Я сидела на заборе , болтая ногами, и снисходительно слушала Витьку Белецкого, который нес полный бред. Вчера он принес на урок математики кирпич, сегодня весь урок пересаживался с места на место, стоило только математичке отвернуться.
Он пел, мычал, свистел, поражал весь класс нечеловеческой эрудицией, и только получив двойку, наконец, успокоился. «Математика – это еще цветочки – горячо убеждал меня Витька – вот химия – это уже жопа!»
Я и раньше догадывалась, что все Витькины выходки имели целью привлечь
мое внимание. Ну какое мне дело было до химии - ее ведь изучали в старших классах, а значит прямой угрозы моему существованию пока не было.
Витька же все кривлялся и гримасничал, предлагал мне ириски «Золотой ключик»,
но я оставалась холодна и неприступна, хотя ириски ела.
Все дело было в том, что еще во втором классе я прочла знаменитый роман «Герой нашего времени» и с тех пор была твердо уверена: мужчинам верить нельзя. Ни в коем случае!
Это время было почти идеальным. Оно как бы светилось изнутри. Как костер
в лесу. Как огоньки селений для усталого путника.
Уже слетала в космос и вернулась хрупкая и бесстрашная Чайка – Валентина
Терешкова, и ее портреты с внимательными, глубоко посаженными глазами и непослушной челкой облетели весь мир. В кинотеатрах шел фильм «Парижские тайны». Все лето и часть осени из распахнутых окон слышался хрустальный голос Робертино Лоретти. Лишь недавно закончились длинные извилистые очереди за белым хлебом и макаронами, а мы уже были переполнены оптимизмом. Еще бы! Ведь советские люди уже начали покорять космос, а совсем скоро « и на Марсе будут яблони цвести.» (Уже в те времена люди узнавали о том, что они думают по телевизору) То, что человек рожден для счастья , мы знали совершенно точно, а завтра обязательно будет лучше, чем вчера.
Еще мы знали, что самая красивая прическа – Бабетта, самые модные туфли –
остроносые, на высокой шпильке, а к ним необходимы были капроновые чулки со швом. Что нейлон 100% - это круто. И буквально отовсюду на нас смотрел, по-доброму, по-калмыцки щурясь, Ленин - самый человечный человек – мы кожей ощущали его заботу.
Барабаны били походные марши. Нам снились желтые поляны в одуванчиках.
Мы только научились находить в небе Полярную звезду. И ничто не могло поколебать нашу веру во всеобщую человеческую доброту. А чудес на свете становилось все больше. Даже наши вечные проказы меркли перед сиянием хороших дел. Маленькие пионерские барабанщики жили в стране, где человек человеку друг, и каждый день отправлялись в боевой поход за справедливость.
Искры летели из глаз, когда мы пели:
Куба – любовь моя,
Остров зари багровой,
Песня летит, над планетой звеня,
Куба – любовь моя!
И в романтическом ореоле виделась далекая, маленькая, героическая Куба и красивый, молодой Фидель Кастро в берете с кудрявой бородой.
Очарованный Запад в серой дымке закатных городов и манил и отталкивал.
Там были странствующие рыцари и благородные разбойники, прохладные гроты и желтые скалы, таинственные острова и дальние страны. Там неунывающий Даниэль Дефо выживал в совершенно невыносимых условиях. Роскошный, наивный и пленительный Дюма устраивал раблезианские праздники без границ для всего Парижа, а заокеанский мистер Смех – Марк Твен, покорял озорным мальчишеским лукавством.
А время все бежало и бежало, догоняя секундную стрелку. А мельница мифов, открытий и заблуждений не останавливалась. Да, мы любили эту чужую культуру, осторожно, но от этого не менее сильно.
Но вернемся к делу. Помню, что милицию тогда еще не научились ненавидеть.
Ей верили, а в праздники по телевизору показывали такой «смертельный номер» Всадники в белоснежной милицейской форме пели, заверяя население в своей лояльности: Когда приходит полночь,
И город тьмой покрыт,
И город тьмой покрыт,
Покой ваш охраняя,
Милиция, милиция не спит.
