Люди, ордена и ствол во дворе

Лауреаты Фонда Всм
ВАЛЕРИЙ СЛЮНЬКОВ - http://www.proza.ru/avtor/valeriyslyunko - ПЯТОЕ МЕСТО В ТЕМАТИЧЕСКОМ КОНКУРСЕ "ЗАЩИТНИКИ РОДИНЫ" МЕЖДУНАРОДНОГО ФОНДА ВЕЛИКИЙ СТРАННИК МОЛОДЫМ

  Дом наш строился долго, потому как на средства небогатого предприятия, а строителями были будущие жильцы. И потому наш прораб еле успевал надзирать за «умельцами», чтобы не заложили где-нибудь проблему, да и сами не послетали с лесов, изготовленных ими же. Совсем уж «профессионалы» старались изыскать какие-то деньги и нанимали вместо себя рабочих.
 
 Но вот всё позади!
  На много дней растянулось долгожданное и счастливое новоселье, круговорот гостей по квартирам и комнатам, по трём этажам и двум подъездам. Но потихоньку всё наладилось.
 
 Первое время охотно выходили на  субботники, подметали двор, и перед окончанием работ, подчиняясь каким-то неведомым знакам, ненадолго исчезал один из активистов, обычно Анатолий Сашковский, человек совсем не молодой, но очень компанейский, и появлялся с сумкой, в которой… .
  Женщинам ничего не оставалось, как быстренько организовывать нехитрую закусь и, радостью завершался праздник свободного труда, как завещал нам дедушка Ленин из-под тяжести какого-то кремлёвского бревна.
 
И вот в один из таких дней, уронив почти полный стакан с колченогой табуретки, и решила потрясённая общественность дома жильцов нашего дома ( как похоже говаривал в своё время товарищ Швондер,) непременно соорудить во дворе стол с причитающимися скамейками. Сказано—сделано!   
 
И это сразу стало не просто  дворовая мебель, а возник  некий общественный центр. Тёплыми днями здесь любили посидеть бабушки с вязаньями и обсуждением прохожих, которых они видели насквозь, и если бы те могли слышать  «резюме», то на втором шаге проваливались бы сквозь землю.
 
Вечерами стол занимала  буйная публика: «козлятники-доминошники». И тогда, под стук костяшек, которыми полагалось непременно сильно стучать, выдавались такие прибаутки и изречения, что ребятню приходилось загонять домой, а бабушки, вынужденные сидеть неподалёку на вынесенных из квартир скамеечках, изображали оскорблённость моральных устоев, но, тем не менее, прислушивались, и порой, не удержавшись,  покатывались со смеху.
 
 Шло время, и среди жильцов стали изредка появляться новые люди. Кто-то получал  более просторные квартиры, а кто отъезжал в ближние и дальние края.
 
 Как-то летним вечером, попросив разрешения, подсел на лавочку невысокий, пожилой человек. Он осмотрел всех спокойным, уверенным взглядом и назвался:
  -- Георгий Михайлович, ваш новый сосед… из седьмой. Вас всех узнаю постепенно, торопиться, как понимаю, некуда.
 
 И увидев, как стараются незаметно спрятать стакан, только что бывший, по случаю дня получки, главным предметом в благородном собрании,  достал кошелёк:
  -- Для закрепления нашего союза, в который, надеюсь, меня примете, попрошу отправить товарища, знающего местную торговую сеть, и этот товарищ разберётся, чего и сколько.

  Руку, было, протянул Коля Капитанов, наверняка в уме уже прикинувший, сколько это будет в «пузырях», но его остановил рассудительный Пётр.   
  --Сиди! Знаем тебя! Сейчас опять возьмёшь на всё… и на закусь две конфетки… Сам схожу.
И, прикинув выданную сумму, повернувшись к Георгию Михайловичу, спросил
--Извините! А вам это… не накладно?
--Нет, всё нормально.

Так появилась в нашем доме новая семья. Взрослые их дети давно жили своими жизнями и, как мы узнали потом, далеко от наших мест. В отличии от своей жены, тихой и незаметной Ирины Емельяновны, Георгий Михайлович был человек более активный. Он  быстро перезнакомился с соседями, и составил о всех нас своё мнение.
 
