Начало повести – http://www.proza.ru/2017/03/06/558
Мишка довёз их до дома, записал мобильный номер Светика, обещал позвонить завтра. И позвонил – в восемь утра, когда Гриша ещё спал, а Светик в пеньюаре пила кофе и смотрела телевизор. Обычно в этот час она включала детские каналы, чтобы сын, проснувшись, сразу увидел любимые мордочки рисованных зверей и человечков. Но сегодня на экране бубнили о бизнесе скучные мужики в деловых костюмах. Светик их не слышала. Она думала о своём, точнее – пыталась думать.
- Я, наверное, рано? Знаешь, я всю ночь о тебе думал.
Она промолчала в ответ.
- Не смейся, ладно? Я был влюблён в тебя, как сумасшедший. Тогда, в десятом классе. Просто не умел выразить. Но, я думаю, ты понимала.
- Нет, - смущённо произнесла Светик.
- Почему?
Она не могла сказать – потому что я странная, инвалидная, слегка чокнутая, бесчувственная. Это можно было рассказать только папе. Даньке или Мишке – стыдно. Они ведь, хоть и любимые, но чужие мужчины.
- Я была ещё маленькая, - сказала она.
- Светик мой, - Миша тихо рассмеялся.
Почему-то от его смеха ноги Светика вдруг ослабли. Она села на пол около телефона. И так разговаривала – сидя на полу, чувствуя приятную дрожь в руках, сладкое покалыванье мурашек на спине.
- Мам, ты чего на полу сидишь? – спросил Гриша, выйдя из детской. Он стоял в дверном проёме, освещённый персиковым утренним светом с веранды. И был так мил со сна – лохматый, розовый, в белой пижамке с сиреневыми лунтиками… Светик притянула его к себе, стиснула и прошептала:
- Дядя Миша звонит. Скажи ему «привет».
- Привет! – радостно крикнул в трубку Гриша.
*****
Через три дня Мишка Мельников переехал к Светику. Они не договаривались, он просто явился с кофром и сказал, что тут самые необходимые вещи, а остальное он перевезёт в воскресенье. Светик спокойно кивнула.
- Значит, ты будешь у нас жить всегда? – строгим голосом спросил Гриша.
- Да. Надеюсь, ты не против?
- Нет. У ребёнка должен быть отец.
Он повторил фразу, слышанную от Тани и тёти Лизы, которые время от времени уговаривали Светика познакомиться с каким-нибудь бывшим папиным учеником, подающим надежды хирургом, аспирантом или интерном. Миша не знал этой подоплёки. Он расхохотался и подхватил Гришу на руки. Светик снова ощутила таяние замёрзшей крови в руках и ногах.
- Осторожно! – крикнул Гриша. – Ты меня поднимай, но не кружи. У меня слабый вестибулярный аппарат!
Миша, в отличие от Даньки, не замечал странностей Светика. Слабенькие проблески эмоций, которые она научилась показывать, казались ему милой застенчивостью, тем, что в старые времена называли «кротостью». Нежная, спокойная, стеснительная. Тургеневская девушка. Раритет, какого не сыщешь ни в одной антикварной лавке. И ведь такой он её полюбил – тогда, одиннадцать лет назад.
*****
Светик почти ничего не скрыла. Изложила необычную историю любви папы и мамы, упомянув о заведующей, которая мстила за погибшую сестру. Рассказала о Даньке и наркотиках. Лишь две вещи оставила в секрете – свою странность и дивиденды с папиных акций. Не то, чтобы она не доверяла Мишке. Просто папа учил – никогда не рассказывай людям о своих болезнях и своих доходах. Не вызывай к себе ни жалости, ни зависти. Эти чувства сокрушают самую лучшую дружбу, самую страстную любовь.
Миша был счастлив. Он просыпался и чувствовал чудные запахи, плывущие с кухни – свежесваренного кофе, яичницы с ветчиной, блинчиков с заварным кремом. Светик всегда просыпалась раньше его. Сидела возле кухонного окна, прихлёбывала кофе и читала «Международную фармакопею». Волосы заплетены в косу и свёрнуты высоким узлом на макушке. Шёлковый халатик поблёскивает под розовым заспанным солнцем.