И еще много, много хорошего было тогда. Пончики с ливером, которые продавались с лотка за четыре копейки, теплоход, на котором мы всем классом плыли по Волге-
это называлось «по ленинским местам», очередная пятерка по английскому, розовое платье Жаклин Кеннеди. Молодая соседка Нина, пугавшая нас большим животом. Говорили, что она неудачно упала с лестницы, оттого и живот. Но Нина в октябре родила крепкого и горластого мальчика
Почти все собирали фотографии знаменитых киноартистов. А еще, я до сих пор люблю историю,и видимо в этом немалая заслуга нашей
учительницы, Елены Петровны. Молодая, высокая, прекрасная, как греческая богиня
с нежным голосом, она казалась небожительницей. Однажды своим идеальным почерком, ярко-красными чернилами, она зачем-то написала в моей тетрадке «Правление Хаммурапи» И эти огненные буквы все еще стоят у меня перед глазами.
Была у меня подружка Люба Близнюк. Мама не любила пускать меня к ним домой. Семья у них была многодетная и не очень благополучная. Отец Любы пил и
любил строить своих детей, включая и меня, диким голосом выкрикивая: «Смирно!
Командует маршал Близнюк!" Смеяться запрещалось.
Другая моя подружка, Оля – девочка из хорошей и обеспеченной семьи, носила прозвище Куколка. Она и правда была похожа на куколку в своих отлично подогнанных плиссерованных юбочках, розовая, чуть-чуть манерная – лучше всех в классе. В огромной квартире Олиных родителей ( отец ее был директором шахты) было всего вдоволь, начиная с гостей. Там всегда стояли целые тазы с печеньем, конфеты, фрукты в вазах…
Ну и конечно, девочки у нас в классе были кривляки и задаваки, мечтали о принцах,
замках и пышных платьях. Тут уж, как водится, было свое «высшее общество», соблюдалась строгая иерархия, были нескончаемые секреты девчоночьей «коммунальной кухни», была даже любовь, разделенная и без взаимности. Не думаю, чтобы от этого пострадал «моральный облик строителя коммунизма». Все было невинно, хотя страсти порой кипели нешуточные.
Я немного не вписывалась в этот мирок и его золотые стандарты. Всего во мне было слишком. И я стеснялась своих недостатков. Слишком высокая, слишком худая, слишком много читала, скрывала это и продолжала читать. Вероятно я имела предчувствие, что книги – лучшее, что будет у меня в жизни. Мне пламенно хотелось быть, как все – среднего роста, обувь носить 35-го размера, а не 38-го, научиться молниеносно взбираться по канату, как Рита Феллер, танцевать на школьных вечерах и многого другого, но чтобы, как все. К тому же, дома мне постоянно ставили в пример Галю и Таню, моих двоюродных сестер, которые учились в математической школе и легко поддавались дрессировке. Я же все делала неправильно, не так, как они.
Даже курицу я ела неправильно: любила шейку, тогда как правильно воспитанные Галя и Таня любили у курицы ножку. Мама очень огорчалась , тем более, что Галя и Таня вскоре перешли в школу, где преподавание математики велось на английском языке. С тех пор я всегда и везде чувствовала себя виноватой. И только значительно позже, с годами я поняла: чтобы показать себя с лучшей стороны, надо все время вертеться. Видит Бог, как все это утомительно.
Еще у наших девочек были такие тетрадки – своеобразные красочные анкеты, тщательно разрисованные или оклеенные картинками. На обложке было написано: Для пожеланий. Нужно было заполнять графы: имя, фамилия, дата рождения, лучшая подруга (друг), хобби, увлечения, любимая книга, фильм, артист, певец, мечта, секрет.
Тетрадка передавалась из рук в руки с тем, чтобы каждый мог вписать свое пожелание. Его можно было открыть только в Новый год.
Иногда к нам в школу приезжали стоматологи. В массовом порядке они быстро рассыпались по кабинетам и плотоядно высматривали потенциальную жертву. «Иди сюда, не бойся, я сегодня не кусаюсь» - говорил здоровый дядька в белом халате,
и страшно засучив рукава, хохотал во все горло. Очевидно он воображал себя шутником и гордился своим остроумием. Учительская на какое-то время превращалась в пыточную, а стоматологи в палачей, казнивших несчастных гугенотов.
