о й я, так удачно определенная Бехтеревым, моментально отравленным после вынесения диагноза.
Не если всё это так, почему же никто не замечает этого? И почему не только он, комиссар, но и все остальные живут припеваючи, безнаказанно верша то, чему нет ни оправдания, ни объяснения?
«Каин, Каин, где брат твой Авель?»
«Да разве сторож я брату своему?»
«А вот мы - сторожа… Мы - цепные собаки. Нас уже не переделать, не передрессировать, не изменить... Только как ты поступишь, когда о б о л г у т твоего отца или жену, сестру или сына?.. Да, наверное, как этот Сучанов. Прежде выполню долг, а потом сойду с ума... Ну, уж нет!..»
Вспомнив о семье, о жене и о детях, Гладыш растерянно прислонился лбом к оконному стеклу, и некоторое время стоял так, закрыв глаза и считая удары неожиданно зачастившего сердца.
Нет,не дай Господь попасть им в «мясорубку»! И он, конечно же, не допустит этого. Как лишь только почувствует, что на чем-то сорвался, сам во всем разберется и сумеет уйти. Уж на это у него духу хватит. Он не станет дожидаться, когда всем надоест...
Занятый своими мыслями, Гладыш не услышал, как дверь кабинета неслышно отворилась, и кто-то нерешительно замер на пороге.
- Ой!-раздался разочарованный женский голос. - Здесь так темно и, кажется, никого нет...
- Заходи, заходи, все на месте, - обернулся Гладыш, узнав голос Зинаиды, и, нагнувшись к столу, включил настольную лампу. - Ну а ты зажги люстру… выключатель у двери, - попросил он и невольно зажмурился и прикрылся рукой от трехсот ослепительно вспыхнувших «свечей».
- Мне Зуёк говорит, заходите, вас ждут. А я вошла - темнота, тишина... прямо страшно.
-Да иногда просто требуется побыть одному, - вздохнул Гладыш, жестом приглашая её всё к тому же овальному столику. - Постоять у окна, поглядеть на Москву, что-то вспомнить и помечтать о чем-то… Ты ведь любишь мечтать?
- Ну а как же? Конечно, - кивнула Зинаида, словно в яму, проваливаясь в кресло.- Ой, оно такое глубокое!
- Ну и о чём же твои мечты? - доставая из стоящего в углу американского холодильника запотевшую бутылку "Советского цимлянского", поинтересовался он. - Вероятно, как у всякой женщины... о любви, о замужестве, о детях… Угадал?
- Ну,естественно. Это главное предназначение женщины... Вот сейчас как выстрелит, как пыхнет! - с опаской глядя, как он открывает бутылку, сказала она. - Э-эх ты... как у вас отлично получилось!
- Да,да,да,-разливая вино по высоким хрустальным бокалам и продолжая разговор, улыбнулся Гладыш. - Назначение женщины - дарить людям жизнь. И что может быть выше и прекраснее этого!
«Что это он так заговорил? - пораженная непривычный пафосом и не веря ни единому слову комиссара, подумала Зинаида. Сколько раз она видела его личную подпись на бумагах, определяющих участь и седых матерей, и беременных женщин, и совсем ещё девчонок. - И вдруг так вдохновенно, возвышенно!..
-Так выпьем же за вас... вернее, за тебя, - протянув ей бокал, воскликнул он. - Только пьём до дна, пьём до дна... давай, давай, не морщись... А теперь закуси шоколадкой. И опять повторим...
- Нет, нет, я больше не буду, - запротестовала Зинаида, отодвигая от себя вновь налитый фужер. - От шампанского мне дурно...
- Но только не от этого... Это - лучшее в Союзе! А иначе я с тобой, как пугает меня сын, и водиться не буду, и маме пожалуюсь.
- Ха-ха-ха! - рассмеялась Зинаида. Легкий в е т р е н ы й хмель ударил в голову и ей стало вдруг весело и легко.
«А он не так уж и плох, снисходительно подумала она о Гладыше. - Неизвестно, как вёл бы себя на его месте другой... Жаль только, что не вовремя эти смотрины затеял. Вот и Валька обиделся, не поверил, что опять иду на службу. Хотя знает отлично, что сейчас полстраны по ночам уже не спит...»
- Ну, ещё по одной и будем собираться, - наклонился к ней Гладыш. - Раз уж налито, так чего же добру пропадать?
- Ай... ну ладно, давайте... никуда от вас не денешься...
Спустя некоторое время от бутылки осталось одно воспоминание.
А затем, полусонную и ослабевшую, он повел её по коридорам и лестницам куда-то вниз, в подвал, по обеим сторонам которого темнели двери закрытых камер. Многочисленные решетки, перекрывающие и разделяющие эти катакомбы, г о с т е п р и и м н о распахивались перед ними. И они шли и шли, в сопровождения низкорослого невзрачного лейтенанта, осторожно ступавшего, будто крадущегося за высоким, по-хозяйски уверенным в себе комиссаром...