Христя проснулась оттого, что почувствовала, как навалившаяся на нее огромная туша сделала ей больно. В темноте, стараясь избавиться от этой глыбы и овладевшего ею ужаса, девушка закричала:
- Мамо, рятуйте!
В ответ послышалось шипение отца:
- Умолкни, скаженна!
Окончательно проснувшись, услышав эти слова, Христя с новой силой закричала:
- Мамо, мамо, ходить сюды!
Мать, в полутьме, вооружившись рубелем, бросилась на зов дочери и огрела им разъяренного мужа. Обняв рыдающую дочь, она поскорей увела ее от этого изверга, готового расправиться с ними обеими и забаррикадировалась в клуне.
Христе лишь недавно минуло пятнадцать… Мать гордилась своей рослой, красивой дочерью, работящей, в руках которой все ладилось и надеялась, что не за горами уже время, когда ее придут сватать. Ведь все окрестные парни, как мухи на мед, кружат вокруг Христи, хотя и малолетки. Однако девушка до сих пор никого из них не выделяла, блюла себя. Строга была, чем радовала сердце матери: в будущем никто не упрекнет, что за дочерью не углядела.
И вот, на тебе – родной отец обесчестил! Неужто ополоумел? Ведь и пьян почти не был… Тут вспомнилось матери, что совсем недавно, когда праздновали его день рождения, оглядев дочь, муж с гордостью сказал:
- Гляди, мать, какую красавицу вырастили, кровь с молоком! Сердце закипает, когда подумаю, кому достанется такой персик!
Она тогда с радостью восприняла его слова, не придав им значения. Особенно рассмешил этот «персик»...
Ранним утром, после первых же петухов, мать засобиралась в дорогу.
- Пойдем, доченька, отсюда, пока этот негодяй не проснулся. Отвезу тебя подальше от него.
- Никуда, мама, не надо меня везти. Я руки на себя наложу и все! – рыдая, твердила Христя.
- Ну, что ты, доня, вся жизнь у тебя впереди! Поедем в Киев, большой город. Там знайдешь свою судьбу.
- Какую судьбу? Родным отцом обесчещенная… Не хочу жить, утоплюсь! – повторяла Христя, влекомая матерью в дорогу.
- В Киеве пойдем в церковь. Поговоришь с батюшкой и полегчает. Он и совет даст, да, надеюсь и поможет.
- Но, как он поможет? Стыд на мне останется!
- Работу какую найдет или в монастырь пристроит.
- В монастырь не пойду, черницей быть не хочу!
- Ну, все едино – работу какую-никакую найдет, а за ней и все забудется. Ранка поболит-поболит, да потом, как травой порастет. Поверь на слово – жизнь-то длинная, а в ней всякое бывает. Бог нам всем испытания посылает, чтобы проверить, на что мы способны. Главное – не сломаться, выстоять. Он и отблагодарит за стойкость и счастье будет за это. Поверь матери, уж я-то знаю.
- Что знаешь-то? Как Бог тебя отблагодарил, если меня, твою дочь, твой муж, мой отец… - продолжала рыдать Христя.
- Да будет тебе, Христинушка! Забудь о нем, шальном. Бог ему судья! Ты о себе думай.
- Да как я могу о себе думать? А ты теперь, как будешь с ним? Он же тебя поколотит за все: и за рубель, которым отделала и за меня.
- Доня, брось об этом думать. Ничего, я с ним справлюсь! Жаль только, что в руках оказался рубель, а не оглобля или топор. Изрубить следовало бы зверя такого. Да не мне судить: на то есть Божья кара и она не минует его, уж поверь!
Батюшка, в храм которого в Киеве они пришли, выслушал горький рассказ матери и, как она и предполагала, предложил отвести дочь в монастырь, где будет ей с послушницами полезно и ремеслу научиться и молитвами залечивать душевную рану. Но Христя опять ответила категорическим отказом, обещая наложить на себя руки: в монастырь она ни за что не пойдет.
- Ну, тогда пусть день-другой побудет у нас. Матушка ее приютит, а я попробую определить к кому-нибудь в услужение. Но при условии, что разговоры и думы про расставание с жизнью она бросит!
Мать потребовала от Христи, чтобы та поклялась перед батюшкой и Богом, что забудет о смерти и пойдет работать, куда ее пристроит священник.
Распрощавшись с дочерью, она направилась домой в деревню, где ее дожидались еще трое детей, хозяйство и муж…
А вскоре Христя стала работать няней в семье, проживающей в доме священника, расположенном рядом с церковью. Семья состояла из родителей и двоих детей: дочери четырех лет и годовалого сыночка. Вот за ними присматривать и должна была Христя.
Молодая хозяйка сразу понравилась Христе своей улыбкой и каким-то непередаваемым обаянием, словно пропитанным добротой. Стало очевидно, что у хозяйки широкая, щедрая душа, когда она, накормив няню, занялась ее гардеробом. Быстро переделав свои, очень понравившиеся Христе платья и заставив ее переодеться, она подвела девушку к зеркалу и спросила:
- Ну, взгляни, идет тебе?
Христя не узнала себя. Неужели та, что в зеркальном отражении, она и есть? Вместо простой деревенской девчонки на нее теперь смотрела симпатичная городская панночка...
А вечером пришедший хозяин, совершенно очаровал девушку. Он, ласково обняв жену, поприветствовал няню и принялся возиться со своими маленькими детьми. Хозяин и ее, Христю, воспринял, будто давно с ней знаком.
- А ну, расскажи нам, Христя, о своем родном селе. Чем любишь заниматься, училась ли грамоте?
Христя, засмущавшись, не знала, как ей быть. Она вскочила, готовая отвечать.
- Сиди, сиди! Зачем вскочила?
Христя села, не зная, что делать с руками: они ей мешали, она не знала, куда их деть.
- Село у нас большое, обычное. Летом – зеленое, навозом пахнет.
- Неужто везде пахнет навозом? Там, за городом, наоборот воздух свежий, здоровый! – смеясь, ответил хозяин. – А вот я, когда бываю в селе, всегда наслаждаюсь запахом сена. А ты – вдруг такое про родное село… А читать любишь?
- А что любить чтение? Да и некогда этим заниматься. Я ничего кроме букваря не читала, да и его, если по правде сказать, не очень-то любила.
- А читать, Христя, надо. Вот, возьми книжицу и прочти! - он подал ей красиво изданную сказку Пушкина «О рыбаке и рыбке». - Прочитай сама и нашей Валечке прочти. Хотя она, по-моему, ее уже на память знает.
Это внимание к ней и обходительный тон были так не похожи на «общение» отца с ними, его детьми и с их матерью, что Христя даже удивилась: неужели есть на свете такие мужики? Ей подобные не встречались… Да и с ней, совсем чужой девчонкой, как он разговаривал – как с ровней! А кто он – хозяин, и кто она…
А детки – такие красивые, как будто нарисованные на тех ярких рождественских открытках, что она видела в их деревенской лавке.
Скоро Христину трудно стало узнать. Ничего в ней не осталось от той девчонки, еще недавно убитой горем, скованной от смущения и страха, от ожидаемой неизвестности и все еще не нашедшей в себе сил избавиться от перенесенного надругательства, считавшей себя порченой.
Дни напролет она возилась с детьми и, играя с ними, сама забавлялась. Однажды, кочергой поправляя поленья и глядя на пламя, ярко, с треском пылающее в печи, она сказала стоящей рядом четырехлетней малышке:
- Валечка, гляди, как огонь разыгрался! Как в аду, где черти жарят грешников.
- Ой, Христя, зачем глупости говоришь?
- Это не глупости, это правда.
- Нет, неправда. Папа говорит, что никаких чертей нет, они только в сказках, где есть волшебство и даже звери разговаривают.
Этот разговор как будто камень снял с души Христи, все время страдавшей от сознания, что ее ждет Божья кара и черти изжарят ее за грех прелюбодеяния, хотя ее вины в том и нет. Но, раз хозяин это сказал дочери, то ему можно верить! Может и вправду, это все сказки...
Хозяина, Петра Васильевича, Христя боготворила, он стал ее кумиром: и красивый, и добрый, да к тому же все знающий, умнее не сыскать! Вон, сколько книг в доме и все он перечитал. Ей и жизни на это не хватит, а он ведь совсем еще молодой… А как свою жену, ее хозяйку любит, даже завидки берут…
В доме говорили на русском языке, а Христя его почти не знала. Пришлось через силу овладевать, в чем ей помогали книги. И теперь, вечерами, когда дети уже спали, можно было видеть, как их няня, старательно водя пальцем по строке и шевеля губами, сидит с книгой в руке.
Не прошло и года, как Христя пристрастилась к чтению. Гулять Христя не ходила, хотя хозяйка, Мария Захаровна и отпускала ее.
- Пойди в парк! Там оркестр играет, погуляй, отдохни. – говорила она.
Но Христя отказывалась:
- Я с детьми днем играю в скверике. Лучше уж почитаю, чем на гулянки время тратить.
А самым любимым ее развлечением было бегать, подхватив детей, смотреть на венчания в церкви, которая была расположена напротив их дома. Как заслышит шум за окном, бросает все: пропустить такое зрелище нельзя! Страсть, как хочется полюбоваться на невесту, а потом обсуждать ее наряд с Валечкой, а то и рассказывать Марии Захаровне.
Хозяйка, улыбаясь, выслушивала ее и говорила:
- Не за горами то время, когда и ты, Христина, наденешь свадебный наряд и тебя жених поведет к венцу.
- Нет, Мария Захаровна, я ни за кого замуж не пойду!
- А почто так? В монашки хочешь записаться? Так почему в монастырь не пошла? Мать ведь тебе предлагала.
- Замуж надо идти за любимого!
- Ну, будет и у тебя любимый. Все, девочка, у тебя впереди!
А вскоре после этого разговора, батюшка Николай передал, что матушка просила Христю зайти.
Попадья начала издалека: расспросила о житье-бытье, похвалила ее внешний вид:
- Не узнать тебя, Христя! Никто в тебе не признает ту деревенскую девчонку, которая к нам приехала. Как будто в городе родилась и выросла!
Христя сидела и думала: «Неужели матушка меня для этого позвала? Ведь, что ни день видимся, почти под одной крышей живем...
- Сватает тебя, Христинушка… - перешла, наконец, к делу матушка, - хороший человек. Увидал тебя издали и полюбил. Вот ко мне и обратился, чтобы помогла.