Тогда на перемене в коридоре оказывалось много учителей. Облюбовав учительскую. стоматологи их бесцеремонно выселили. Даже завуч, Светлана Александровна, похожая на крупную моль, забравшуюся на меховую фабрику, и та была в коридоре. Вот у окна стоит математичка, Мария Дмитриевна. Ее рот, как обычно, представляет собой сомкнутую тонкую линию.
Говорит она тоже не разжимая рта. Не знаю, как ей это удается. Рядом с ней физик,
Николай Алексеевич – коротенькие зубки и вечный насморк. К ним подходит крикливая и шумная географичка, Лидия Семеновна. Ее глаза всегда смотрят в разные стороны, но это ей ничуть не мешает. По коридору прохаживается мелкими приставными шагами Иван Иваныч Котофеич. Он преподает черчение и рисование. Такая фамилия, что поделаешь. Как будто этого мало, он толст, неряшлив и иногда забывает застегнуть ширинку. Кое-кто считает, что он - призрак замка Моррисвиль, но я не согласна –
он слишком неповоротлив. Кроме того, когда он работает во вторую смену, от него
часто пахнет портвейном. Разве настоящие призраки пьют?
Звонок на урок. Учительница ботаники, Вера Григорьевна барабанит пальцами по столу, прикидывая, кого бы вызвать к доске. У нее забавное произношение, за которое ее прозвали " РабочАя пчАла". Наступает зловещая пауза, все взгляды прикованы к ее пальцам с ногтями в полоску. У Славки Некрасова глаза совершенно
белые от ужаса. Наконец, к доске идет Шурик Прокушев, Весь класс облегченно вздыхает. Шурик что-то бойко рассказывает про вакуоли. Вера Григорьевна благосклонно улыбается – Шурик у нас, как сейчас бы сказали, ботаник. Мне скучно. Я оглядываюсь. Его почти никто не слушает. Девчонки пишут друг другу записки.
В третьем ряду Мешков с остервенением грызет ногти, время от времени их алчно разглядывая. Я смотрю в окно. За окном тусклый ноябрьский afternoon. "Good afternoon» - каждый раз говорит нам англичанка Лариса Евгеньевна. Следующий урок – английский.
Но всхлипнула дверь и вместо Ларисы Евгеньевны показалась завуч, больше
обычного похожая на моль. «Сейчас застрелили Джона Кеннеди» - растерянно говорит она. Ее переносица блестит, очки съехали со скользкого носа...
Потом я еще много чего узнала, и кажется даже много лишнего.
Что химия, а вместе с ней и химичка – отвратительны.
Что после полета Чайки с ее обаятельной в ямочках улыбкой, Королев нервно клялся: «Пока я жив, больше ни одна женщина не полетит в космос.»
Что Робертино Лоретти лишился своего изумительного голоса.
Что до сих пор неизвестно, когда на Марсе будут цвести яблони.
Что человек рождается вовсе не для счастья, а для чего-то совсем другого.
Что Куба – бедная страна.
Что наш директор, высокий и моложавый красавец, оставил семью ради Елены Петровны и увез ее в Тамбов, как когда-то Парис, который, кстати тоже был женат,
похитил Елену Прекрасную.
Что быть как все мне давно уже не хочется.
Что отец Любы никогда не служил в армии, а его детям не всегда хватало еды.
Что у Куколки Оли мама умерла, когда ей было три года, а красивые наряды ей покупает мачеха, Ольга Васильевна, но Куколке все равно не хватает. чего-то главного.
Что Галя и Таня снова проявили ответственность и поступили в МГУ.
Что добрый дедушка Ленин писал еще в 1918 году: …расстреливать всех, никого не спрашивая и не допуская идиотской волокиты.» И еще много чего писал...
Я и не заметила, когда именно тревога, словно холодный ветер, залетела в мое окно. С тех пор я иногда слышу громоподобный смех гомеровских богов, который сотрясает горы.
Но все это потом. А пока я испытывала настоящие приступы гордости оттого, что
живу не в Африке, где, как известно, люди голодают и не в Америке, где стреляют в президентов, а в самой лучшей стране на свете, где все устроено разумно и справедливо, а человек рождается для того, чтобы быть счастливым.
И радость горячей волной заливала мне сердце.
Что ж… Может быть она до сих пор еще бродит где-то по свету. Надежда на человека. На его Вавилонскую башню.