Предыдущая страница: http://www.proza.ru/2017/03/02/850
Воевода, собрав своих помощников, обсуждал план дальнейших действий.
– Острожек пред рассветом брать будем. Ночи сейчас темные, как-никак, конец сентября, да и снежок пошел вовремя, – молодой князь чуть помолчал, подставил ладонь, ловя падающие хлопья, и продолжил: – Задачу мы свою выполнили. Через волок ни один заморский купец не прошел к Мангазее. Отстоим до начала октября для верности и уйдем на стругах, прямо до Тобольска. До ледостава успеем.
– А мож, я пластунов к рассвету пошлю, а? Пущай поглядят, что за валом деется, – вставил свое слово в разговор Антип.
– Посылай, токмо чтоб на рожон не лезли. А на приступ пойдем, пущай залягут под бойницами, бердышами-то стволы и отведут в сторону, – одобрил сотник предложение десятника и, усмехнувшись, добавил: – Это надо же додуматься, в стрельцов нарядиться, чтоб самоедь грабить. Тут, мыслю, не разбойный промысел, а вовсю изменой государевой попахивает. Указ государя сознательно нарушают о том, что местный народишко не трогать, не забижать понапрасну. Умысел тут на озлобление селькупов супротив власти. Нужно злыднев живьем брать. Ведьм, коли мы вожделеем, чтоб дело наше ладно вышло, допытать надобно обязательно.
– Согласен с тобой, Макар Савватеевич, согласен, – кивнул Алексей, принимая миску с теплой похлебкой.
– Снежок да туман только в помощь нам теперича, – подытожил десятник и кряхтя поднялся, – пойду людей готовить к вылазке.
Под утро четверо казаков из десятка Антипа, взяв у стрельцов бердыши, бесшумно растворились в снежной круговерти.
ПЫЖМА-РЕКА
Забуранила, закружила снежными хлопьями поздняя осень.
Голодный ворон, перелетая с ветви на ветвь, терпеливо ожидал поживы. Он уже вторую седмицу приметил выбившихся из сил людей. И теперь, покаркивая, перелетал с ветви на ветвь.
Ворон наглел с каждым днем, и уже разгуливая в нескольких шагах от места привала или ночевки, громко каркал, словно спрашивая у измученных людей: «Ну, когда же вы уже помрете? Устал я ждать. Поторапливайтесь».
Порох давно промок. Емелька, глотая слюну, голодными глазами поглядывал на птицу. Мальчик пытался пару раз подманить ее, но осторожный ворон всякий раз ускользал от него, вырвавшись из расставленной петли.
Атаманша, тяжело вздохнув, отбросила в сторону ненужный кокошник, в котором еще недавно хранила остатки припасов.
– Всё, сынок. Последние крохи закончились. Надобно нам к самоедам выходить. Иначе сгинем. Только вот где их сыскать-то? Ни одной зарубки на деревьях, ни одного следа не встречали, пока идём. Урман кругом, даже звериный след тут редкость.
Яна, сидя на поваленном дереве, разложила на коленках платок. Разгладила его и, проведя по узорам пальцем, пояснила:
– Нам, сынок, еще немало пройти надобно. На полпути мы ныне. Спасибо шаману, хоть список у нас есть. По нему и слепой выйдет. Ведьм на нем кажная речушка, кажный бугорок указан. Кто мог и подумать, что такая ценность у него с обратной стороны бубна намалёвана! Даже всеведущий Севастьян не догадался поначалу. А кода кинулся, то шамана и след простыл. А я, вот, срисовала, – самодовольно улыбнулась ворожея, – ныне и сгодился список.
– Надо было бубен спереть, да и всё тут, – подал голос Емелька и, разглядывая порвавшийся лапоть, посетовал: – Кушать просит, лапоток-то мой, и у меня живот к спине прилип.
Сын посмотрел на мать волчьими голодными глазами. Встретившись с отчаянным взглядом сына, Яна содрогнулась. И первый раз в жизни осознала, что родное дитятко, в котором играет кровь Гришки Расстриги, за милую душу, пожалуй, и съесть сможет родную матушку.
– Потерпи, сыночек, я сейчас огонь разведу, пучек с тобой отварим да пяток короедов бросим, всё навар какой. Сходи-ка вон к той лесине, там дятел долбил, как раз и коры для костра нарубишь, и гусениц поглядишь.