Христя вся напряглась - чего-чего, но этого она не ожидала. Ей вдруг стало страшно: выйти замуж за какого-то незнакомого мужчину, уйти от таких хороших людей, к которым привыкла, как к родным. А главное, расстаться с хозяином, которого она очень любит… Ей же от него ничего не надо, лишь бы был рядом, чтобы можно было слышать его голос и любоваться, и следовать его умным советам... Ведь только благодаря Петру Васильевичу она стала читать, научилась правильно говорить по-русски (благо в этом Христе помогала добрая Мария Захаровна, поправляя и объясняя каждое незнакомое слово).
И еще не зная, кто тот человек, который пожелал на ней жениться, Христя уже была готова отказать.
А матушка продолжала:
- Это наш урядник - человек порядочный, степенный, вдовый. Еще не старый! Двое деток у него, гимназисты. Нужна в доме хозяйка, а детям - мать. Вот он тебя и сватает, Христина. Повезло тебе, хорошая партия! Дом свой у него, не очень-то богат, но и не беден. В достатке всегда будешь жить, хозяйкой станешь!
Однако, не дав попадье договорить, Христя встала, поблагодарила ту за старание и сказала, что дел много и нужно поспешить - работа ждет.
- Ну, так что же ему сказать? Познакомиться ведь надо…
- Скажите, матушка, ему, что я благодарна за оказанную честь, но замуж сейчас не пойду: рано еще. И вообще… я люблю другого!
- Но, может, подумаешь? Партия-то выгодная… А ежели не секрет, кого любит сердечко твое?
- Секрет, матушка, большой секрет!..
- Ну, смотри, девка, не проворонь свое счастье! – сказала ей попадья на прощанье. - А если надумаешь, то приходи. Но недолго думай – такие женихи на дороге не валяются! Скоро оженят!
Когда Христя вернулась домой, хозяйка спросила, чего матушка приглашала. Христя ей все пересказала, ничего не утаив.
- Но, может, стоит подумать? Хорошее предложение. Я знаю его, очень порядочный, непьющий. Правда, намного старше тебя, но это не страшно - достойный человек. А ты сразу, не подумав, не познакомившись, отказалась. А быть может, он и пришелся бы тебе по душе, понравился…
- Нет, я же сказала. Я люблю другого!
- Ну, это, конечно, меняет дело. Но, где он? Что, в деревне остался?
- Да, нет…
- Не пойму… Ты здесь, в Киеве, с кем-то познакомилась? Кто он, когда успела? Ведь все время в доме… На прогулке с детьми, что ли?
- Ой, Мария Захаровна, вы только на меня не сердитесь! Не могу я вам сказать!
- Но, Христя, мы с Петром Васильевичем отвечаем перед твоей мамой за тебя. Так что должны знать, с кем дружбу водишь, хороший ли, порядочный человек, не обидит ли он тебя...
- О, он порядочный, Мария Захаровна! Это ведь ваш Петр Васильевич, я его люблю!
- Ты, что, девочка… но ведь он занят… А он знает об этом?
- Знает. Я ему говорила...
- Так и сказала, что любишь? Ну и что он тебе ответил?
- Сказал, что любит вас, Мария Захаровна, а чтобы я всю эту глупость выбросила из головы. И объяснил, что нельзя девушке так вести себя – первой объясняться в любви. Он сказал: «Вот, когда ты приходишь в магазин и приказчик все старается всучить тебе какой-нибудь товар, расхваливая его, знай, что этот товар с каким-то изъяном и его хотят сбыть, даже снизив цену, то есть отдать по дешевке. Так и девушка, должна знать себе цену и не предлагать себя, а ждать того, кто ее сам полюбит и возьмет в жены. Как я – на всю жизнь полюбил Марию Захаровну, так и тебя полюбит твой суженный. Ты жди и не торопись, жизнь у тебя вся впереди…»
А дело обстояло так. Петр Васильевич был нездоров. Закашлявшись, он получил замечание от жены:
- Петенька, прикрывай рот платочком, когда кашляешь. А то меня всю обкашлял. – сказала она, выходя из комнаты.
- Бедный я бедный, старый, больной… - запричитал, улыбаясь, хозяин. - Никто меня не жалеет, не любит, а только ругают!
Христя, находившаяся тут же, услышав такие слова, с жаром откликнулась:
- Не сумнуйте, Петр Васильевич! – вскричала она. – Я вас жалею и все для вас готова сделать, что ни пожелаете! Я ведь очень-очень люблю вас! – со всей пылкостью подросткового азарта выпалила она и тут же испугалась, услышав его ответ. А вдруг он расскажет хозяйке и та обидится и выгонит ее?..
- А он, что, вам, Мария Захаровна, об этом не рассказывал? – спросила Христя.
- Нет, Христя. Это ведь твой секрет и он его решил не разглашать. Да и я ему не скажу то, что ты мне, девочка, доверила. А к его словам прислушайся и знай себе цену. Ты у нас красивая, умная, хорошая и еще совсем молоденькая. Так что еще встретишь и полюбишь того, кто тебе судьбой предназначен!
А через год, когда хозяйка родила третьего ребенка, работы прибавилось, но Христя на это не сетовала. Няньчась с маленькой Машенькой, девушка часто ловила себя на мысли, что ей хотелось бы, чтобы такой же ребенок был и у нее. «Неужели придет такой день, когда у меня будут свои дети? – думала Христя. – Или суждено мне всегда возиться с чужими?..» Ведь она уже старая, недавно пошла восемнадцатая весна… А ее больше никто не сватает и посватает ли когда, один Бог знает…
Это случилось как-то вечером. Хозяева уехали в театр, старшие дети рисовали, а малютка спала. Вдруг позвонил дверной колокольчик. Христя открыла дверь. На пороге стоял высокий, чубатый, чем-то, как ей показалось в первый миг, похожий на ее хозяина, молодой человек. Он сказал, что пришел к соседям напротив, но не застал их дома и хочет оставить записку. Незнакомец попросил перо и бумагу. При этом он так внимательно смотрел на Христю, что девушка, почему-то, очень смутилась и стыдливо пряча глаза, ощутила, как вся кровь прилила к лицу – наверно, оно стало красным, как вареный рак…
Христя выслушала незваного гостя на пороге, думая, как ей быть: впустить ли чужого человека в дом или закрыть дверь перед его носом, пока пойдет за нужными предметами?..
Он, по-видимому, поняв ее замешательство, улыбнувшись, сказал:
- Попробую еще раз позвонить к Зубенкам, авось откликнутся. А вы, на всякий случай, подготовьте то, что я просил.
Христя, облегченно вздохнув и почему-то проникнувшись к нему доверием, дверь не закрыла, а сама отправилась за требуемым. Когда она вернулась, незнакомец все еще стоял на площадке.
- Нет. К сожалению, никого нет… - сказал молодой человек, по-прежнему приятно улыбнувшись.
Христя пригласила его пройти в переднюю, где он сможет написать свою записку. Но посетитель не воспользовался этим ее жестом, а, приложив к стене бумагу, написал несколько строк и, поблагодарив, распрощался.
Он ушел, а Христя все еще была в замешательстве, сердясь на себя за смущение и за то, что оставила перед незнакомым человеком открытую дверь. А вдруг он оказался бы плохой, с гадкими намерениями?.. Там же дети да и полная квартира добра… «Что это на меня нашло? – не успокаивалась все Христя. - Слава Богу, как видно, порядочный, даже в коридор не вошел, а мог бы… Но приятный, ничего не скажешь…» Кто он Зубенкам? Ранее она его здесь никогда не видела. Записку сунул в дверь, не захотел ее затруднять, так и сказал, когда она вызвалась передать: «Зачем же, я ее в дверях оставлю». И тут же Христя одернула себя: «Ну, что мне за дело до него? Чего все думаю: что сказал, что сделал? Как будто своих дел мало!..»
А чуть ли не через неделю к ним зашла старая Зубенчиха.
- Я, вот, Мария Захаровна, с каким делом к вам пожаловала. – обратилась она к хозяйке, поздоровавшись. – Разговор мой будет о вашей Христе. Пусть и она послушает, если вы не против.
- Что вы, Елена Дмитриевна. Христина, подойди-ка к нам! Так о чем же речь?
- Тут на днях дальний родственник, моего Корнея Ивановича внучатого племянника сын, Карпо приходил. Увидал он вашу, Мария Захаровна няню, значит, Христя, тебя и принял ее за какую-то, не то студентку, не то курсистку (действительно, Христя, в синем шерстяном платье, пошитом по модному фасону «принцесса», с отделкой из белого гипюра, меньше всего походила на служанку). И вот, желает познакомиться с тобой, Христя. Понравилась ты ему очень! А он у нас хороший, непьющий, машинист на паровозе! Хозяйственный, дом у него добротный, сад большой, правда, на окраине Демиевки. Жил Карпо наш раньше с матерью, еще не был женат, хотя тридцать второй год пошел. Мать его недавно померла, вот он нас на сороковины приглашал. Теперь остался один, пора и жениться подошла. А тут ты ему и приглянулась. Что скажешь, Христя? А вы, Мария Захаровна, уж не взыщите, что сманиваю у вас помощницу… Знаю, что вам без нее трудно будет, но хочется сделать добро родственнику, да и ей… Хорошая ведь девушка! Мы не раз с Корнеем Ивановичем говорили, какая скромная да хорошая ваша Христя…
От таких слов Христя зарделась: приятно было слышать их, а особенно то, что понравилась она этому Карпо…
Их познакомили, а вскоре сыграли и свадьбу. Так Христина вышла замуж за Карпо Нечипайло.
Но она не забыла своих прежних хозяев и их деток, своих любимых питомцев и в первое время чуть ли не каждый день прибегала к ним, стараясь хоть чем-то помочь, считая себя виновной в том, что бросила…
А скоро у бывших хозяев появилась новая помощница, очень отличавшаяся от Христи… Степенная, средних лет, Ефросинья Степановна ревниво относилась к Христе и по всему было видно, не радовалась ее посещениям, в отличие от детей и хозяев, которые всегда радушно встречали Христю. Дети старались поделиться своими новостями, показать обновки и игрушки, а Мария Захаровна и Петр Васильевич интересовались ее делами. Христя в этом доме чувствовала себя родным человеком…
Карпо оказался человеком обстоятельным, хозяйственным и заботливым мужем. Работа у него была такова, что порой проводил в пути по двое-трое суток, а вернувшись из рейса, всегда привозил молодой жене какой-нибудь подарок и уверял, что еле дождался встречи, скучая по ней. Единственное, чего не понимала Христя, это его разговоров о политике, которые Карпо вел со своими приятелями, когда те сидели за столом, угощаясь ее яствами. Муж теперь говорил только по-украински, а русскую речь демонстративно игнорировал.