Миша целовал её, чувствуя, как в сердце плещется и переливается через край восторг, блаженная радость. Понять его мог бы лишь тот, кто долго-долго ждал и, наконец, добился. Десять лет строил дом и вот – вчера перевёз туда мебель. Защитил диссертацию, над которой корпел с позапрошлой зимы. Увидел на прилавке книжного магазина свой первый роман – после того, как всю жизнь писал «в стол».
Блаженство продолжалось днём, когда Миша приезжал домой на обед, хотя прежде перекусывал в кафешке напротив своей мастерской. Наслаждение медленно тянулось вечером, в шумных играх с Гришей, спокойной болтовне ни о чём, дремотном сидении у телевизора. Счастье быстро пульсировало ночью, когда открывалась дорога в рай, заполненный нежностью кружева, лаской распущенных волос, чувственностью ягодного аромата губ. Кстати, именно в это время в спальне Светика появилась двуспальная кровать. Миша сам заказал в Интернете, проявил решительность, в отличие от Даньки. Оно и понятно – старше, опытнее, умнее.
Всё было бы фантастически хорошо. Если бы Мельников поступил честно, как Светик – рассказал о себе всё или практически всё. Но он оказался слаб, в отличие от папы, умевшего «держать лицо» даже на смертном ложе. А слабые мужчины не стоят того, чтобы тратить на них время.
*****
Она пришла во вторник утром. Светик гуляла с Гришей в саду. Дедушкины вишни были в полном цвету, ровные ряды тюльпанов и гиацинтов делали клумбы похожими на полосатые коврики. Услышав стук, Гриша отдал Светику катушку воздушного змея и побежал к калитке:
- Кто там?
- Светлана Григорьевна дома?
Светик не узнала женский голос, но подошла, продолжая держать в руке катушку, и змей плыл над нею, игриво виляя оранжевыми лентами на хвосте. Прочная немецкая цепочка позволила увидеть кусок внешнего пространства шириной в десять сантиметров. В этой узкой щели виднелся бирюзовый плащ и смутно знакомое лицо женщины – узкие глаза, жёсткие бурые волосы, смуглый лоб в пигментных пятнах.
- Это я. Не узнаёшь? Леся Волкова!
Светик быстро сняла цепочку и отступила назад, пропустив Леську. Та вошла, вернее, сначала вошёл её живот – заострённый, торчащий вперёд некрупной узбекской дыней. Месяцев восемь, подумала Светик. Ещё не опустился.
- Тебя надо поздравить, - Светик улыбнулась, хотя от взгляда Леськи тянуло странной жутью – словно эти узкие глаза с припухшими веками снились в ночном кошмаре. – Когда у тебя срок?
- Врачиха сказала – шестнадцатого июня.
Обе не знали, о чём говорить. Между ними как будто висело невидимое густое облако ядовитого пара. Каждая боялась вдохнуть первой. Светик снова сделала шаг назад и просила:
- Пройдёшь в дом?
Леська зажмурилась, набрала воздуха, как перед прыжком в воду, и положила руку на верх своего заострённого живота.
- Это Мишкин ребёнок.
Она открыла глаза и посмотрела прямо в лицо Светику.
- Он же был со мной всё это время, после школы. Мы расставались три раза, а потом снова… ты разве не знала?
- Нет, - ответила Светик.
Змей над её головой поймал струю тёплого весеннего ветра, нырнул вперёд носом, натянул нитку, подобно струне. Светик крепко держала катушку.
- Врёшь ты всё, Неволина. Все в нашем районе знали. Ты нарочно Мишку увела. Отомстила за то, что в школе я попросила отдать его мне…
Голос Леськи надломился. Светик подумала – сейчас у неё давление подскочит, нагрузка на почки увеличится. Начнётся гестоз.