 Я разочаровал его, было, своим интересом к дачным заботам, которые он  не принимал, но узнав о моём увлечении ещё и рыбалкой, обсудив уловистые места, на которых мы, оказывается  в разное время бывали, вроде бы заинтересовал, несмотря на большую разницу в наших летах, и он спросил  о моей профессии

И я, чтобы, по моему  разумению, понятнее, ответил:
--Да электрик я,… по самолётам.

И видя, как он  с интересом повернулся ко мне, понял, что этот человек, что называется, в теме.
--А как это правильно называется, там,… у самолётов?
--Это называется техник по элетроспецоборудованию*.
--Так-то!—с каким-то облегчением произнёс Георгий Михайлович— а то уж я подумал, извини, трепло. Уж очень не хочется разочаровываться в человеке. А самолёт какой? Ну, в смысле, обслуживаешь?

И услышав, ИЛ-28-ой, удивился.
--Это же боевой, бомбЁр, а ты гражданский?
--Так это завод, авиаремонтный. А я на ЛИСе*, технарю.
--Вот как! Ну что ж, в какой-то мере, мы с тобой коллеги, в смысле, авиационные люди.               

Помолчал:
--Знаешь? Не буду ничего говорить, дам  тебе книжку одну почитать.
Он вынес небольшую книжку и, протягивая  мне, сказал:
--Потеряешь? Не прощу! Почему? Прочтёшь, узнаешь.

А вот и моя память уже дырявая. По прошествии долгих лет не могу точно назвать автора книги. Помню броский заголовок «На крыльях АДД*». И всё-таки, кажется, что написал её Голованов, по сути создавший нашу авиацию дальнего действия, первый её командующий.

В дарственной надписи было сказано, что автор, с глубокой признательностью и уважением, передаёт эту книжку своему боевому товарищу, штурману Рогозину Георгию Михайловичу в память о совместных боевых вылетах.
Книжка была «проглочена» мной на одном дыхании. Описывались полёты в глубокий тыл врага, причём, в первые недели войны, в том числе на Берлин, Кенигсберг.

Живая легенда, боевой штурман, а ныне худощавый, седоватый старичок сидит сейчас на лавочке, спокойно покуривая, в «полъуха» слушая необязательные и пустопорожные разговоры отдыхающего трудового люда.

--Георгий Михайлович!—отдавая ему книгу, специально, дождавшись «кворума», спросил—А вы ещё долго летали?
У доминошника, собравшегося, было, врезать по столу костяшкой, рука застыла на замахе. Все дружно повернулись к Рогозину.

 Тот, явно не ожидал такого, недолго помолчал, и я начал, было, проклинать собственную бестактность, что задеваю такое, что, может быть для него не очень желательно выносить на люди. Но вот…, оглядев всех…
--Ну что ж… Раз интересуетесь… . Всё равно, когда-то надо и о себе… , а то о вас знаю…                Долго летал, Валерий, всю войну. И постоянно на самые дальние цели, а чаще всего на Берлин. Всё бывало, и зенитки, и истребители немцы придумали, ночные. Но бог миловал. И после войны немало прослужил, пока доктора не списали. Я ведь пытался, когда нас однажды, всё-таки  сбили, земной шар головой расколоть, да он не поддался.

Помолчал.
--Крепко попали в тот раз в наш самолёт, тянули… к линии фронта, сколько могли, но… всё, падаем. И тогда сговорились – живыми не дадимся; командир—самолёт в пике, а тот не управляем почти. Грохнулись на лес, самолёт развалился, мы побитые, но живые.

Закопошились, было, кто может—к пулемётам, а тут народ набегает, видим – наши! Оказалось, партизаны.