Емелька поднялся. Взял топор и, ворча на ходу, побрел к дереву, на которое указала матушка:
– Забыла узел с езьбой, теперича голодай из-за нее.
***
МОСКВА
Федор Никитич после приема челобитных приказал к себе никого не пускать. Слишком много работы навалилось на отца государя. Надобно было разобрать списки и документы Федора Борисовича Годунова, принесенные из хранилищ. Хоть и пробыл на царствии сын Годунова недолго, а все же оставил яркий след в истории. Много списков земель составил. В особенности Сибири, которая была и по сей день неизведанной и мало изученной.
Развернув следующую грамоту, митрополит увлекся чтением.
– Парубок татарин Ваулихан, што из кайсаков чингизидов посольством ныне, указал множество рек и мест на списке моем, о коих и не ведали мы доселе. Челом бью, прими посольство их, не доржи их на постое, много пользы принесет дружба сия, государь. А еще, о людишках местных сказывал Ваулихан, о шайтанстве и идолах, да о шамане Угоре. Якобы на бубне его вся страна Шыбыр узорами списана, да клады атаманов сибирских и самоедьская баба, што из злата отлита, пуда на два, указаны там. Мыслю, добыть бы нам сей бубен. О том тобольскому дьяку Севастьяну наказ строгий дать надобно бы тобе, государь.
Митрополит, отложив грамотку, задумался. Как будто скорбь по лику его прошла, и вновь, вернувшись к чтению, дочитал приписку, сделанную скорой рукой царевича:
– А кречетов, што Федор Никитич двух жаловал, вчера опробовал под Коломною, один вялый, мурзе Маметкулу отдал, а другой хорош, с лету двух утей сшиб, собе его оставил…
Федор Никитич, отложив свиток в сторону и вновь горько улыбнувшись, вслух произнес:
– Гляди-ка, и про меня тут упомянуто, а ведьм точно, дарил я двух кречетов царевичу Федору, просил за братьев слово молвить. Но не внял Бориска мольбам моим, гноил их в Пелыме в тесном заключении.
Федор Никитич поднялся и, глянув на разомлевшего писца у окошка, рявкнул:
– Ату! Не клюй! Того и гляди носом в чернильницу угодишь да бумаги зальешь!
– Не гневайся, большой государь, придремал я, каюсь, ведьм всю ночь списки ладил по указу твому, – подскочил, поклонившись, писарь.
– Ну-ка, кликни мне Афанасия Ивановича Мезенцева, что по недоимкам из Курска вызван. Укажи, чтоб явился завтра. Отобедать со старостой губским желаю. Пущай список Курска принесет. Глянуть хочу.
– Так я, это, мигом, он же у дядьки государева на постое.
***
ЯМАЛ
Утром прибежал один из казаков, посланных к острожку в разведку.
– Спали все как убитые, мы их и повязали сонных. Многие даже вязанные спят, как маковой росой опоенные, что ли. И посла, и купца, и старца синеликого вызволили. Ненадобно на приступ идти, княже, управились без боя, – едва отдышавшись, радостно доложил он.
– Молодец, – похвалил князь разведчика, – с меня полтина всем удальцам.
– Вот это радость! Благодарствую от всех казачков, Лексей Семенович! – хлопнув по бедру шапкой, обрадовался служивый.
Но не успел отряд войти в острожек, выставленные караульные забили тревогу.
– Самоедь! Самоедь!
Стрельцы и казаки, заняв места у бойниц, с тревогой глядели в сторону горизонта, где широкой полосой ехали к крепости верхом на оленях вооруженные копьями и луками селькупы.
– Сейчас не нападут. Утро, солнце в глаза, целиться им плохо. А вот на закате нам солнышко мешать будет. Вот тогды и бросятся на вал, а может, и ночью рискнут, они ведьм как кошки в потемках зрят, – рассудил Макар Савватеевич, стоя рядом с молодым воеводой.
***
Шагая позади Ивана, Казимир поинтересовался:
– Где же я твое лико видел? Уж не встречались ли часом мы ранее?
– У пещеры Веденея мы с тобой взглядом встретились. Ты арбалет поднял, но стрелять не стал. Спешил шибко.
– И имя мое ведаешь? – не удивившись странному заявлению молодого человека, спросил шляхтич.
– Ведаю, но вслух произносить не стану, ведь кто назовет тебя по имени, тот тотчас же погибнет, – усмехнулся Ваня.