Однажды, будучи уже на сносях, Христя пришла к бывшим хозяевам очень взволнованная.
- Мария Захаровна, Петр Васильевич! Знаете, какая новость?! Я шла к вам и по дороге услыхала! Все говорят - царь-батюшка от престола отрекся! Господи, что теперь с нами будет? А мне скоро рожать…
- Ой, Христя, уморила! Царь отрекся от престола, а ей рожать надо, вот незадача! – рассмеялись хозяева.
Христя даже обиделась. Петр Васильевич, ее кумир, смеется над ней… «Неужели я такая дура? - с досадой подумала она. – Скоро двадцатый год пойдет, а в голове - как была пустота, так и осталась… Неуч, он же всегда неуч, бестолочь одна! - сделала она вывод. - Вот и выгляжу перед ними смешной, ничего не понимающей…»
Не понимала она и разговоры мужа о бедной Украйне, стонущей под ярмом москалей и его грезы о незалежности… Эти мечтания были для нее полны загадок. При чем тут москали, когда в селах свои, украинские паны пануют? А вот ее бывшие хозяева, так нелюбимые Карпом москали, русские люди, приютили ее, отогрели, научили многому, за что она их любит и благодарна будет всю жизнь… Так за что же, как говорит Карпо, «з ридной нэньки Украины треба гнать, геть, москалив»? Непонятно ей было все это, хотя и много книг прочитала, но ничего в этой политике так и не поняла…
- Не волнуйся, Христя, прогоним гадов с нашей земли, – объяснял ей Карпо, – установим нашу, украинскую Раду и заживем!
- А что, мы сейчас не живем? Ведь все у нас есть: хата своя, работа у тебя, хлебом богаты – голодные не сидим, что еще надо? Не понять мне все это…
- А это, Христенька, потому, что ты – баба и это все не вашего, бабьего ума дело! Ведь пойми сама: мы, мужики – чоловики, а вы, бабы, - жинки. Разницу видишь? Вам нужна хата, а нам – влада, вот в чем суть! Ничего, придет наше время - сама увидишь и постигнешь нашу правду!
Христина родила дочку, назвали Лидией. Хотя Христя и желала дать малютке имя прежней хозяйки и назвать Марией, но Карпо воспротивился:
- Раз родила не сына, а дочь, значит перед мужем виновна. Посему слово должно быть за мной! Будет Лида, как и моя мать.
А вскоре началась революция и случилось то, о чем мечтал Карпо: на Украине воцарилась Центральная Рада. Только обещанных благ Христя не увидела: кругом царило разорение, стрельба на улицах, бесчинства разных банд… Если раньше целые дни дом стоял с раскрытой настежь дверью, то теперь приходилось держать ее на запоре, боясь разбоя.
Карпо все превозносил Петлюру, только и слышно было:
- Наш Симон, вся надежда на него! Вот увидишь, жена, какой будет Украина под его началом! - уверял муж Христю, которой не было дела до его Петлюры…
Христя нянчилась со своей Лидушкой и была очень озадачена тем, что вскоре у ее дочки появится братик или сестренка, кого Бог пошлет. Хотя и слишком рано это случилось, но на все воля Божья… Главное, о чем Христя молила, это чтобы перестали стрелять, а то ей было очень боязно за Карпо. Муж словно очумел от этой нескончаемой борьбы за незалежность: вывесил на доме жовто-блакитный флаг и, хотя продолжал ходить в рейсы, домой теперь возвращался весь обвешанный оружием, которым гордился, словно мальчишка…
К ним приходили какие-то его друзья, в вышиванках, с бритыми головами и оселедцами (к счастью у Карпо хватило ума не походить на них). Пили, горланили песни, а выйдя в садик, стреляли по воробьям…
Христе все это не нравилось, благо, что было не очень часто.
- Ой, Карпо, до добра эти твои дружки не доведут! – говорила она мужу.
А вскоре Рада пала, пришли красные. Жовто-блакитный флаг Христя сняла и спрятала в кладовке. Карпо вместе с петлюровцами покинул Киев.
А немного погодя, теперь уже большевиков из города выбили. Слава Богу, Карпо пришел как раз перед родами и отвез годовалую Лидушку к матери Христи, в Звонковое.
Христя, хотя Карпо и ожидал сына, опять подарила ему дочь, которую он назвал Радой, в честь украинской Рады, за которой, как он сказал, будущее.
Приехала вскоре с Лидушей и мать, решив немного помочь дочери, для чего ей пришлось оставить на соседей хозяйство, младших детей и парализованного мужа, отца Христи (которого Бог все же наказал…).
Когда Христя узнала о недуге отца, то пришла в недоумение. Отца-то Бог за дело наказал, но почему ее бедной матери досталась такая доля – ухаживать за ним, немощным?.. Жалости к отцу не было, а за мать - болело сердце... Но Христя ей ничем помочь не могла - у самой семья, хотя от этого оправдания легче не становилось.
Вот и сейчас, мать опять пришла ей на помощь, бросив все, - вот в чем заключается материнская любовь и какова разница с ее, дочерней любовью… - так Христя укоряла себя… Вспомнилось, что когда служила няней, совсем не думала о том, как достается ее матери, когда та редко, но все же выкраивала время, чтобы навестить свою дочь, беспокоясь о ней.
…В стране бушевали страсти, одна власть сменяла другую: немцы, Советы, деникинцы, поляки и, как уверял Карпо, родные петлюровцы (родства с которыми, отчего-то, глядя на их разгул и необузданное поведение, Христя не ощущала и не разделяла любовь мужа к ним)...
Когда поляки, по договоренности с Советами, оставляли Киев, с ними уходил и Петлюра. Карпо тогда вбежал в дом, запыхавшись:
- Христя, хватай детей и поехали!
- Куда?
- Там разберемся!
Он вынул золотые часы. «Откуда они у него? - недоуменно подумала Христя, но тут же забыла об этом, услыхав:
- Двадцать минут на сборы, паровоз стоит под парами. Быстрей пошевеливайся!
- Не поняла. Куда и зачем я должна собираться?
- Мы покидаем Киев, завтра тут будут красные! Если не хочешь от них пулю получить, бери детей и поехали!
- Никуда я не поеду! Хату, хозяйство не брошу! Езжай сам, если вожжа под хвост ударила, а мы тебя, как всегда, будем ждать.
- Дура набитая! Ты что, не поняла – москали придут и к стенке нас всех поставят! Ни тебя, ни детей не пожалеют, каты! Я уже про себя не говорю…
- А вы жалели? Не пужай меня, беги сам, как заяц!
- Все! Прощевай! Пожалеешь, да поздно будет! – бросил Карпо на прощанье и, хлопнув дверью, скрылся, даже не поцеловав детские головки – то, что всегда делал перед уходом в рейс…
Так ее дети навсегда осиротели. Больше о Карпо Христя ничего не слышала, сгнинул ли он или живет где-то на чужбине… А она осталась - ни вдова, ни мужняя жена…
Пришли Советы, но никто ни Христю, ни ее детей пальцем не тронул. Да и при чем тут она и ее дети? Они никому и ничем не угрожали, худого не делали, чужого не брали...
Теперь перед Христей встал вопрос: чем кормить детей, где брать средства к существованию? Мать давно, когда Раечке (данное мужем имя Христе не нравилось и она называла дочурку Раей) было немногим более месяца, уехала к себе и за советом Христя, как всегда, отправилась к Марии Захаровне и Петру Васильевичу.
- Как мне быть? Детей одних оставлять нельзя, еще малы. Куда их деть, ума не приложу... Ведь мне работать надо, да и где сейчас работу найдешь? Я ведь никаким ремеслам не обучена…
- Не отчаивайся, Христя! – сказала ей бывшая хозяйка. – Становись прачкой, дома будешь целый день с детьми. Руки у тебя, слава Богу есть, они вас и прокормят. На почин возьми наше белье, а я подыщу тебе других клиентов. Уверена, без дела сидеть не будешь!
И Христя занялась стиркой белья. Целыми днями она стояла у корыта, а на плите парилось в выварке белье. Вечерами, когда угомонившись, дочери спали и видели вторые сны, она все еще трудилась с пышущим углями утюгом в руках.
Как и предсказала Мария Захаровна, отбоя от клиентов не было. Но времена были тяжелые и Христя еле сводила концы с концами. Правда, садик и огород немало выручали. Курочек же, из-за того, что нечем их было кормить, пришлось прирезать…
А однажды, это уже было в двадцать четвертом году, когда детки немножко подросли (Лидушке шел восьмой годок, а Раечке – только шесть минуло), соседка предложила Христе:
- А не взять ли тебе постояльца? Ведь полупустой дом стоит. Сдай комнату одинокому нашему знакомому, тоже железнодорожнику, мастеру в депо. Человек порядочный, непьющий, культурный. Хорошо платить будет. Тебе ведь это совсем нелишнее.
Христя подумала и согласилась, устав от бесконечного стояния у корыта. Пришла к выводу – можно будет немного меньше надрываться.
Квартирант оказался бывшим пленным австрийцем, звали его Адам Францевич. Был постоялец лет на десять старше Христи. Вежливый, аккуратный, весьма приятный на вид, он сразу же, с первой минуты вызвал к себе симпатию, как у Христи, так и у девчонок, которые тут же подружились с ним, когда тот вызвался поглядеть на их кролика, которым малышки очень гордились.
К тому же Адам Францевич оказался весьма хозяйственным. В первые же свободные дни он полез на крышу и оборудовал там сток, чтобы дождевая вода не скапливалась. И теперь после дождя воды было вволю, что давало Христе возможность мыть голову, отчего волосы становились словно шелковые, да и поливать комнатные цветы.
Скоро девчонки стали между собой звать квартиранта «дядя Адик». Однажды услышав это, он пошутил:
- Как видно, они сделали уменьшительное от слова «адиот».
По-русски он говорил не всегда правильно и с небольшим акцентом, вперемежку с украинскими словами, что порой вызывало смех не только у детей, но и у Христи. Но Адам Францевич не обижался, а наоборот, просил:
- Вы меня учите правильно изъясняться. Я хочу ничем от вас не отличаться, когда говорю.