- Леся, - сказала она – ты не нервничай, пожалуйста. Я, действительно, не знала. Сейчас я соберу его вещи, и ты их забери.
Она прицепила катушку змея к столбику детских качелей и пошла к крыльцу. У двери обернулась.
- Леся! Посиди пока там, на скамеечке!
Леська послушно села под цветущей сливой и вытащила платок, чтобы вытереть глаза и нос. Гриша подбежал поближе и остановился, осторожно выглядывая из-за сливы.
- Вы из аптеки? – громко спросил он.
- Да, - подавляя всхлип, ответила Леська, - я из аптеки. А тебя как зовут?
- Григорий Иванович Неволин.
В свои два года и два месяца он отлично выговаривал все звуки.
Светик спустилась вниз с Мишкиным кофром. Проводила Леську до калитки, повернула ручку замка. Потом села на скамеечку под сливой, чтобы послать СМС-ку Мельникову. Гриша, подойдя, испуганно тронул её за руку:
- Мама! Ты плачешь?
Она встала, закинула голову вверх, чтобы ребёнок не видел слёз, но они продолжали литься потоками, как это было после смерти дедушки и папы.
- У меня голова заболела, малыш. Я пойду, сделаю себе укол.
*****
В отличие от Даньки, Мельников даже не осмеливался звонить и приходить. Трус и ничтожество, сказал бы папа. Вещь, которую две женщины всю жизнь передают друг другу, словно его кофр с барахлом. Нам не надо таких, сказала Светик, когда сын спросил о Мишке.
- Этот мужчина хотел бросить женщину с ещё не родившимся ребёнком. Чтобы они остались нищими и несчастными.
- Нищий – это как папа Карло? – серьёзно спросил Гриша.
- Да. Ты запомни, Гриша, мужчина должен обеспечивать женщину. Как это делали твои прадедушка и дедушка.
Гриша подумал и спросил:
- А где они все? Куда пропали?
Светик посмотрела на лунную картину над этажеркой с чёрным петухом. И быстро взяла Гришу за руку:
- Пойдём скорее, сейчас начнётся «Даша-путешественица».
Про себя Светик думала – как хорошо, что я ничего не чувствую. Это не уродство, а дар небес. Иначе – как бы я выдержала бесконечные исчезновения, отъезд всех родных и любимых в дальнюю страну, куда билеты стоят очень дорого?
Когда позвонил Сергей Ефремович, владелец аптеки, и предложил ей поскорее выйти на работу и принять должность заведующей, она, как всегда, хранила спокойствие.
- А где Вера Алексеевна?
- Инсульт у неё. Позавчера случился. Ну, ты сама понимаешь, человек после этого не работник. Ты у меня одна с высшим образованием. И не кто-то с улицы, а дочка Григория Ивановича, я тебя с пелёнок знаю. К тому же, характер у тебя самый подходящий – спокойный, твёрдый, уравновешенный.
Да, подумала Светик. Безупречно спокойный, алмазно-твёрдый, нечеловечески уравновешенный.
Тем же вечером она позвонила хирургу Измайлову и попросила контакты знакомых ему медсестёр, недавно вышедших на пенсию. Женщины должны быть достойными, без вредных привычек, семейные. Измайлов спросил – а зачем тебе?
- Я выхожу на работу. Ищу няню для Гриши.
Измайлов подсуетился, обзвонил всех заведующих отделениями. У Светика в записной книжке оказалось штук десять адресов и телефонов. Весь следующий день она звонила, а в пару мест съездила сама. Больше всех ей понравилась Нина Павловна, работавшая, кстати, когда-то с папой.
- Ой, да я бы с радостью! – восклицала Нина Павловна, переводя жалобный взгляд со Светика на Гришу, державшегося за пушистую бахрому материнского шарфа. – Я так Григория Ивановича уважала… это ж был для нас как Бог… и деньги предлагаете хорошие…
- Так в чём дело? Соглашайтесь! – сказала Светик.
- У меня же вот – довесок!
