Мама в 1996 году пишет в дневнике: « Я иной раз завидую своим собственным детям. Их психология совсем другая, чем у меня.
Знаешь ли ты, Оля, что такое детский дом? Конечно, слышала о нём, читала, может быть. Но одно дело – слышать, другое – чувствовать изнутри.
Первое чувство, которое ты там осознаёшь, - ненужность. Никому.
Может быть, на первых порах это не ощущалось, а осознание пришло позже, когда появились собственные дети и своя семья.
Ты вот уже взрослая, живёшь своей семьёй, имеешь детей, но всё равно, думаю, ощущаешь, что где-то о тебе думают, переживают. Может быть, и ругают порой, от чувства беспомощности помочь. Но думают и любят, всегда тебе рады.
А я вот в шестнадцать лет вдруг поняла, что никому не нужна. Все окружающие – ко мне равнодушны, и общаются постольку, поскольку живут рядом… Как я плакала! Это было уже на втором курсе педучилища. А ведь все предыдущие годы были прожиты под этим знаком – «ненужности». И если бы я умерла, никто бы не заплакал.
Но пока я была ребёнком, мне некогда было об этом думать. Были мысли: «Вот умру – посмотрите!» Да кому смотреть?!
Все мы, выходцы из детских домов, люди с какой-то надломленной психикой. Мы многого не понимали в жизни, нам многому пришлось учиться. Учиться жить. Но это – лирическое отступление.
Не знаю, кому пришла в голову мысль сдать меня в детский дом. Соседки всё чаще и чаще качали головами, глядя на меня и мою старушку-бабушку.
Потом кто-то начал собирать «бумаги». Дядя Гриша свозил меня в больницу, где проверили, не болею ли я туберкулёзом, так как брат Миша умер именно от этой болезни.
Но ничего обнаружено не было, хотя оставили меня полежать и чуть подкормиться.
Каждое утро к чаю давали булочки, которые я не ела, а берегла бабуле. Но, когда, измучившись лежать, я решила бежать домой, о булочках не вспомнила даже.
Это было летом, в а детский дом документы ли, ещё что-то, было готово только зимой. И вот 16 декабря 1951 года (день этот на всю жизнь в памяти) какой-то дядька запряг лошадь, укутал меня в тулуп, посадил в сани, и мы тронулись в путь.
Предстояло проехать 22 километра до посёлка Белая, где находился первый мой казённый дом.
Дорога шла по лесу, пока ехали до Талицы, а там полями, двенадцать километров, до Белой.
Зимний день короток, приехали уже к вечеру. Не помню, ночевал ли возница в Белой, скорее всего там и заночевал, так как он отвёл меня сначала к директору, а потом в здание за речкой, где была столовая, спальни и групповые комнаты. Он привёл меня на кухню и ушёл.
Повариха принесла мне жареной картошки и две конфеты с чаем. До сих пор помню вкус конфет. Я их раньше вообще не видела. Это были карамельки без обёртки. От такой непривычной еды, новых впечатлений, мне стало нехорошо. Я – держалась. Но когда привели в спальню и уложили в кровать, мне стало совсем худо.
Представьте: в группу, где сидело несколько человек, выбирается из спальни долговязая бледная девчонка, держится за живот и говорит с тоской:
- Лихо!
Никто ничего не мог понять до той поры, пока меня не стошнило.
Таким был мой первый день в детском доме. А потом пошла-поехала детдомовская жизнь…».
Фото из инета.