Видя, как Христя трудится, не покладая рук, он стал помогать ей и с утра, перед уходом в депо, приносил из колонки воду, заготовляя на целый день, передвигал выварки с бельем на плите, в общем старался изо всех сил облегчить ей работу.
А однажды, когда Христя в выходной день собралась отнести белье заказчице, выразил желание подсобить: белья было много.
- Давай, Христя, я понесу. Доверь мне, мужчине, тяжесть.
По дороге, взглянув на небо, Адам сказал:
- О, завтра точно будет хорошая погода.
- Вы, Адам Францевич, откуда знаете, какая она будет?
- А вот, гляди - на небе белые барашки из облаков. Это означает, что завтра будет ясный, цекавый день.
- Не цекавый, а добрый, яскравый!
- Спасибо за поправку. А вот если при заходе солнца тучка стоит над ним, значит завтра будет дождь в первой половине дня. А если туча под солнцем - дождь будет во вторую половину.
- А вы откуда, Адам Францевич, это знаете? Изучали, что ли где?
- Жизнь научила, когда солдатом стоял на посту. Все глядел на небо, как у вас говорят, считал ворон. Но одновременно наблюдал за движением облаков и туч... Кстати, они, порой принимают очень смеховые, ой, нет, смех…
Христя, улыбнувшись, помогла:
- Смешные.
- Нет, не смешные, а причудливые формы. То я видел медведя, то пароход, то вообще, что-то подобное человеку. Ну, в общем, мой фантазий работал!
Христя опять рассмеялась.
- Опять в прусак попал?
- Не в прусак, а впросак! И не «мой фантазий», а моя фантазия.
- Ну вот, я гляжусь перед тобой смешной, как клоун…
- Нет, почему же, вы совсем не смешной и говорите очень хорошо, главное – разумно.
- А скажи мне, Христя… Ты что, всю жизнь решила дожидаться своего, как его зовут… Емеля, ой, мужчину?
- Мужа звали Карпо.
- Я что-то не понял, он что, рыбак? Ведь карп - это рыба?
- Ой, какой вы забавный, Адам Францевич!
- Почему забавный? Ты же сама сказала, что на клоун не похож…
- Ну да, не похожи. А есть у нас и рыба карп, и мужское имя - Карп, Карпо.
- Ну, все едино! Ждать его всю жизнь будешь, надрываясь над корытом?
- Нет, я его уже не жду. Сгинул где-нибудь или осел там, за кордоном, кто его знает… Но дороги ему домой нет. Ведь петлюровцем был, самостийником. Променял меня и детей на политику…
- Ну, так может тебе следовало бы и о себе подумать, замуж выйти. Молодая ведь, рано не себе крест ставить…
- Ой, что вы, Адам Францевич, говорите! Кто меня возьмет с двумя детьми? Где такого дурня найти?.. Вы правы, крест мне следует на свою жизнь ставить. Для детей только и остается жить.
- Ты неправа! Я такого не говорил. Я такого, как ты сказала, «дурня», знаю.
В это время они подошли к цели. Отдав белье и отказавшись от предложенного чая с бубликами, они отправились в обратный путь.
- Христя, а почему, я слышал, ты так мало просишь за свою тяжелую работу?
- А это, как у кого... А Аси я беру только за мыло, крахмал и синьку и то это ей, я знаю, не по карману. Она одна работает теперь в синематографе, а у нее еще три рта – свой сын и двое детей, умершей от испанки, старшей сестры, которая была подругой моей хозяйки, Марии Захаровны. Асю я знала еще молоденькой девушкой, которая приходила к моим хозяевам в гости и очень хорошо играла на рояле. Потом вышла замуж, родила сына. Муж погиб на Перекопе…
- А где отец тех детей, ее племянников?
- Его убили дружки моего Карпо, петлюровцы. Он им чем-то не понравился, вот и всадили пулю, когда возвращался с завода домой… Жаль мне Асю.
- Но она ведь молодая, могла бы и сама стирать? – недоумевал Адам.
- Нет, что вы, Адам Францевич, куда ей! Вы же видели, кожа да кости, да и не приучена она к такой работе. К тому же ей руки беречь надо, она играет. А мне-то что, я привыкла, не надорвусь!
- Добрая ты! А помнишь Христя, о чем мы говорили, когда к ней шли?
- О небе, что ли?
- Неужели забыла? Я о том, кто хотел бы взять тебя в жены. Помочь тебе в жизни, встав столбом.
- Ой, как вы сказали? Каким столбом?
- Опять не то сказал… Погоди, сам исправлюсь. Наверное, опорой… Да, так!
- Ой, где взять эту опору, чтобы опереться?..
- А я, что, не гожусь? Выходи за меня замуж, Христя! Я стану опорой, столбом, чем угодно - но рядом с тобой.
Христя даже остановилась от такой жаркой речи.
- Ну, чего молчишь?
- Спасибо, Адам Францевич. Но, неожиданно все это. У меня ведь дети, обуза для вас…
- Что ты говоришь, какая обуза? Я их люблю, как своих!
- А у вас что, свои есть?
- Нет, Христя, нет у меня никаких своих… Я ведь, когда ушел на войну в четырнадцатом году, не был женат. Невеста была… Да ведь прошло больше десяти лет, она уже давно и имя мое забыла, семья у нее, дети, наверное. Да и я теперь удивляюсь – что тогда в ней нашел? Молод был… Так как же, Христя, что скажешь?
- Подумать надо, дайте срок.
- Так, сколько же думать будешь? Час-другой?
- Нет, завтра вечером дам ответ… - сказала Христя, а сама подумала: «Надо посоветоваться с хозяевами, как они скажут, так и будет…»
По душе, честно сказать, пришелся Христе этот австриец. Хотя это и беспокоило: а вдруг соберется и уедет в свою Австрию, как и Карпо... Привыкнешь к мужу, а потом ищи его, как ветра в поле.
На следующий день, когда Адам вернулся с работы, Христя сама попросила его, если не затруднит, помочь отнести белье своим прежним хозяевам.
- Что ты, Христя, для тебя мне ничего не трудно! Да к тому же пройтись с тобой рядом я всегда рад. И жду ответа, как птичка лета!
«Где всего этого нахватался?» – подумала, улыбаясь про себя, Христя, но об этом промолчала, боясь обидеть.
Мария Захаровна, как обычно, радушно приняла гостей, усадив за стол и стала потчевать чаем с вареньем и печеньем. Пришла Валюша, расцеловавшая свою няню. Но Петра Васильевича все не было, что очень волновало Христю: ей хотелось именно от него услышать мнение об Адаме.
Наконец, пришел глава семьи. Когда мужчины завели между собой беседу, Мария Захаровна, извинившись, увела Христю на кухню, где та поведала ей о предложении своего квартиранта и попросила совета - как быть? Не будет ли оплошностью связать жизнь с бывшим военнопленным, к тому же, австрийцем?
- Христинушка, а что говорит твое сердце? К нему прислушайся. А он, этот Адам, производит хорошее впечатление. Видно, что неглуп, сдержан, явно воспитан, да к тому же весьма содержателен. А то, что австриец, это не беда. Главное – чтобы человеком настоящим был, к тебе и детям хорошо относился! Ты еще совсем молода и надо, чтобы рядом был человек, на которого можно положиться, а он, по-моему, такой. Но – тебе решать.
- Мария Захаровна, если по совести говорить, то он мне нравится: обстоятельный, хозяйственный. Вы бы видели, как преобразился наш садик, когда он приложил свои руки. Да и говорит, что полюбил меня и моих девчонок. Но, кто их знает, мужиков этих… Вот и Карпо любил и меня и детей, как уверял, но поменял на Петлюру, с ним и удрал. Петлюра ему, видать, ближе оказался… Мне хотелось бы услышать, что скажет хозяин, Петр Васильевич, они там сейчас общаются. Мнение узнать бы об Адаме…
- Давай, Христя, пойдем в столовую, а то неудобно. Я попробую что-нибудь придумать, чтобы Петр смог с тобой поговорить.
Зайдя в комнату, она обратилась к гостю:
- Адам Францевич, Христя хвалила вас, уверяя, что вы - рукастый. Не поможете наладить мою ножную швейную машину «Зингер»? Что-то там заедает, а мой Петр Васильевич совсем не по этой части... Мастера приглашала - все обещает зайти, но никак не выкроит время.
Они ушли, а Христя обратилась к своему кумиру:
- Петр Васильевич, что скажете, как вам Адам? Он меня в жены зовет, а мне боязно, - а вдруг, как Карпо, бросит нас и убежит в свою Австрию?
На это Христя услышала в ответ:
- Первое впечатление – хорошее, человек явно положительный. Но тебе, Христя, самой этот вопрос решать! Ежели он любит тебя, хорошо относится к твоим детям, что немаловажно да и непьющий, то, я думаю, будешь с ним счастлива. А Карпо ждать уже не следует, устраивай свою жизнь!
И Христя, послушав добрые советы, дала Адаму положительный ответ.
Первое, что в категорической форме потребовал муж, было бросить заниматься поденной работой.
- Но, хотя бы моим хозяевам разреши, Адам. Мария и так замучена, четверо детей и я им обязана…
- Ничем ты не обязана! Есть на то прачечная, отнесут белье туда, а моя жена не должна надрываться! Да и по дому и хозяйству и с девчонками работы много.
Жизнь потекла спокойная, как казалось Христе, даже праздная. Времени теперь было, в отличие от прежней бесконечной спешки и тяжелого труда, более чем достаточно, даже хватало на чтение книг, да болтовню с соседками под лузганье семечек.
Сердце Христи таяло, когда она слышала, как Адам объяснял девочкам свои наблюдения, связанные с погодой:
- Если увидите, что листья на кустах и деревьях повернулись тыльной стороной вверх – быть дождю! А цветы начинают сильнее пахнуть. Да и мошкара низко летает, не говоря о ласточках, которые начинают, как он выразился, «ошарашено» кружить в воздухе, будто чем-то обеспокоенные.
Особенно Христе нравилось наблюдать, как муж по весне окучивал деревья и кусты в саду и делал их обрезку. Адам обрамлял деревья, словно клумбы, битым кирпичом, а потом каждое дерево обмазывал известью, после чего сад преображался, становясь празднично нарядным.
