По радио предупредили: идёт шторм. Вода в Неве поднялась выше ординара на метр двадцать. "То-то весь день в сон клонило, – подумала я. – Только к вечеру и посвежело…"
За окном по мокрым плитам мягко хлюпал снегодождь. Ветра не было. Тишина такая, словно все машины встали в своих гаванях на причал. И опустел Ленинград.
Когда ждёшь шторм, даже не глядя зная, что каретный спуск у Аничкова Дворца уже залит студеной мартовской водой, и у быков, держащих мосты Санкт-Петербурга, вьются-кружатся, крошась и сбиваясь в кучки испуганных ягнят, останки Ладожского льда, возникает в мозгу это, уже слегка экзотичное: "Ленинград".
Быть может потому, что ни ленинградцев, ни ленинградского говора. А только хамское:
– Зря вас, Ланских, в 1936 году не всех расстреляли.
Маленький, злой на мою глупость, травматолог. Крестьянка не полезла бы под 4-метровый потолок по лесенке вниз-вверх сама ремонт делать. И не случилось бы с ней ничего.
А я полезла. Мне хотелось самой отремонтировать твой кабинет, а когда ты смог бы подняться и сесть к компу за работу, ты бы сказал, нечаянно взглянув вокруг:
– Какие у меня девочки!
Именно так, "девочки", потому что вторая – псинка наша Джеська уже подталкивала кожаным своим носом твои колени – ждала, когда нас похвалят.
Но успели мы с ней тогда только потолок плитами обшить. И всё… Но почему тот травмотолог всё про 36-й год говорил, Почему? Не знаю. Нам, детям, ничего не рассказывали. Перед уходом разве что. И то - чуть-чуть.
Шторм. Снег льёт мощным ливнем. Всё не так.
Стою над увядающей гроздью черного винограда, слаще моей вареной сгущенки. Я всегда, когда могла, покупала гроздочку этого винограда для тебя – то немногое, что ты ел…
И сейчас вот. Купила её для тебя. По привычке. И только дома вспомнила, что того, для кого эта гроздь, нет.
Виноградная гроздь лежит на блюде. Давно. Так давно, что я и не помню, когда положила её здесь. Лежит и не портится. Сохнет только. Пробую одну ягодку. Сладкая!
Джессика тоже обожала этот виноград. Вы всегда ели его вместе, думаю я.
Разламываю ягодку, протягиваю псинке. Она неохотно подходит, принюхивается и холодно отворачивается. Словно её обманули...
Я долго – нет? – смотрю, как она уходит.
А потом обнаруживаю в пальцах косточку.
"Удивительно свежий сок у высыхающего винограда, - подумала я, разглядывая пальцы. - И косточка такая свежая..."
Я пошла в твою спальню и посадила ее к какому-то цвету, на свободное место, где была земля. И забыла. Мы оба недолюбливали цветы в горшках. Но раз уж кто-то принёс…
Шторм сегодня у нас на Балтике. Надо, наверное, полить цветы. Почему надо? Не знаю.
И тут я увидела его. Крохотный зелёный росток, вытянувший к мутному окну свой третий листик.
Третий!
Я и забыла про косточку виноградную.
А за окном всё беспокойнее мутит, мешает грядущая ночь в своем чёрном гигантском чане и дождь, и снег. И где-то там, за временем, в недрах Кроноса, уже рождается мой страшный, мой нежеланный апрель.
("Засечки")
Ольга ЛАНСКАЯ
Санкт-Петербург
28 марта 2017