Нарочито спокойными движениями достал папиросу, прикуривая, старался сдержать подрагивание пальцев, обведя взглядом притихшую компанию, спросил.
--Может, читали кто книгу «Подпольный обком действует*»? Там Фёдоров, командир партизанский, про тот случай и весь наш экипаж написал. Пришлось какое-то время партизанить. А потом удалось самолётами отправить нас за линию фронта. Приказ в то время вышел: всех военспецов, летунов, танкистов и прочих, постараться вернуть в войска. И опять пошла лётная жизнь, Но голова с тех пор всё чаще начала побаливать. Скрывал, сколько мог, успел даже на реактивных полетать.                Ты вот, Валерий, сейчас на своём заводе на них работаешь, ИЛ-28-ые.               

Помолчал:
--После Ил-4-ых было удивительно; взлетает, как нож в масло. Но врачи всё таки докопались, …демобилизован, в звании полковника, в должности штурмана полка. Вот такие дела!

--Много орденов-то заслужили, Георгий Михайлович?—спросил Пётр Меченов, после долгого, какого-то задумчивого молчания, воцарившегося, было, за столом.               

--Немало, и ты правильно сказал—заслужил—спокойно ответил тот.
--Вот и ещё один настоящий фронтовик в нашем доме, а то один Анатолий, да и тот  какие-то сказки рассказывает—повернулся к Сашковскому Коля Капитанов.

--Знаю. Анатолий—фронтовик, разведчик. Кстати, Николай, для тебя он, Анатолий Давыдович.
--Да…,я не гордый, а моё… со мной,—отмахнулся Анатолий—а этому доказывать… у него только пузирок в башке.
--Сам ты «пузирок». Где твои ордена? «К «Красной Звезде» представили»! А где…?

--«Звезда» большая награда—задумчиво проговорил Георгий Михайлович—рядовому такое заслужить, надо постараться.
--Вот и я говорю! А он басни про каких-то «языков» заливает!
--Я, конечно, не обидчивый, но ты, сопель, сильно нехороший, того не касайся! Молодой, а язычище твой уже поганый…, видно битый мало.

--Спокойно, Анатолий!—Не за ордена же, в конце-концов  воевали. Дали-не дали, забыли-теряли; всё тогда было.

  Я знал эту историю про орден. А, вообще, общаясь в то время с фронтовиками, замечал, как неохотно рассказывают они о войне. И Анатолий упомянул об этом как-то в подходящем разговоре, и отмолчался на вопросы о подробностях.
 
Может  сам Сашковский был виноват в том, что ему не очень верили. Уж больно  хотел помочь всем в их  заботах, причём любых. Он твёрдо обещал достать то и это, устроить любого в нужное тому место… , и прочее, причём сам верил в свои возможности и … сразу забывал. И когда его «доставали клиенты» нагораживал кучу причин, причём таких тяжких, что те не просто не обижались, а даже жалели своего неудавшегося благодетеля.

  Как-то в один из летних субботних вечеров буквально вбежал во двор взволнованный, нарядно одетый человек. Оказалось, он разыскивает гармониста Сашковского, который обещал отыграть на их свадьбе. Гости уже собрались, а его нет! Удивлённый народ сначала озадаченно переглядывался, так как никогда не слышали гармони из квартиры Анатолия, а потом начали потихоньку, а потом громко смеяться. Обиженного, было, свата оправили в дом напротив, где жил настоящий гармонист, причём, специалист по свадьбам.
 
 «Да не врал я!»-оправдывался Сашковский-«хотел их свести с этим соседом, да просто забыл!»
Но история  превратилась в  анекдот.

Потом в его квартиру провели телефон, по тем временам большая привилегия, и Анатолий небрежно объявил, что это положено ему по работе, так как он сейчас… начальник цеха. И спокойно пропустил мимо ушей, что, наверное, такой же начальник, как музыкант. Потому, что все знали, работает он простым термистом, и образования никакого… .

А сейчас, Анатолий, задетый фронтовыми воспоминаниями, наверное,  решил, что новому человеку, уважаемому фронтовику, просто необходимо рассказать… .

--Дурачкам не докажешь, а умный поймёт. Я ведь и на фронт попал не как все, а прямиком с городского рынка. Не, ничего не покупал, на что покупать-то?
Голодуха была всеобщая, а там, если повезёт, можно было кому-то разгрузить, что-то поднести, ну и, если увидишь ротозея, то…сами понимаете.
 