А какая была красота, когда в их саду расцветали, словно в сказке, деревья, очаровывая всех своим бело-розовым маревом лепестков, вечно в окружении жужжащих пчел и других насекомых! А какова была прелесть, когда среди листвы начинали выглядывать созревшие бордовые вишни, расправляли свои бутоны, посаженные Христей и дочерьми цветы, а вечерами воздух наполнялся тонким ароматом метеол и терпким запахом цветков душистого табака… В эти часы отдыха они всей семьей располагались на веранде и под песни цикад с наслаждением уплетали приготовленные Христей вареники с вишнями… Такие минуты она воспринимала, как подарок судьбы.
А зимой, когда выпадал первый настоящий снег, который уже не таял и ложился на землю пушистым ковром, Адам с девчонками сооружал огромную снежную бабу, носом которой служила морковка, а глазами - угольки. Наигравшись в снежки, Адам впрягался в санки и катал детвору, изображая коня, которого они под озорной смех погоняли скакалкой, служившей им «кнутом».
Христя кричала:
- Доченьки, Лидушка, Раечка, перестаньте хлестать дядю Адама!
- Я не Адам, я – конь! Пусть хлещут, не мешай нам, мать, а то забросаем снежками!
Было видно, что и мужу весело, он как будто сам превращался в озорного мальчишку.
А через год Христина подарила Адаму дочь. Узнав об ее рождении, он, как потом наперебой рассказывали Лида и Рая, стал с ними танцевать, водить хоровод и петь: «Теперь у нас «три девица под окном, сидят поздно вечерком!»
- Мама, он так смешно пел, все слова перепутал! Ведь у Пушкина не так!
Счастью Адама не было границ. А когда Христя сказала, что надеялась на рождение сына, муж ответил:
- Не пугай небо! Всякое дитя – в радость! Я даже рад, что девчонка, будет нянькой братишке.
- Какому братишке? – спросила Христя, делая вид, что не поняла.
- Следующему. Женщине нельзя быть в простое, так природа вас создала!
Светочка родилась в начале марта, а вскоре Адам опять принялся за сад. Он специально однажды отправился на Днепр, откуда принес полное ведро чистейшего мелкого песка.
- Для чего тащил такую тяжесть? – удивилась Христя.
- Скоро сама увидишь.
Он обрамил дорожки битым кирпичом, который зубчиками торчал из земли, словно заборчик и покрыл эти зубчики известкой, а сами дорожки засыпал золотистым песком. Вдоль дорожек Адам посадил георгины и флоксы, посреди же садика выстроил веранду, которую вскоре оплел дикий виноград.
Адам ни минуты не сидел без дела: то возился с маленькой дочуркой, в которой души не чаял, то выискивал себе работу по хозяйству. Христя боялась, что с рождением родного ребенка, Адам охладеет к ее девчонкам, но этого не случилось и он по-прежнему уделял им внимание, часто делал с Лидой уроки, помогая в арифметике, вытачивал обеим палочки для счета - старшая была уже первоклассницей, а Раечка ей во всем подражала и тоже завела тетради и делала уроки, подобно сестре.
Незаметно прошло время и у Христи стало трое школьниц… Адам, по своему обыкновению, следил за их учебой, занимался садом, не расставаясь с лопатой и молотком. На работе, в своем депо, он, как выражалась Христя, «висел на почетном месте» - в красном уголке на доске передовиков предприятия.
А она не забывала своих былых хозяев и все еще, игнорируя запрет мужа, по старой памяти брала в стирку их белье, считая, что в прачечной его только портят. Христя очень гордилась своими бывшими питомцами, няней которых была когда-то и теперь, когда те стали уже взрослыми, всегда интересовалась их жизнью. А в семейные праздники Христя всегда приходила помочь Марии Захаровне печь и готовить стол… Ничто не омрачало жизни Христи.
Как-то, по обыкновению незадолго до майских праздников, она с раннего утра затеяла побелку потолков. Целый день возилась, прибирая, а вечером, дав семье поужинать, уставшая, прилегла. Христя так крепко заснула, что услышав ночью громкий стук в дверь, еле проснувшись, никак не могла понять, ночь это, или еще вечер, ведь за окном стояла темень. И кто это решил ломиться к ним, недоумевала она, когда Адам, зажегши свет, пошел открывать.
Комнату заполнили милиционеры и штатские и, предъявив какую-то бумажку, принялись за обыск. Они бесцеремонно переворашивали все, включая и постели, подняв испуганных девчонок, трусили все книги, даже учебники - по-видимому, что-то серьезное искали. Перебрав все имеющиеся в доме документы и, похоже, ничего не найдя, так как ничего с собой не взяли, они ушли, уведя с собой Адама, которому объявили, что он арестован.
Христя, растерянная, сонная, все не могла взять в толк, что эти люди ищут в их доме? На все расспросы они отвечали молчанием. Когда же Христя увидела, что уводят мужа, не удержавшись, закричала:
- За что? Что он такое натворил? Зачем вы его уводите?
Ее снова проигнорировали, а Адам сказал на прощание:
- Христинушка, не переживай! Разберутся, это ошибка.
Она уже не ложилась спать и, еле дождавшись рассвета, ранним утром побежала к своим верным заступникам в надежде, что Петр Васильевич поможет советом: как дальше быть, куда идти, где искать мужа?
Открывшая дверь, Мария Захаровна, взглянув на Христино лицо, сразу поняла, что случилось недоброе.
- Адама увели ночью! – не поздоровавшись, начала Христя. – За что, не ведаю... Куда идти? Что делать? Подскажите!
Та обняла ее:
- Я даже не знаю, что тебе сказать и чем помочь… Время такое… Из нашего дома уже троих тоже увели.
- Но он же ничего не сделал! Адам мухи не обидит, вы же знаете. Может, хозяин подскажет, куда идти?
Но Петр Васильевич, так же, как его жена, только развел руками:
- Скорее всего, Адама взяли из-за того, что он австриец, иностранец. А везут их всех, как говорят, на Ирининскую, в «серый дом». Но, навряд ли тебе там что-то скажут... Главное, чтобы ты и дети не пострадали… Я слышал, что и жен, порой, забирают…
- А дети? Как же их-то, куда? – вскричала обескураженная Христя.
- Их, наверно, в детский дом, не знаю…
- Вот, что… Давайте-ка, переходите к нам. Пока поживете здесь, авось, беда минует! – предложила Мария Захаровна. – Да и, может быть, Адама отпустят.
- Ой, на это слабая надежда... – проговорил Петр Васильевич и добавил: - А Маша дело говорит - пока вам надо у нас побыть, места всем хватит. А там, ежели не будут искать, вернетесь домой.
Христя, поначалу, наотрез отказалась:
- А вдруг, Адам вернется, а дом пустой, на запоре? Да и, коли захотят меня заарестовать, то уж точно отыщут, а мы вас подведем. Нет-нет, к тому же – курочки у меня, да и стеснять…
Но потом, послушав настойчивые советы, все же решила: пусть дочери пока тут побудут. У хозяев от них хлопот не будет, ведь Лида и Рая уже взрослые: одной девятнадцать, другой скоро восемнадцать, а Светочке, хотя и одиннадцать, но девочка самостоятельная.
Однако Лида и Рая заупрямились:
- Мы тебя, мама, одну не оставим, что будет с тобой, будет и с нами! Дядя Адам – наш отчим, так что нас это не затронет. А вот Светка пусть поживет у Марии Захаровны.
Но к ним больше никто не приходил, Христю никуда не вызывали. Она же пару раз ездила на Ирининскую, но обойдя дом, поняла, что тут ничего не добьется и решила поехать к тюрьме, собрав небольшую передачу.
Там, простояв почти полдня в длиннющей скорбной очереди таких же бедолаг к вожделенному оконцу, услышала в ответ, что в тюремных списках Адам не значится. Бывшие рядом, по-видимому, более опытные в этом вопросе, сказали, что скорее всего Адама забрали на Ирининскую, а это плохой признак: оттуда не возвращаются и в тюрьму не попадают. А один из очередников сказал Христе:
- Если ваш, как вы говорите, австриец, то его надо искать в расстрельных списках.
- Ой, а где эти списки? – ошеломленно спросила Христя, все еще в душе надеясь на благополучный исход.
- Этого вам никто не скажет. Но если припаяют шпионаж, то вашему – хана…
С этим она побрела домой, а по дороге повстречала соседку.
- Христя, это правда? Люди говорят, твоего Адама увезли.
- Да, взяли… А вот за что – один Бог ведает…
- Да, он знает, но не скажет. А я вот что тебе скажу: я давно знала, что с этим австрийцем что-то нехорошее случится!
- Откуда взяла, чем он тебе не угодил?
- Да не мне, он-то был неплохой человек.
- То-то же, а ты…
- Христя, я по примете знаю.
- По какой еще примете?
- А помнишь, принес он, как-то, два саженца орехового дерева?
- Ну и что?
- А то, что один саженец посадила ты. Вон, гляди, какое дерево вымахало, орехи уже несколько лет, как родит. А другой саженец, тот, что он посадил, - засох, сгинул. Ты тогда все у меня допытывалась, с чего бы это случилось, ведь муж, как ты говорила, все что надо сделал.
- Ну и что из того, что деревце не привилось, при чем тут Адам?
- А то, что это признак, что не жилец он, жди беды - вот что это значит. Я тогда промолчала, тебя пугать не хотела, на сердце камень класть.
- Да нет, вспомнила! Килина, как я тебе рассказала, тогда ты мне в ответ: дурная примета. Мол, Адам твой – не жилец! А я тогда рассмеялась на твои слова, обозвала дурой, раз таким байкам веришь. Мы с тобой тогда долго не здоровались… Но это было так давно, лет восемь прошло, а может и поболее, что я и забыла об этом думать. Но, как видно, вымолвила ты в недобрый час... Хотя, авось, велика хмара, маленький дощ: может, мой Адам и вернется и мы еще над тобой, Килина, вместе посмеемся!
- Ну, дай–то Бог! Только я что-то не припомню, чтобы оттуда, куда забрали твоего, возвращались…
Они распрощались, а Христина подумала: «Есть же такие «добренькие» люди, любящие посыпать соль на раны… Кажется, приветливо улыбается, словно добра тебе желает, а как начнет говорить, то каждое слово ядом наполнено. Откуда такие берутся? Ну, да Бог с нею, сейчас не до нее...»