Нина Павловна продемонстрировала за своей спиной круглолицую девчушку в розовой майке, заправленной в колготки. Лет примерно трёх.
- Дочка на работу вышла. Зять зарабатывает неважно. А я сижу.
- Не проблема, - сказала Светик. – Я за вами буду заезжать до работы. Берите её с собой. У меня во дворе - детский городок, песочница. В доме есть игровой лабиринт. Им вдвоём веселее будет.
*****
Дни завертелись, как тяжёлые крылья ветряка, описывающего в воздухе то медленные, то стремительно-быстрые круги. Утром, пока Гриша спал, Светик выгоняла «мерседес» со двора, ехала за Ниной Павловной и Алёнкой, благо недалеко – километра полтора всего. Сонную Алёнку Нина Павловна несла на руках.
Потом Светик ехала в аптеку, где до часу дня звонила поставщикам, ревизовала едко пахнущие шкафы и ящики, оформляла накладные и рассылала электронную почту. В час возвращалась домой на обед, а заодно – повидать сына. Гриша смотрел мультики, слушал чтение сказок в исполнении Нины Павловны, играл с Алёнкой. Всё хорошо. Всё спокойно. Можно работать дальше.
Закончив в пять, Светик мчалась домой. У калитки уже ждали Нина Павловна, Алёнка и Гриша. Светик сажала всех в «мерседес», везла няню с внучкой домой. Оттуда они с Гришей отправлялись в парк, развлекательный центр или на речную набережную, где можно гулять, глядя на катера, лодки и тяжёлые густые волны. Большая река текла к далёкому морю. Жизнь Светика текла неизвестно куда.
*****
В октябре Алёнка простудилась, стала кашлять. Светик позвонила двоюродной сестре Тане, которая была хорошим педиатром. Бронхит, объявила Таня, надо колоть цефтриаксон и делать паровые ингаляции. Есть у вас ингалятор?
- Есть, - ответила Светик, - и уколы я сама буду делать. Вы оставайтесь здесь, Нина Павловна. Пока девочка не выздоровеет, её нельзя таскать туда-сюда.
Она спокойно отдала им комнату папы и мамы, где была двуспальная кровать. Ту самую спальню, в которую был закрыт доступ Даньке. Навезла из аптеки лекарств, возилась с Алёнкой, даже по ночам вставала, если ребёнок заходился в кашле. Родители Алёнки мелькнули пару раз, привезли пакет мандаринов и две куклы. А дальше просто звонили, и то не каждый день.
Снова Аня, Саша и Маринка в аптеке сочувствовали Светику, говорили, что все норовят сесть ей на шею, и нечего приваживать чужих. Пусть мама девочки возьмёт, как все люди, бюллетень, и ложится в больницу со своим ребёнком!
- Да ладно, - отвечала Светик, - мне нетрудно. Нина Павловна так хорошо за Гришей смотрит. Он её бабушкой зовёт.
Алёнка выздоровела, и вполне можно было бы вернуться домой, но Светик сказала – вы живите тут всю неделю, чтобы не таскать девочку по утреннему холоду. На выходные будете уезжать домой. Нина Павловна сказала – ладно. Так даже выгоднее, за электричество и воду меньше буду платить в своей квартире.
*****
Однажды зимой Светик увидела страшный сон. Никаких кошмаров в нём не было, наоборот – папа и мама живые, на морском берегу, гуляют вдоль линии прибоя. Идут к ней и улыбаются. Себя Светик не видела, только собственные руки. Она лепила из влажного песка большой замок с башнями и глубокими входами.
Мама помахала рукой, а папа позвал:
- Иди ко мне, малышка! Иди, Светик мой!
На этом моменте Светик проснулась. За окном темнело мрачное зимнее утро – без солнца, без пения птиц. Сердце болело так, словно по нему полоснули ножом. Светик уже хотела встать и принять валокордин, а потом поняла, что эта странная боль – тоска. Саднящая, огромная, как океан, тоска ползла из всех углов тёмной комнаты.