 И случилась облава; да-да, обычная облава. А вы думали, такого не бывало?  Вот так- закинут сеть, глядишь и набрали хитрых да ловких на пополнение…
Дружок мой, совсем мальчишка, отпущен был, а мы — в колонну по три и в казармы у вокзала.
 
Через какое-то время прибежала моя мамаша, её мой кореш известил, принесла  документы, мне ведь и  семнадцати нет, и потому полагается отсрочка. И тут я решился: «Идите мама домой, и ждите письма от героя, вашего сына, с фронта. Потому, как имею право записаться в добровольцы.» Она, конечно в слёзы, а я на своём…
 
 Дело в том, что нас успели покормить, и это так понравилось, что опять идти на рынок расхотелось. Про свою мать? Почему не подумал! Она при госпитале была приписана, работала, считай и жила там, и пусть плохо, но кормилась.
 
 Вот так и завертелась моя война. Немного поучились, постреляли, покололи в лагерях и, на фронт, и хорошо, потому, что кормёжка там была такая, что я по своему рынку заскучал.

--Ну…. Кто про что, а он про кормёжку!

--Глупый!—даже как-то ласково и снисходительно повернулся к Коле Сашковский— ты так говоришь, потому, что тебе повезло, не знаешь, что такое голодуха. Да за корку хлеба…да ладно, что с тобой…

  На передке ещё отступление застал, а потом потихоньку и вперёд пошли. И не знаю почему, везло мне. Немало ребят уже и поранило, и, земля им пухом, поубивало, а меня…царапнет где, перевяжусь и всё.
 
 Второй год уже заканчиваю, и всё на передке. Медали на груди появились, и самая главная и уважаемая «За Отвагу». За что? Да сразу и не расскажешь. Так сказать, за всё сразу, что товарищей не подводил, труса в себе прятал, не ныл и не подличал. Правда.
 
 Вот тут и заметили меня разведчики, наши, полкачи, и позвали к себе. Ну что ж! Я не напрашивался, взяли—учите! Ну и учили  потихоньку своим премудростям, но недолго; надо было дело делать.

И вот  дело однажды подошло, срочное. Такое, что из штаба армии приехал полковник, по его приказу построили «разведку» и он просто попросил любыми путями добыть «языка». Такая сложилась обстановка.

Вышли в самом начале ночи. Туманы тогда стояли сильные, в метре ничего не видать, оно и понятно—осень кончается. Вроде всё ладилось, да уже у самых траншей  напоролись на их
охранение. Стрелять—не они, не мы, своих в темнотище да тумане… просто страшная и беспощадная драка

И тут въехали мне чем-то,… прямо по уму…

Очнулся -- тишина, лежу наполовину в подмёрзшей луже, в какой-то рытвине. Сам себе думаю, пока  темно, надо пытаться уходить. Попробовал подняться, всё в башке кругом и опять в отруб. Пришёл в себя, думаю не добраться мне до своих. Но делать то что? Ночь кончается, тумана уже почти нет, луна чуть пробивается, а я прямо перед их траншеей валяюсь…

Вижу, чуть в стороне, какая-то куча, но она за траншеей, немецкой. И в ней, траншее той, никого не видать. Какое-то шубуршение, голоса, но не близко, по сторонам, а здесь, наверное, у них какой-то стык. Что делать? Душа проситься назад, к своим, но башка хоть и стряхнутая, говорит «Толя, вали до кучи, иначе хана».

Начал туда передвигаться, вроде получается, и траншею, она мелкая оказалась, преодолел. Дополз, понял, что здесь какое-то строение было, мусор всякий, кирпичи битые, и всё такое… . По тихому расковырял кое как подобие щели, забрался… и снова отрубился.

День тот всю свою биографию помнить буду, он длинною на полжизни тянет. То вижу чего-то, то вроде какой бред. А лежу так неудачно, прямо рядом немчура по траншее согнувшись—туда сюда мотаются. Но поглядывают то они в нашу сторону,  я  у них, хоть и не в глубоком, а тылу.