Напрасно Христя надеялась на благополучный исход: Адам так и не вернулся. Не оправдались и мечтания младшей дочери, очень тосковавшей по отцу и все время уверявшей мать: «Вот увидишь, папка скоро вернется!»
Света часто говорила по утрам:
- Мамка, мне папка снился… Он был нарядный, веселый и обещал приехать. Так что будем ждать!
А вскоре, старшая дочь, Лидушка, вышла замуж и ушла жить к мужу. Зятем Христя была довольна: знала она Витю давно, его родители жили в одном доме с ее бывшими хозяевами. А теперь и Лидушка стала их соседкой.
Работал зять токарем на заводе, парень добрый, непьющий, порядочный.
Раечка, окончив техникум связи, стала работать на центральном телеграфе, где тоже встретила свою судьбу. Получилось так, что у обеих дочерей мужья звались Викторами. Света их распределила: «Лидин – Витя, даже иногда Витька, а Раин – Виктор, - как она пояснила, - потому, что важный, инженер».
Теперь и Рая жила вдали, в центре Киева, рядом с Крещатиком, а Христя осталась с младшей, Светой вдвоем, в большом доме, который без мужских рук постоянно напоминал о себе. Хотя она и старалась изо всех сил поддерживать в нем чистоту и порядок, но, то протекла крыша, то задымила печь из-за забитого дымохода, а то сорвалась ставня с петель… Зятья далеко и заняты и Христе приходилось звать мастеров и за это платить. А платить-то стало, ой как тяжело…
Она было устроилась в школу уборщицей, но это вызвало негодование у Светы:
- Мама, ты меня позоришь!
- Чем же, Светик? Разве я делаю что-то нехорошее?
- Ну, как ты не понимаешь? Моя мама – уборщица! Мне перед девчонками стыдно! Пошла бы работать в другое место, а то я уйду из моей школы.
- Что значит, ты уйдешь из школы?
- Ну, перейду в другую.
- Но, почему ты стыдишься? Ведь я не ворую, тружусь честно. Что в этом постыдного? Неученая я, кем мне еще работать? Вот ты – учись, профессию хорошую получай, а мне уже поздно, буду делать то, что умею: мыть полы, белить потолки. Кому-то и это надо делать.
- Ой, мамка, ничего ты не понимаешь. Скоро начнется учебный год и все девчонки узнают, что ты – уборщица. Уйду в другую школу или куда-нибудь еще!
Христе было больно слышать это от дочери, но делиться с кем-нибудь ей не хотелось: норовистая Светлана ей этого не простит и мало ли, что еще придумает...
Христя подала заявление об уходе, решив пока заняться поденной работой: белить, стирать и убирать у людей, в то же время подыскивая работу, которая бы не смущала дочь. Пока же она еле сводила концы с концами, экономя каждую копейку. Благо, выручали огородик, сад и куры. К тому же плодами своего хозяйства Христя делилась со старшими дочерями, которые навещая ее, обычно уходили с полными корзинами. От них же брать ничего не хотела: молодые, им самим нужно обустраиваться! Своим девчонкам она была благодарна за то, что часто одаривали подарками младшую сестренку: то отрез на платье принесут, то туфельки - баловали ее, как и прежде.
А Лидуша собиралась вскорости осчастливить Христю внуком или внучкой.
Теперь Христя стирала белье не только старым хозяевам, но и их детям, нянькой которых была и которые уже обзавелись семьями. Все они давно выучились, неплохо зарабатывали, платили щедро и, как правило, делали ко всем праздникам подарки, которые обычно доставались Светлане.
Неожиданно, прочитав объявление о приеме на работу, Христя устроилась посудомойкой в столовую, а там, увидав, сколько остатков пищи идет на помойку, решила купить молочного поросенка (благо стоял пустым, сооруженный Адамом, сарайчик). Теперь Христя возвращалась домой с ведрами, полными отходов.
Перед октябрьскими торжествами кабанчика закололи и Христя, наделав колбас, перетопив смалец, засолив сало и нарезав мясо, пошла всех одаривать. Когда Мария Захаровна стала упрашивать ее взять деньги, Христя возмутилась:
- Вы что, как можно? Неужели я не могу сделать вам подарок?
- Ты бы, Христина, продала мясо и сало. Тебе же деньги нужны! Непрактичная ты. Ну, нас одарила, спасибо! Но ты, как погляжу и всем нашим детям натаскала и, думаю, не только им…
И действительно, Христя наделила не только своих детей, сватов и соседей, но и сотрудников столовой, в которой работала, не забыла. А когда хватились, что не осталось ни куска колбаски, за свое бескорыстие получила выговор от младшей дочери:
- С тобой, мамка, мы скоро пойдем милостыню просить по белу свету!
- Ты это с чего взяла? Я же все для дома стараюсь.
- Ну да, стараешься: обо всех подумала! Все, наверно, жрут и сейчас твою колбасу и сальтисон. А обо мне ты забыла? Я думала, что в погребе стоит, а там - пшик. Надеялась, что хотя бы на Новый год будет… Эх, мамка, мамка, отец так не сделал бы! У него голова была на плечах, а у тебя – макитра!
Напоминание об отце, упреки и это оскорбление так обидели Христю, что она расплакалась и целый день не могла успокоиться, вспоминая злое лицо дочери, бросавшей ей в лицо гадости.
Однако, вечером, когда услышала, что Света подвернула ногу, забыла обо всем и стала уговаривать ее пойти к врачу, проверить что там, нет ли чего серьезного:
- А пока полежи, я тебе ужин принесу! – хлопотала Христя возле дочери, уложив ее и сделав компресс на ногу.
Конечно, утреннюю размолвку она выбросила из головы: девчонка еще глупа. Подрастет - изменится, уверяла себя Христя – ей всего-то тринадцать лет…
Под новый, тридцать девятый год, Лидуша родила сына. Назвали – Валерием.
Радости Христи не было предела. Теперь до глубокой ночи она сидела с крючком в руке, вывязывая внучонку пинетки, а ранним утром, еще до ухода на работу, взяв у соседки парное козье молоко, несла его Лидуше, считая, что оно, еще теплое, полезней для нее, чем магазинное, покупное.
А тут у Христи появилась новая головная боль из-за Светы. Летом она была в пионерлагере, после которого совсем от рук отбилась: стала хороводиться с мальчишками, даже один раз Христя учуяла от нее табачный запах.
- Ты что, курила?
- Да нет, только попробовала.
- Я тебе попробую! Чтобы больше не смела! А то в школу пойду, классной пожалуюсь.
- Ха-ха! Она сама курит! – рассмеялась в ответ дочь.
- Она взрослая, а ты еще не доросла.
- Ой, мамка, разошлась! Что такого сделала? Попробовала, затянулась один раз. Ничего от меня не отвалилось.
- Расскажу Лиде и Рае –пусть тебе мозги вправят. Они-то не курят, хотя почти в два раза тебя старше!
- Не умеешь считать! Неученая матушка.
- Какая я тебе матушка? Кстати, почему дневник не показываешь? Наверно, опять двойку схватила!
Если раньше Света училась прилично, на «отлично» и «хорошо» и лишь иногда по арифметике получала «посредственно», то, начиная с пятого класса, «посредственно» стало превалировать, а иногда в дневнике появлялось и «плохо», с припиской: «Пришла с невыученным заданием». Да и по поведению часто снижали оценку: «Дерзит, - писала классная, - на уроках занята посторонним, разговаривает». А пару раз Христю даже вызывали в школу из-за драк, в которых Света была зачинщицей…
Христя дочери выговаривала, обещала пожаловаться сестрам и Викторам. В ответ девчонка давала обещания исправиться и слезно просила мать не рассказывать о ее проделках шуринам: боялась упасть во мнении Викторов.
Христя целые дни пропадала в столовой, где теперь работала раздатчицей, а чем занята в это время дочь ей было невдомек.
Однажды Христе преподнесла вездесущая Килина:
- Соседушка, твоя Светка, девка оторви да брось растет! У нее целые табуны мальчишек днем ошиваются. Гляди, в подоле подарочек принесет.
- Типун тебе на язык, Килина! Что напраслину возводишь? Какие табуны? Я, когда прихожу домой, всюду порядок вижу. Уроки они наверно делают, а ты клевещешь. Все тебе мерещится, по себе меряешь… (Килина, по уверениям окружающих, никогда замужем не была, а двое сыновей были еще в гражданскую ей «подарены» постояльцами…)
Когда Христя передала дочери слова Килины, в ответ услышала:
- А ты, мамка, побольше с ней якшайся! Что, забыла, как Акулька тебе об отце накаркала? Хочешь, чтобы она и обо мне что-то придумала?
А Христя подумала: «Может, Света и права? Завистливая, эта соседушка… А дочь – неглупая, хотя и своенравная… Ничего – подрастет и образумится».
Еле окончив семь классов, Света поступила в полиграфическое ФЗУ. Когда Христя спросила:
- А почему вдруг решила туда, а на в швейное, куда все советовали?
В ответ дерзкая девчонка с вызовом сказала:
- Это весь век над машинкой горбиться? Да к тому же учиться с одними девчонками – скучища. А тут – сплошные фабзайцы, мне с ними веселее. Да и сплетен тебе, мамка, больше от твоих подружек будет…
- Беда мне с тобой… Когда поумнеешь? Гляди, чтобы поздно не было… - только и ответила Христя своей бесшабашной дочери, украдкой любуясь ею.
А действительно, на удивление, из худенькой, невзрачной, в детстве похожей на галчонка девчушки, выросла стройная, прекрасно сложенная, кареокая красавица, на которую мать не могла налюбоваться и очень гордилась, когда окружающие говорили ей, как хороша ее дочь.
…В это воскресное утро Христя, рано встав, затеяла стряпню. Сегодня должны придти дорогие гости: Раечка с Виктором и Лидуша с Витей, а главное - славный внучек, Валерка, которому всего два с половиной года, а он уже забавно болтает вовсю.
Света еще спала. «Пусть отдыхает! За неделю намаялась на практике», – подумала Христя, выходя в сад, чтобы нарвать поспевшие вишни для пирогов, да подобрать только-только опавшие и грудой лежащие на земле, ягоды шелковицы для внучонка.
Солнце уже встало, в воздухе стояла легкая дымка, говорящая о предстоящем жарком, ясном летнем дне. Чириканье птичек заглушил звук моторов пронесшихся в небе самолетов.
Христя не успела набрать мисочку вишен, как ее окликнула из-за забора соседка.