Светик включила ночник. Села. Тоска была чувством – гораздо более сильным, чем слабенькая пульсация при встрече с Мишкой Мельниковым. Я чувствую, подумала Светик, и ощутила ещё одну эмоцию – смятение. Это было так непривычно, что она встала с кровати, прошлась по комнате. Она пыталась анализировать – вспоминала забавные проказы Гриши и Алёнки, чтобы стало смешно, думала о расставании с Данькой, чтобы сделалось грустно. Нет. Ни радости, ни грусти, но стоило вспомнить сон про папу и маму, как тяжёлой волной обрушивалась тоска.
Я ведь одна в этом мире, подумала Светик. Гриша – он маленький. Родственники и девочки в аптеке – хорошие, но они не погладят по голове и не скажут – девочка, малышка, не бойся, не расстраивайся… Почувствовав внезапный холод, Светик легла и завернулась в одеяло. Согреться не успела – загудел будильник на телефоне. Половина седьмого, пора собираться на работу.
*****
Сон оказался вещим, а точнее – предвещающим неприятности. Через пару дней был сильный снегопад, прямо, как накануне Гришиного рождения. Светик наняла того же дворника-таджика убрать снег во дворе. Она договорилась с ним, уезжая из дома после обеденного перерыва, и уже из аптеки позвонила Нине Павловне.
- Там придёт один молодой человек снег чистить, вы впустите его, а потом дайте пятьсот рублей. Деньги в шкатулке.
Вернувшись домой, Светик обнаружила, что снег не убран, а Гриша и Алёнка играют неизвестно откуда взявшимся новеньким набором лего.
- Что это? – спросила Светик.
- Ну, приходил тот молодой человек, - ответила Нина Павловна. – Принёс Грише лего, а снег, говорит, вечером уберу, когда Светочка с работы вернётся.
Светик вмиг поняла, ей стало холодно и жутко, словно подул пронзительный ветер, предвестник урагана.
- Как он выглядел? Русский? – спросила она.
- Конечно, русский. Худенький такой, волосы рыжеватые, волнистые.
- Нина Павловна! Этого человека не впускать ни под каким видом!
Светик без пальто бросилась во двор – запереть калитку на дополнительные замки. Как раз в этот момент снаружи постучали.
- Кто? – спросила она, быстро дыша от бега.
- Это я, Карим. Извините, опоздал, начальство приезжало.
Светик впустила его и стала запирать калитку – обычный замок, потом итальянский электронный, и напоследок – стальной засов. Засов был тяжёлый и тугой, Светик не могла справиться с ним.
- Давайте, я, - предложил дворник. – А зачем так много замков? Воров боитесь?
Он говорил по-русски правильно, с едва уловимым акцентом.
- Да, - быстро ответила Светик, - вы начинайте работать! Потом постучите в то окошко с розовой занавеской. И я вынесу деньги.
*****
Карим не успел постучать. Светик сама услышала грохот, от которого весь двор гудел. Видимо, устав лупить в калитку, Данька переключился на автомобильные ворота. Одновременно зазвонил домашний телефон. Гриша побежал к нему. Светик бросилась наперерез, вырвала у сына трубку:
- Не бери! Никто не берите сегодня домашний телефон!
В кухонное окно с розовой занавеской стукнула ручка лопаты.
- Светлана Григорьевна, там какой-то сумасшедший стучится, вас зовёт. Я не стал открывать.
Светик набросила пальто. Нина Павловна, уже всё понявшая, робко спросила:
- Может, откроешь ему, Светик? Поговори с ним, что такого?
Светик не ответила. Побежала к калитке в распахнутом пальто и домашних тапочках. По дороге один тапочек слетел и остался на расчищенной дворником дорожке. Светик подлетела к калитке.
- Даня, - сказала она, - немедленно прекрати!
Грохот смолк. Данька выкрикнул:
- Открой сейчас же! Ты не имеешь права прятать моего сына! Поняла?
Голос у него был слишком дерзкий. Фразы смазывались на концах. Светик поняла, что он пьян.