– Истину глаголешь, – в ответ рассмеялся Казимир, не уловив сарказма в ответе молодого человека, и продолжил: – Но не бойся, у меня на тебя другие планы. До ворожеи вдвоем легче пробраться, путь-то неблизкий. Зверья полно, да и селькупы пошаливают. А там разойдемся, слово даю.
– Такое же твердое слово, как биться один на один, что князю Годславу дадено? – ехидно бросил через плечо Ванюшка.
– Не я его вызвал на бой, и слово не мое, – вздохнул Казимир. Ущемленное самолюбие привело шляхтича в ярость. Но, сдержав себя, он продолжил разговор: – Не ты ли наряд из Крыма доставил, а?
– Я. А что?
– Просчитался тогда я, обвели вы меня вокруг пальца.
– Не всегда коту масленица, пан Казимир.
– Этот обман Гостомысл чрез тобя сладил. Не допустил он, чтоб Речь Посполитая Москву под свою руку приняла. А ведьм все к тому шло тогда. Коли б не пушки крымские, не дрогнул бы гарнизон, не взял бы Пожарский Кремль.
– Чему быть, тому не миновать, – отозвался Иван.
– Не скажи, вьюнош, многое ныне деется волхвами да долгожителями, как мы. Смолу-то поди и сам вожделеешь получить у ворожеи?
– Не нужна она мне более. Я хочу быть просто мужем. Семью завесть да наземь сесть.
– Я тоже об этом мечтал когда-то. Со временем пройдет.
Вечерело. Начало смеркаться, когда Казимир и Иван подошли к заводи.
– Когда выйдем в море? – поинтересовался, осмотрев струг, Ваня.
– Сейчас и отчалим. Князю твоему не верю я. Потому на берегу ночевать не останемся.
– Я столкну, полезай, пан Казимир, в лодку.
– Нет. Столкну нос я. А ты на корму проходи.
– Боишься, что оттолкну, а сам не сяду? – рассмеялся Иван.
– Не боюсь, а остерегаюсь. Проходи-ка, Иван, на корму и качни струг с борта на борт, так легче сняться нам будет.
Иван, подхватив вещи шляхтича и свои, ловко запрыгнул в струг. Проходя к корме, он обратил внимание на бревно, идущее по днищу от комля мачты до заднего борта. Про эту хитрую проделку он сам рассказывал Никите, вернувшись с Дона.
Казимир, тем временем, пользуясь, что под весом Ивана корма погрузилась, а нос приподнялся, столкнул струг с мели.
Запрыгнув, поляк, сев за гребли, сильными рывками отошел от берега на четверть версты.
– Сиди за потесью. Сам тут управлюсь. Правь в море, – крикнул он Ване и, уложив весла, расправил парус.
Ветер, наполнив льняное полотнище, подхватил струг. Верх мачты наклонился вперед, и бревно со скрипом выдавило кормовую доску.
Хлынувшая в струг ледяная вода волной прокатилась к носу, где копался с веревками ничего не подозревающий Казимир.
Иван скинул лапти, полушубок и, подхватив мешок Казимира, где лежал мешочек с серьгами, вывалился за борт. Уже в воде он развязал тесьму и, засунув руку, нащупал ладанку. Надев шнурок на шею, Иван поплыл к еле заметному в сумерках берегу.
Шляхтич, поздно заметив опасность, выпучил от ужаса глаза. Воды и огня он боялся больше всего. Тяжелый струг, скрипя и треща, медленно погружался в пучину.
– Wspom;;, wspom;; !!! – закричал, глядя в небеса, обреченный.
А сверху, из глубины другого мира, хладнокровно и презренно улыбаясь, глядел в ледяную пучину и барахтающегося в ней человека князь Гостомысл.
Иван, проплыв саженей двести, начал терять силы. Ноги его опустились, и теперь Ваня греб почти на месте. Холод сковал тело ледяными клещами.
– Всё. Не доплыву я, мочи нет, – прошептал он, теряя сознание. Промелькнули картины детства, юности. Матушка на рынке у Искера, дядька Архип с дядькой Угором у избы в логу. Последним видением был Хвома, который теплым языком лизнул мокрое лицо Ванюшки…
*-список- Копия, карта.
*-наряд – Артиллерия. Пушки.
*- wspom;; – помоги.
Продолжение: http://www.proza.ru/2017/04/08/1863