- Христя, слыхала, немец напал! Война!
- Ой, что ты, Леся! Откуда взяла? Приснилось, что ли?
- Да нет, какой сон, не до сна теперь! Сын забегал проститься, на войну пошел.
- Неужели правда? А может, Степка пошутил?
- Христя, что у тебя с головой? Какие шутки, не до шуток! Ночью Киев наш бомбили. Тебе хорошо, у тебя девчонки, а у меня – сыны… Один уже ушел, сказал, что наверно и Миколе повестку пришлют. Радио включи, там скажут.
Христя, все еще не веря, покачала головой.
- Леся, враки все это - тишина всю ночь стояла. Если бы бомбили, мы бы слыхали, стекла бы звенели. Помнишь, совсем недавно, когда было землетрясение, как стекла звенели и абажур с лампой ходили ходуном? А тут, если бомба падает и не то бывает. Маневры начались, наверно. Вот и самолеты недавно летали, учатся.
- Да ну тебя! Говорю, иди, радио включи! – с досадой сказала соседка и ушла к себе.
В это время на пороге показалась заспанная Света.
- Ты послушай, доня, что мне только что принесла Индиченчиха! Будто война началась.
- Какая еще война?
- Немец напал, Киев бомбили.
- Ой, что не придумают эти бабы! А ты их побольше слушай! Вишни, небось кислые, вырви глаз?
- Нет, уже ничего, вполне. Сейчас пирожки печь буду. А ты, все-таки, включи динамик. Не приведи Господь, правда…
К ужасу Христи, весть о войне подтвердилась.
Вскоре оба зятя ушли на фронт, который с неимоверной скоростью стал приближаться к Киеву. А в конце июля пришла к матери прощаться и Рая: ее, связистку, мобилизовали.
«Неужели там мужиков мало, если и до нашей сестры, до баб добрались?» – с горечью подумала Христя.
- Но, почему вдруг тебя призвали? – обратилась она к дочери.
- Потому, мама, что у меня такая профессия: связистка. А детей нет.
- Вот это правда. Надо было бы давно обзавестись ребятней и не пришлось бы под пули идти…
- Ну, не тревожься, мама. Скоро разобьем эту гадину и вернемся домой. Как сказал вождь - будет и на нашей улице праздник! Ты ведь слыхала, а у нас ведь слова с делом не расходятся, не такой мы народ!
- Ты, Райка, вещаешь, словно влезла на трибуну! – вмешалась младшая сестра. – А немец, похоже, это - сила, если за месяц столько городов отхватил и, того и гляди, Киев возьмет.
- Ты что такое говоришь? Не дождутся они киевские камни на мостовой топтать, захлебнутся!
- Ну, конечно! Как увидят тебя, вояку, так сразу же и побегут!
- Мама, откуда у нас такое выросло?
- Ой, девочки, не надо ссориться, не время! Будем надеяться, что лихо минует, отгонят фашистов и ты, родная моя, вернешься, жива-здорова.
А когда, распрощавшись, Рая ушла, запретив матери себя провожать (Христя хотела хотя бы до трамвайной остановки пройтись с дочерью, чтобы еще немного побыть с ней рядом), мать стала выговаривать Свете:
- Как не стыдно так вести себя в такую минуту, говорить всякие гадости, когда сестра уходит на войну?! Как будто ей назло...
- Ой, мама, не люблю я, когда Райка говорит плакатным языком и делает вид, будто не видит, что немец прет и гонит наших бравых вояк.
Христю эти слова так возмутили, что она, впервые, в сердцах дала дочери пощечину. «Права Рая, - пронеслось в голове, - как видно, чертополох вырос в нашей семье…»
Приходя к своей старшей, живущей рядом с бывшими хозяевами, Христя, как обычно, наведывалась и к ним. Так было и на сей раз.
- Ой, как хорошо, Христя, что зашла! – встретила ее Мария Захаровна. – Повидаемся, а заодно и попрощаемся. Уезжаем, объявлена эвакуация.
- А куда едете?
- Не знаю. Едем с заводом, куда-то, подальше от бомбежек. Сыны и зятья воюют, а мы с дочерьми и внуками решились ехать.
- Но война скоро кончится, зачем с места срываться?
- Что ты, Христя, война только разгорается. Видишь, где уже немец? А внучатам скоро в школу, учиться надо. Как их отпускать, когда то и дело бомбежки? Нет, ничего не поделаешь, надо ехать…
- А где Петр Васильевич?
- Пошел купить кое-что на дорогу, да зайти к другу – повидаться.
- Жаль, хотелось бы и с ним проститься... – печально промолвила Христя.
…По настоянию Христи, Лида с Валеркой перешли жить к ней: во время тревог не надо будет сбегать с третьего этажа, а во дворе у Христи большой, хороший, оборудованный еще Адамом, погреб. Там они спокойно смогут пересидеть налет. Сама же Христя говорила: «Хай им черт! Никуда з хаты не пиду! Даст Бог, лиха годына минуе!» Ей казалось, своим присутствием она обережет от беды всех…
…Сентябрьским хмурым утром канонада, раздававшаяся все последнее время, стихла. Христя даже обрадовалась: наверное, отогнали, наконец-то, немцев. Напрасно они надеялись Киев захватить!
Взяв лопату, Христя решила перекопать грядку, однако вдруг ее окликнула, живущая напротив через дорогу, Килина:
- Христя, чего огородом занялась? Наши ушли из города, скоро фриц тут будет!
Светка, услыхав об этом, изъявила желание пойти посмотреть, что делается в центре.
- Никуда не пойдешь! – сказала Христя таким тоном, что дочь впервые ей повиновалась.
А на следующее утро их разбудил шум моторов. По улице мчались немцы на мотоциклах с коляской.
Светка, стоя у окна, с каким-то воодушевлением произнесла:
- Вот это да, сила!
- Чему радуешься? – спросила ее, стоящая рядом, сестра. – Враг в городе, а она полна восторга…
- Но ты погляди, какая это сила, не чета нашим…
- Заткнись и без тебя тошно!
- Девчата, перестаньте! – только и смогла вымолвить Христя, отчего-то ощутив слезы, навернувшиеся на глаза.
«Что будет с нами со всеми?» – с ужасом подумала она от сознания надвинувшейся беды. Страх поселился в ее сердце не только из-за вступившего в город врага, но и от явно нараставшей непримиримой вражды между сестрами…
А через пару дней Христя с ужасом взирала на вереницы наших пленных красноармейцев, которые, испачканные кровью, перевязанные грязными бинтами, в закопченных рваных гимнастерках брели с суровыми лицами по улице, подгоняемые немецкими конвоирами и новоиспеченными полицаями.
Мысль, что среди пленных могут оказаться дочь и зятья так взволновала ее, что Христя даже схватилась за сердце. Неужели наша армия разгромлена, эти пришли навсегда, а она больше не увидит дорогих ей людей?..
Через несколько дней Лида, услыхав, что вблизи Киева, в Дарнице расположился лагерь военнопленных и что если докажешь, что вы украинцы и это твой муж или брат, даже отдают, она собралась поискать - авось там и их Викторы…
- Доня, я с тобой пойду. Вдруг там и наша Раечка? А Валерка со Светой побудет.
- Мам, тебе незачем идти, Раечки там точно нет. Вспомни, что она писала?
И правда, одна единственная открытка, пришедшая с дороги, гласила, что ее направили учиться. Куда именно, из-за того, что все было тщательно замазано военной цензурой, было неизвестно, но слова: «смотрю в окно, а вокруг наши родные, русские поля, на которые мы не пустим врага...» - говорили о том, что Рая едет вглубь страны. Читая послание сестры, Светка тогда не удержалась от язвительного замечания:
- Как наша Радка обожает лозунги, ну просто трибун!
«Наверно, Лида права и Раи здесь быть не может», - старалась успокоить себя Христя, но душа была полна боли за где-то воюющую дочь. Как она, не ранена, жива ли? И не попала ли, как эти бедолаги, во вражеские руки?
Оккупанты установили свои порядки, разделив местное население по национальному признаку: украинцы получили главенствующее положение, русские стали считаться низшей расой, а евреи подлежали уничтожению.
Скоро центр города был взорван, по слухам, не то евреями, не то партизанами. Бесконечные слухи наводняли Киев. Их в дом приносили не только соседки, но и вездесущая Светка, которую Христя никак не могла удержать дома.
Вскоре она прибежала, раскрасневшаяся, вся полная восторга:
- Мамка, слыхала новость? Наш Грицко Прохоренко стал полицаем! Теперь «моя полиция меня бережет»!
Этот ближайший сосед, двадцатитрехлетний ражий детина, явно дезертировавший из Красной Армии и, как выразилась Лида, «воевавший до хаты», давно заглядывался на рано расцветшую пятнадцатилетнюю Светку и вызывал у Христи настороженность и неприязнь, а теперь и вовсе посеял в ее душе беспокойство. Этот немецкий прихвостень Светке совсем ни к чему!
Назавтра Христя застала дочь роющейся в документах, которые она перебирала в ящике комода.
- Доня, что шукаешь?
- Мама, где моя метрика?
- А зачем тебе?
- Нужна! Хочу удостоверится, что я – арийка!
- Что? Повтори, кто ты?
- Ну, австрийка. Ведь папа был не русским и не украинцем и его все на нашей улице звали «австрияком».
- Ну и что с того, что австриец? Я-то украинка и ты родилась на Украине. Да и зачем тебе это?
- А затем, что Грицко сказал, что я могу стать фольсдойче.
«Опять Грицко? Что еще выдумал?» – подумала Христя и переспросила:
- Кем-кем? Что-то непонятное ты сказала. Переведи на нормальный язык.
- Фольксдойче – это наши немцы, ну, советские немцы. Новые власти их уважают. Грицко сказал, что, получив документ о том, что я фольксдойче, можно будет даже получать хороший паек. Мамка, дай метрику, я пойду в управу. А давай и ты со мной пойдешь? У тебя ведь паспорт с отцовой фамилией, ты ведь тоже Шварц.
- Никуда я не пойду и тебя не пущу! Что еще выдумала? Какие мы немцы или австрияки? Мы – украинцы! Запомни и выбрось дурь из головы! И перестань хороводиться с этим Грицком, а не то я тебе трепку задам, да и ему не поздоровится! Чего к малолетке лезет, кобелище клятый! Мало ему девок зрелых, так по малявкам шастает!