- У тебя нет никакого сына. Я тебя не впущу ни сейчас, ни потом, никогда.
- Ну, не будь сволочью! Открой!
Дальше крики и стук слились в подобие рок-мелодии с бесконечной репризой: «Светка, открой! Светка, открой!».
Светик отошла от ворот, вынула из кармана пальто мобильник.
- Последний раз предупреждаю! – крикнула она. – Не уйдёшь – вызову полицию!
- Давай, вызывай! Ведьма! Мразь бессердечная!
Дворник, молча наблюдавший сцену, вдруг быстро шагнул к калитке и стал отпирать замки.
- Эй! Вы что делаете! – крикнула Светик. – Не смейте!
Карим отодвинул последний засов, резко распахнул калитку, и, едва Данька влетел во двор, шарахнул его широкой лопатой для снега. Плашмя, по груди. Удар выбросил Даньку назад, на улицу. Карим шагнул следом и ударил второй раз, по спине. Данька упал в снег у ограды. Верхушка сугроба сорвалась, как лавина, и засыпала ему волосы и глаза.
- Он там живой? – спросила Светик, выглядывая из-за плеча Карима.
- Конечно, - ответил дворник. – Пусть отдохнёт, ему будет полезно для здоровья.
Светик засмеялась. Они вошли во двор, и Карим уже сам запер все замки. Снаружи было тихо. Светик прошла в дом и, не снимая пальто, позвонила по домашнему телефону:
- Алло! Лариса Васильевна? Это я, Светлана. Ваш сын приходил ко мне. Пьяный, ломился в ворота, скандалил. Сейчас он, по-моему, спит под оградой. Заберите, а то простудится.
Постучали во входную дверь. Светик открыла. Карим держал в руке её тапочек:
- Вы потеряли.
- Спасибо. Ты закончил?
- Чуть-чуть осталось.
Светик вышла через десять минут. Позвала Карима – давай посмотрим за калитку. Они отперли. Даньки в сугробе не было. То ли родители забрали, то ли сам очухался и ушёл. Светик протянула Кариму тысячную купюру.
- Почему так много? – он впервые посмотрел ей прямо в глаза, и Светик подумала – он чем-то похож на Мишку Мельникова. Только чуть темнее.
- За уборку снега и борьбу с агрессором, - ответила она.
- Нет. За это стыдно брать, - он мотнул головой в сторону калитки. - Женщин надо защищать бесплатно.
- Спасибо, - сказала Светик. – Подожди, я сейчас принесу пятьсот. Или нет… пойдём со мной. Чаю попьём. Я так замёрзла.
Она до сих пор была в распахнутом пальто и тапочках.
*****
Поздно ночью позвонила мать Даньки. Спросила, нет ли сына у Светика. Он не пришёл домой, всех друзей обзвонили, нигде нет. Светик молча выслушала рыдания и сбивчивую бормотню, потом тихо ответила:
- Ищите вашего сына в какой-нибудь распивочной. А сюда не звоните, пожалуйста. У меня маленькие дети спят.
Назавтра была пятница. Нина Павловна утром спросила – не остаться ли ей на выходные? Всё-таки, Светику опасно сейчас сидеть одной. Мало ли что этому наркоману в голову вступит?
- Не надо, - сказала Светик, - ничего страшного не случится. Я на сегодня возьму отгул и сама буду с Гришей. Если что, полицию вызову.
Они покормили детей завтраком, оделись, и Светик выгнала «мерседес» из гаража. На улицах стояла уютная тишина будничного утра. Все уже уехали на работу, предвкушая «короткий день» и два выходных, которые почему-то особенно сладки в конце зимы. Только в скверике на углу гуляют мамы с колясками, да дворник обколачивает ломиком лёд со статуи медведя. Он помахал «мерседесу», и Светик узнала Карима. Она коротко кивнула в ответ.
- Этим-то, азиатам, тоже доверять нельзя, – сухо проговорила Нина Павловна, - только норовят пристроиться к русским женщинам. А женятся потом на своих.