Да нет! Какой страх? Помню холод, да голова кругом, и тошнота страшная, тут на страх и силы нет. Вот так день и прошёл. Темнеть стало, и вроде оживать начал, надежда появилась. Молиться стал, что бы опять туман…, и вот он с поля наползает. Начал помаленьку руки ноги шевелить, вроде слушаются. Пора…

Кое- как встал. Качаюсь, но уже не падаю. Только собрался двигать, добрёл до траншеи, вроде никого, но слышу, какой-то  немчонок  бредёт по ней как на прогулке, даже что-то мурлычет себе под нос. А чего им бояться? Вчера разведку отбили, значит, сегодня сюда не пойдут.

Что делать? Прятаться поздно, всё равно увидит. Стою. Подходит ближе, увидал и пялится в темноте, что-то заговорил, и старается разглядеть, кто это… из его друзей.

Я как автомат держал за ствол, так и угодил прикладом точно по темечку. Конечно, повезло. Сам то чуть стою на ногах. Ну, тот кулём в траншее и лёг. И меня… как озарило! Да вот же он, «язык», что называется — сам припрыгал. Только бы не наповал я его…. Сполз в траншею, какую-то тряпку кляпом  забил ему в пасть, и автомат с него… . Смотрю—зашевелился.

Из-за голенища нож достаю, а он заныл, бубнит что-то. Подумал, кончать  буду. А я шинёлку его задрал, и ремень вместе со штанами расхватил до самого низу. Показываю: вставй. Встал, руки у него при деле, штаны держат, что мне и надо.

Главное, что бы мою полудохлость не заметил. Но он с ножа  страшенного глаз не сводит. Вот  эти ножом и «подбадривал» его всю нашу с ним дорогу. Туман спаситель мой, с тех пор это  любимая погода.

Помню одно: сильно боялся, не отрубиться бы. Тогда этим же ножом… И дошёл! В траншею нашу, правда, вперёд фрица свалился. Всё-таки сомлел.

Вот так и стал героем. Только не пришлось пофорсить среди своих. Так в полубеспамятном виде и отправили в госпиталь, сначала в один, а потом их было… .
 На этом  и окончилась моя война. Простыл я сильно тогда, да и контузия… . Встретил случайно в скитаниях госпитальных  своего разведчика, он рассказал, как меня хватились в тот раз, долго в темноте искали, да к немцам подкрепление подошло. За того языка командиры хвалили, ценный оказался, и перед строем, когда меня уже в госпиталь отправили, зачитали представление к «Звезде». Но куда чего делось?...

--Так надо бы, куда положено, обратиться!

--Да? Я такой-то… герой!? Трижды орденопрОсец? Ладно, и без ордена не помер! А мог бы. Долго болел, а ведь мне лет–то тогда, и двадцати не было. Мне бы по танцулькам,… с девчонками… , да  делу какому учиться, а я по госпиталям… .Но выжил, и матери моей тоже спасибо, все силы на меня…
С тех пор холод не уважаю, и работу себе такую нашёл, «тёплую».

--Ты ж теперь, говорят, начальник стал. Или такой же начальник, как герой-разведчик?

Сидя рядом с Анатолием вдруг почувствовал как напряглось, было, всё его тело, но тут же, он, глядя куда-то вбок, вставая, сказал.
--Пора спать,… завтра работы много…

Он пошёл, как-то неестественно задирая голову, мотнул ей из стороны в сторону, и не оглядываясь, скрылся в подъезде.

Коля ещё попытался пошутить по «поводу», но Пётр  уставился на него и тот примолк.

--Прав Анатолий, пора спать, только вряд ли он сегодня заснёт — вставая, сказал Георгий Михайлович—да, похоже, и я тоже! И, кстати, Николай, я не оракул, но как мне кажется, ты в этой жизни плохо кончишь.

--А чо я?! А чо вы на меня-то…?

А чувство вины возникло у меня. Ведь это с моей подачи разговорились фронтовики. Сашковский, можно сказать, душу обнажил, а по ней этот… .


