Сразу после войны по городам и селам бродило много разного рода людей, которые жили подаянием сердобольных, и которых в народе называли странниками. Среди этого люда народ был самый разношерстный. Тут были и калеки, изувеченные войной, и старики и старухи, одетые в немыслимое тряпье, и детвора разного возраста. Через наше село странники проходили довольно часто, так как село стояло на оживленном тракте. Окна нашего дома выходили прямо на этот тракт, и нам всегда было видно, кто идет или едет мимо по своим странственным делам. Бывало, заходил этот люд и к нам во двор, прося подаяние. В доме всегда было голодно, мы сами всегда были голодны и это было делом привычным, но мать ни разу никого не прогнала со двора, ничего не подав, это я хорошо помню. Мне всегда было жалко этих людей. Глядя на них, я больше всего думал не о том, что они голодны, самым страшным мне казалось то, что они и на ночь оставались без крова над головой. Сама мысль о ночном холоде, темноте, ужасала мое детское воображение. Оно рисовало мне и лихих разбойников, и волков, и другие страшные картины бедствий, которые могли обрушиться на головы этих таинственных людей.
Как-то однажды летом, ближе к вечеру, с улицы прибежали мои старшие братья, Эрик и Валерка:
- мама, мама - закричали они - там у крыльца стоит странник, мальчишка. Он сирота, и у него есть аккордеон, он здорово играет. Мам, пусть он поест у нас, он сильно есть хочет.
Мы вышли на улицу. Возле крыльца стоял вихрастый пацан, по виду ровесник Эрика. На плече у него висел на ремне маленький аккордеончик, четвертушка.
Мать позвала его в дом, дала ему чего-то поесть, а сама вышла. Пока пацанчик ел, братья расспрашивали его, кто он, откуда он, куда и зачем идет. Мальчишка, а звали его Юрка, охотно отвечал. По его словам выходило, что родом он откуда-то из-под Калуги, что родителей его убило в войну, и что он с тех пор мыкается по дорогам страны, зарабатывая себе кусок хлеба игрой на аккордеоне и пением песен. Так, странствуя, он добрался до наших краев. Дальше, как он говорил, путь его лежал в южные края, где сытнее, и теплее зимой.
В это время пришел из школы отец. Братья все ему рассказали, отец поговорил с Юркой сам, попросил его что-нибудь сыграть. Пацан выполнил просьбу отца. Видно было, что он от природы талантлив и игра его это доказывала. Вернулась мать, родители вышли в другую комнату и о чем-то поговорили, после чего отец, возвратившись, сказал Юрке:
- вот что, парень, не дело тебе мыкаться по белу свету, и жить беспризорником. Оставайся-ка ты у нас, будешь и жить у нас, и есть у нас, и в школу пойдешь, тебе учиться надо.
Не помню уже, обрадовался ли Юрка такому повороту дела, но братья мои горячо эту идею подхватили, стали его уговаривать на все лады, а Валерка взял в руки его аккордеон и сам стал что-то наигрывать. Короче, Юрка остался у нас.
Отцу, директору школы, не составило большого труда оформить на Юрку документы и записать в школу. Так Странник стал жить у нас. Пришла пора, он и в школе стал учиться вместе с Валеркой. Время шло, Юрка уже стал полностью своим в нашей семье. Учился неплохо, был сообразительным, работящим, во всем помогал нам: и дрова пилил, и за водой ходил, и в доме убирался. Вечерами он нам играл на своем аккордеончике. Играл он просто здорово, любую мелодию схватывал на лету, и уже через пять минут играл так, как будто знает ее сызмальства. По всему было видно, что к музыке у парня талант.
Через два года Валерка и Юрка окончили семилетку и получили свидетельства о неполном среднем образовании. У отца были хорошие связи в Москве. Он съездил туда. Чем там занимался, я не могу точно сказать, но вернувшись, он сказал Юрке:
- собирайся, поедем в Москву на прослушивание.
Из Москвы отец вернулся один. Юрку приняли в Московское музыкальное училище имени Гнесиных. Через два года он один раз приезжал к нам в гости, а потом уже мы его никогда не видели. Отец, правда, позже ездил в Москву, наводил о нем справки. Вернувшись, рассказывал, что Юрка с отличием закончил училище и поступил в консерваторию по классу народных инструментов.
Дальнейшая судьба нам его полностью неизвестна. Доходили обрывочные слухи от отцовского брата в Москве, что все у Юрки благополучно, и он нормально устроен в жизни.
Не успел Юрка уехать в Москву, как в нашей многочисленной семье снова появилось пополнение. В селе был местный паренек-сирота. Отца его убило на войне, а мать померла сразу после окончания войны от какой-то хворобы. Витька, как звали этого мальчика, остался сиротой. Фамилия его была Орлов, но так его звали только в школе. В селе, где у каждого помимо официальной, была обязательная уличная фамилия, он был известен как Витька Колхозный, потому что его на кошт взял колхоз, и определил на жительство в дом колхозного бригадира Андрея Зубанова. Уже не могу точно сказать, сколько в этом доме прожил Витька, но однажды, холодным, дождливым и ветреным октябрьским вечером заявился с гуляния наш старший братец Эрик, и привел с собой этого самого Витьку. Дома из родителей была только мама, отец где-то был по делам.
- Мама - заявил Эрик - пусть Витька Колхозный живет у нас вместо Юрки. Его дядя Андрей Зубанов сильно бьет. С этими словам он подтолкнул Витьку к свету, стало видно, что все лицо у него в крови, что он заплакан, и весь трясется от страха.
Мать ничего не сказала, кроме того, что вот папа придет, там и решим. Когда пришел отец, Эрик сам все ему рассказал, и отец, ничего не ответив, снова ушел. Оказалось, что он пошел к Зубановым, благо, что жили они всего-то в двухстах метрах от нас.
Через какое-то время папа вернулся и сказал, чтобы Витька оставался у нас, а там видно будет. Короче, так у нас опять появился новый член семьи. Жил он у нас не очень долго, всего-то до следующей осени. Дело в том, что он к той поре учился в седьмом классе, после окончания которого отец устроил его в Ремесленное училище на механизатора широкого профиля. Училище, которое находилось в районном центре за пятнадцать километров от села, полностью содержало своих учеников на государственном обеспечении, в том числе и жили они при училище. Наш ремесленник приезжал несколько раз на каникулы и праздники. Училище он закончил хорошо, и отец определил его на целину, которая к этому времени гремела на всю страну призывами и песнями. Попал наш Колхозный куда-то в Кокчетавскую область. Несколько раз от него приходили письма, где он писал, что живет и работает в совхозе, что все у него хорошо, но что он скучает по нашему селу и по нам. Потом письма стали приходить все реже и их тоненький ручеек постепенно иссяк окончательно.
Такая вот музыкально-целинная эпопея имела место быть в нашей многодетной семье. Много раз в жизни я вспоминал эти события, и уже будучи взрослым, совсем по-иному оценивал действия своих родителей. Возможно, это будет нескромно, но должен сказать, что я преклоняюсь перед ними за все, что они сделали для своих десятерых детей, и для этих двух беспризорников-сирот, Странника и Колхозного.