Светик промолчала. Дети на заднем сиденье хором пели песенку – Алёнка часто сбивалась, а Гриша пел звонко, без единой запинки.
- Ты уж мне поверь, - продолжала Нина Павловна, - до того, как мы сюда переехали, я в Средней Азии тридцать пять лет прожила.
Светик откинула голову и стала громко подпевать Грише и Алёнке:
Биби – биби – бибика,
Поехали кататься!
Биби – биби – бибика,
За нами не угнаться!
Покрашу я бибику в любимый красный цвет,
Биби – биби – бибика
Машины лучше нет!
*****
Вечер пятницы прошёл тихо. Светик сидела с Гришей на ковре и, пока пальцы не устали, собирала из лего огромный город. Потом включила сыну мультики и пошла на кухню – испечь рогаликов с повидлом. Около семи позвонила тётя Таня. Светик поболтала с нею, но о выходке Даньки не рассказала. Почти сразу после этого позвонила Нина Павловна, спросила, как дела.
- Не беспокойтесь. В Багдаде всё спокойно! – бодрым голосом ответила Светик.
Едва она успела вынуть рогалики, как раздался звонок от калитки. Огромная сливочно-жёлтая луна была изрезана заснеженными ветками вишен. Освещение - как на маминой картине, подумала Светик. Сказочное какое-то.
- Кто там?
- Это я, Карим!
Светик вспомнила предупреждения Нины Павловны и спросила нарочито холодным голосом:
- Что вы хотели?
- Я сегодня убирал двор у Алексеевых, а они же рядом со Стучевскими…
Светик быстро сказала:
- Подождите, я сейчас отопру!
Стучевский - фамилия Даньки, и его соседом, действительно, был Алексеев, начальник санэпидстанции, папин приятель.
Карим не входя во двор, тихо сказал:
- Я слышал, его притащили друзья сегодня утром. Сильно пьяный. Вызвали скорую, повезли на капельницу.
- Вот как, - спокойно произнесла Светик, - ну, жив и ладно. Спасибо.
- До свиданья, - сказал Карим, повернулся спиной и шагнул в тень от соседского гаража.
- Постойте, - сказала Светик, - пойдёмте, чаю попьём. У меня есть кое-что вкусное.
Карим, не возражая, пошёл за ней. В гостиной, на ковре рядом с гигантским сказочным городом, спал Гриша.
- Вы проходите на кухню. Я сейчас, отнесу его в кроватку.
На Карим перехватил Гришу из её рук:
- Он для вас уже тяжёлый.
- Не надо, - прошептала Светик, - проснётся – испугается.
Но Гриша не проснулся. Светик стянула с него домашние вязаные башмачки и укрыла одеялом.
- Ну, вот. Уснул без ужина.
*****
Карим пил чай молча, медленными глотками. Смотрел не в лицо Светику, а на свои руки, на тёмный дуб старинной столешницы.
- Вот это, - Светик тронула кончиками пальцев вмятину, - можно починить, как вы думаете?
Он потрогал дерево, цокнул языком.
- Тут нужен особый мастер. Это же настоящее дерево, да?
- Старинное, - кивнул Светик, - столу почти двести лет.
- Я раньше работал на улице Войкова, - сказал Карим, - там есть мастер. Он даже для театра вещи делает. Хотите, я в понедельник схожу и договорюсь?
- Да, - сказала Светик, - будьте так добры.
Но тут же тряхнула головой и добавила строгим голосом:
- Но, пожалуйста, без далеко идущих планов. Понимаете? Я не из тех женщин, что крутят романы.
Карим то ли испугался, то ли удивился. Отодвинул чашку и сам откинулся назад.
- Это как, что?
- Ко мне нельзя пристроиться временно, чтобы пожить за мой счёт, а потом уехать и жениться на своей. Мне это не нужно.
Теперь Светик поняла – он разозлился, короткая вспышка ярости мелькнула в глазах. А потом тут же опустил взгляд на свои руки, теребившие чайную ложечку. Тёмный румянец разлился по его скулам. Светик подумала – вот как реагируют нормальные люди, с живой кровью, с настоящими, не замороженными нервами.