Прошло время, и немалое. Кажется, перед тридцатилетием Дня Победы, придя с работы, мы были встречены взволнованными  рассказами пенсионеров.  Только что к дому пришла чёрная «Волга» и увезла Георгия Михайловича и Сашковского. «Их, видать, заранее известили! У полковника орденов — места нет пустого, и у Сашковского тоже, но, конечно, поменьше. Сказали, на какое-то торжественное собрание».

Мы стояли во дворе, обсуждая новость, как вдруг распахнулось окно квартиры Петра Меченого, на первом этаже. Он высунулся наполовину, рискуя вывалится…
--Идите… скорее! Показывают наших… фронтовиков… по телику.
Мы, было, бросились по квартирам, но Пётр закричал—Сюда! Не успеете….
Он развернул заскрипевшую тумбочку с телевизором и мы прильнули к открытому окну.

За столом президиума ряд ветеранов, многие в форме, и у всех наград…!. Георгий Михайлович, как всегда невозмутим, смотрит в зал, и правда, на пиджаке места нет от орденов. На трибуне выступает генерал, военком.
Но мы его особо не слушаем, о чём говорит понятно, о празднике, нам интересно видеть своих… . Но Анатолия не видно.

И вдруг… знакомая фамилия. Генерал зачитывает приказ о награждении сержанта Сашковского орденом «Красной Звезды»! И слышим: приказ  ещё от декабря сорок четвёртого, но награда, так получилась, только что нашла героя! «За мужество и стойкость, верность долгу при выполнении разведывательного задания, давшего ценные сведения о вражеской обороне!»

И в кадр вошёл явно смущённый, но старающийся держаться Анатолий. Под громовые аплодисменты генерал вручил награду герою, и тот, вдруг постройневший, твёрдо произнёс: «Служу Советскому Союзу!». Он, было, собрался уходить, но генерал придержал его: «И в мирное время солдат трудится геройски. Как нам сказали на его заводе, в совершенстве овладел профессией, умеет ладить с людьми,  ему уже давно доверено руководство цехом, с чем он прекрасно справляется!». Снова гром аплодисментов.

В тот вечер домино не выносили. Дождались юбиляров, и по кругу прошёл орден «Красной Звезды», удивляя своей державной весомостью и строгой красотой; рассмотрели и обсудили ряды наград на пиджаке Георгия Михайловича. Увидев орден «Отечественной Войны», я вспомнил о двух таких же, хранившихся у моего старшего брата.

Только эти из многочисленных орденов, заслуженных нашим отцом, привёз вместе с «похоронкой» его сослуживец; привёз  после Дня Победы, когда  уже ждали  возвращения его самого, прошедшего всю войну и погибшего в самом её конце. Только эти ордена было разрешено отдавать в семьи павших. И по сердцу резанула горечь потери, которую по малолетству в своё время не воспринял и не пережил, и эти ордена сейчас болью напомнили об утрате.

Что ж, как говориться, каждому своё.

Честь по чести, в  солдатскую кружку была положена полковником Рогозиным и «обмыта» «Звезда»! И мне показалась какая-то перемена в Анатолии,  расслабляющее умиротворение что ли. Он спокойнее и как то мудрее смотрел на нас, и мне вдруг показалась похожесть их, Рогозина и Сашковского.



Ушли, далеко ушли  те годы. Давно уже нет среди живущих Георгия Михайловича. Не знаю, как сложилось у Анатолия Давыдовича, его семья вскоре получила квартиру где-то на другом конце города.


А в нашем доме постарели и «поредели в рядах» те первые новосёлы-строители.  Во многих квартирах другие люди, и, подчас, остающиеся незнакомыми, даже близкие соседи. Давно нет того стола во дворе, да и во двор, забрав почти всё его пространство, «въехала» построенная пятиэтажка.

Другое время, другие люди. Но порой и сейчас, среди ещё молодых людей, встречаю тот спокойный, мудрый взгляд, за которым  приобретённое  в  никак не «остывающих» горячих точках  знание цены жизни.               
               
Мира всем и радости!

                *Техник по ЭСО, потом это стало называться по АО—авиационн.оборудованию.
                *ЛИС -- лётно-испытательные станции авиазаводов.      
                *АДД – авиация дальнего действия.
                *В первых изданиях книги глава «Партизаны поневоле».