- Светлана Григорьевна, вы красивая девушка. Но я никогда… Григорий Иванович спас мою мать от смерти… я поэтому…
- Папа? – Светик вздрогнула.
- Он сделал ей операцию на сердце. Бесплатно. Десять лет назад.
Да, подумала Светик, тогда папа был здоров, работал. В тот год я закончила школу. Папа подарил мне кулончик с рубином в форме сердца, а в июле мы поехали на Канары. У меня с того года осталось два альбома фотографий – один с выпускного вечера, второй – из путешествия…
Она почувствовала, как слёзы, обжигая веки, стекают по щекам. Она быстро встала и отвернулась, чтобы дворник не видел. Он тоже вскочил. Осторожно тронул её сзади за плечо:
- Я вас расстроил?
- Ничего, ничего, - Светик повернулась и пошла к раковине, чтобы умыться холодной водой. – Я просто вспомнила отца. Я сейчас сделаю себе укол, и перестану плакать.
- Зачем – укол? Все плачут по умершим. От слёз легче.
Он стал рассказывать быстро, чтобы она отвлеклась, успокоилась, забыла. У меня мать была русская, отец таджик. Мы жили там, всё было хорошо. Мать преподавала русский язык в школе, отец был журналистом. Потом отец умер, а в политике началось чёрт знает что. Все русские школы закрыли, мать осталась без работы. Мы поехали в Россию. Здесь дядя по отцу работает на стройках. Стали жить с дядиной семьёй. Бедно, конечно, жили. Мама не могла работать – вида на жительство ещё не получила.
А потом у неё сердце прихватило ночью. Вызывали скорую, они сказали - если нет документов, не приедем. Везите в частную клинику. Мы поехали без всякой надежды – денег-то не было. В приёмном покое оказалось несколько врачей. Все называли цены. Только один сказал – у меня покойная жена была из Таджикистана. Я сделаю бесплатно.
- Да, - сказала Светик, отрывая полотенце от лица, - моя мама была оттуда. Тоже наполовину русская.
Светик села за стол, налила ещё чаю, себе и Кариму. Положила на блюдечки рогалики, полила их шоколадным соусом. И при этом говорила, быстрым, странно звенящим голосом:
- Мама убежала от родителей, когда ей было шестнадцать. Она хотела художником быть, а вся родня говорила – нет, художник – неприличная профессия, пойдёшь учиться на педиатра. Она убежала в Москву. На Арбате работала… а летом на Чёрное море уезжала… портреты рисовала на набережной…
Карим стал расспрашивать – а в каком городе родилась ваша мама? Я спрошу дядю, тётку, мать. У нас ведь люди живут большими семьями, все знают друг друга. Можно найти ваших родственников. Наверняка, они живы…
Да, сказала Светик, конечно. Моя мама была молодая, на девятнадцать лет моложе папы. Конечно, её родители живы. Знаешь, я совсем одна. Здесь полно папиной родни, но у них особенная жизнь. Это высокопоставленный медицинский клан, понимаешь? Особое воспитание, с оглядкой на общество. Папа был не такой. Он делал то, что чувствовал, а не то, что положено. Я так не умею. Со мной что-то не так. Я ничего не чувствую. Не умею ни грустить, ни переживать, ни плакать, ни смеяться.
- Почему? – удивился Карим. – Ты только что плакала. А сейчас улыбаешься.
- Да? – переспросила Светик, и тут же нервно засмеялась. – Может, я просто внимания не обращаю?
Она не заметила, что они уже четверть часа общаются на «ты», что чай в её чашке остыл, что луна вышла из-за верхушек вишнёвых деревьев и светит прямо в окно. Перламутрово-жёлтый прохладный свет, кажется, что от него исходит аромат мяты. И странно щекочет внутри – хочется грустить, беспокоиться, ожидать, рыдать и смеяться.
26 марта 2017 г.
Медынь