- Ты чего, мамка, разбушевалась? Какая я тебе малявка, скоро шестнадцать, паспорт получать! А фольксдойче все равно стану, паек нелишним будет! Да и другой почет достанется.
- Я тебе такой почет сделаю, что запомнишь на всю жизнь! Нашла с кем дружбу водить. Почет от врагов, с которыми родная сестра воюет, получать захотела!
Вернувшаяся с прогулки с сыном Лида, услыхав о желании младшей сестры, тоже возмутилась:
- Ишь, как запела! Арийка новая нашлась. Да и пошлют они тебя… Австрийцы – не немцы, да и мать – украинка. И не нужен нам их паек, пусть подавятся.
- Не пошлют они меня. Говорят, сам Гитлер – австриец. К тому же, Грицко сказал, что я вообще у них буду в почете, так как мой отец погиб в тюрьме от советской власти. А быть может, он и вправду был их шпионом, тогда вообще…
Тут Христя не выдержала и огрела дочь полотенцем, которое держала в руках.
- Ты чего, мамка, биться стала? Уйду, если еще раз хватишь!
- Я тебе уйду, ты мне еще поговори! Не такое получишь! Отделаю так, что не рада будешь, что на свет белый народилась!
«И откуда взялась такая?» - недоумевала Христя. Ведь ко всем троим дочкам она относилась одинаково. Ну, старших меньше баловали, да и времена, когда те росли, были другие: гражданская, голод… Хотя и Света натерпелась, вместе со всеми голодала, ей уже шестой годик шел. Правильно говорят: из одного дерева - крест и лопата… Старшие – серьезные, трудолюбивые, Рая техникум закончила, Лида – педучилище. Вышли замуж за приличных ребят. А эта – оторви да брось… Правда, отцы у них разные. Но Адам был редким человеком, тружеником, а дочь выросла лентяйкой, да с какой-то непонятной головой, легкомысленная и недобрая… Это открытие очень угнетало Христю.
Невзирая на ее сопротивление и возмущение, Света скоро принесла удостоверение об ее арийском происхождении, то есть о статусе фольксдойче.
Единственное, что дочь саму задело, это то, что ей отвели какую-то третью категорию, то есть подчеркнули неполноценность. Однако к магазину, где выдавались пайки, прикрепили и теперь у них, порой, на столе появлялись то сыр, то мармелад или мед, то печенье и прочие продукты, недоступные другим. Христя и Лида принципиально к ним не прикасались и все доставалось Свете и Валерке: лишать ребенка таких продуктов они не могли.
А через некоторое время Светка пришла полная воодушевления: она узнала, что существует такая юношеская организация «Дойче Югенд Украины», члены которой ездят в лагеря, занимаются спортом и вообще, интересно проводят время.
- Завтра же пойду, запишусь! – объявила она.
- Можешь идти, да там и оставайся! – в сердцах бросила ей Христя. - Если хочешь якшаться с этими душегубами, знай - в моем доме не будет тебе места!
- Ну и уйду, испугала! – ответила дочь.
Она ушла, гордо подняв голову, а Христя затряслась от рыданий.
- Мама, может ты ее напрасно погнала? Куда она денется, ведь совсем еще малая… - вступилась вдруг за сестру Лида.
- Значит и ты готова здесь видеть этих бандюг? Ведь она, если с ними начнет водиться и сама такой станет, и сюда водить будет. Они же нелюди! Из таких дурней и дурищ, как наша Светка, хотят подобных себе сделать.
- Нет, мама, ты меня не поняла. Надо было бы Светку как-то образумить, а не гнать. А теперь у нее одна дорога - к ним…
«Жаль, что хозяева уехали… - подумала Христя. – Петр Васильевич обязательно что-нибудь путное бы посоветовал...»
Но скоро Светка явилась полная возмущения и злобы.
- Гады! Меня не приняли из-за третьей категории. Я, мол, не до конца полноценная и им не подхожу. Правда сказали, что если за меня поручатся, надо пойти и попросить поручительство в их Гебитскомиссариате… Ну их нафиг, идти еще просить и унижаться… Не дождутся! Обойдусь! Видите ли, у меня есть украинская кровь и это им, гадам, не подходит. Мамка, дай борща, есть хочу! – завершила свое возмущенное выступление Светка.
…Весной сорок второго года началась агитация молодежи ехать на работу в Германию. Все газеты пестрели призывами, обещая неимоверные блага за труд во имя вермахта. В первых рядах желающих отправиться туда оказалась и Светка, которой уже исполнилось шестнадцать. Она объявила матери:
- Я уже совершеннолетняя и имею право сама распоряжаться своей судьбой!
«Жаль, что Адама нет… Он бы нашел нужные слова...» – подумала Христя.
- Мама, нашей Дуньке захотелось в Европу! – сказала Лида. – Что ты убиваешься, пусть едет наша новоиспеченная немка и познает на чужбине почем фунт лиха.
- Не фунты, а килограммы почуешь тут ты, Лидка! А я, назло тебе повидаю Европу, родину отца. Называй меня, как хочешь, только Дунька - ты тут, а я – фройляйн, поняла! И все ты мне сестрица говоришь из зависти! Передо мной открывается мир, а тебе - хрен с морковкой!
Христя, слушая перебранку дочерей, плакала. Сердце не переставало болеть, глядя, как на глазах дочь превратилась чуть ли не в злейшего врага…
Так, разругавшись на прощание с матерью и сестрой, Света отправилась в Германию добывать счастье…
Христя опять работала посудомойкой в своей бывшей столовой, ставшей теперь частной закусочной. Лида с ребенком оставалась пока дома. Большим подспорьем был огород, под который пошел теперь чуть ли не весь двор.
…Было пасхальное воскресенье, закусочная не работала. Христя сидела дома, к тому же она немного простудилась и Лида, навязав пучки редиса и лука, решила пойти на базар. Продав, она уже направлялась домой, когда началась облава. Ее, вместе с другими молодыми женщинами и даже подростками, загнали в грузовик и под охраной солдата и двух полицаев повезли в неизвестном направлении, скорее всего для отправки в Германию, в которую поток желающих к этому времени истощился.
У переезда через железнодорожные пути машина остановилась. Воспользовавшись заминкой, Лида с еще одной женщиной, чуть ли не одновременно, не сговариваясь, сиганули из машины и бросились в разные стороны. Вслед им прогремели выстрелы. Лида прыгнула неудачно, что-то случилось с ногой. Она упала и, превозмогая жгучую боль, скатилась с насыпи чуть ли не к колесам проходящего состава. Как видно, шлагбаум подняли и машина поехала дальше, а Лида, ковыляя, уже под вечер еле добралась до дома. Нога так распухла, что пришлось сорвать туфель, так как он врезался в ногу, добавляя боль.
Христя за это время успела, оставив Валерку на соседку Лесю, сбегать на квартиру Лиды, надеясь, что дочь после базара зашла туда, но не найдя ее там, заскочила в рядом расположенную церковь, где шла служба. Поставив свечки во здравие дочерей и зятьев, она поспешила домой, не представляя, где искать пропавшую дочь.
Встретившаяся по дороге Килина, не успокоила, а наоборот, преподнесла:
- Говорят, что на нашем рынке была облава. Неровен час и твоя Лидка туда угодила. Теперь у тебя, соседушка, обе дочери в Ниметчине будут обитать! - съязвила она на прощание…
«Черт бы тебя побрал, ворона! – подумала про себя Христя. – И без тебя тошно…»
Но, к счастью, Лида уже была дома. Оказалось, что у нее перелом. Назавтра ей наложили гипс. Почти через месяц кость срослась, но, по-видимому, неправильно и с тех пор Лида стала хромать.
А Христя, решив, что ей и дочери помогла ее молитва в церкви, стала очень набожной и теперь каждое воскресенье стала ходить на службу, превратившись в активную прихожанку.
…Света, ожидавшая распростертых объятий в фатерлянде, была в полнейшем разочаровании, когда ее, словно цыган, покупающий лошадь на базаре, придирчиво и скептически осматривала и обсуждала фрау, пожелавшая взять девушку к себе в помощницы по хозяйству.
Сначала Свету использовали в доме, как уборщицу. И хотя эта работа была ей не по душе, но, желая как-то завоевать благосклонность хозяев, она изо всех сил старалась. Конечно, мешало незнание языка и случалось, Света выполняла не то, что приказывала хозяйка, за что получала серьезные взыскания, вплоть до оплеух - фрау была злая и очень скупая. К тому же, как оказалось и весьма ревнивая…
Ее муж, старик, которому, по мнению Светки, уже давно было пора уйти на покой, стал делать ей двусмысленные намеки, а иногда даже похлопывать по ягодицам… Светку это забавляло и она воспринимала заигрывания, смеясь. А хозяйка, заметив, пришла в ярость и отправила ее на свиноферму. Это так оскорбило девчонку, что у нее даже появилось желание отомстить этой ведьме. Но, что она могла сделать? Лишь кусать от злости и досады губы…
Кормили Свету, как и других, преимущественно польских, работниц, чем-то похожим на баланду из брюквы и чечевицы, от которой воротило с души. Доходило до того, что Светка стала воровать у свиней морковь и куски белого хлеба.
За таким занятием ее как-то застала хозяйка и, взяв плетку, огрела ею. Это было последней каплей и Светка бежала от нее, решив попросить себе более приличное место. Она не успела дойти до нужного ей управления, как была поймана.
Хозяйка обвинила работницу в воровстве. К тому же, Светка в спешке дела куда-то свой фолькслист… Ее отправили в концлагерь, где Света стала работать на военном заводе, изготовлявшем артснаряды.
Жизнь в лагере была много хуже, чем у фрау. Работали по двенадцать часов, выматываясь настолько, что в мозгу у Светы началось пробуждение. Однажды, глядя, как грузят на машины, изготовленную ею и такими же искательницами счастливой жизни смертоносную продукцию, она подумала: «А вдруг этот снаряд оборвет жизнь Раи или Викторов, или попадет в родной дом?...» И ей стало страшно. «Что-то надо делать… - подумала она. – Надо, чтобы эти снаряды не годились…»
И вскоре, захватив несколько горстей песка, Света стала вбрасывать их в начинку снарядов. Понимая, что этого недостаточно, она подговорила еще нескольких подруг по несчастью и теперь этим стали заниматься пятеро девчонок.
Прошло несколько месяцев. Так как никаких результатов своей работы они не видели, то вскоре, охладев, перестали таскать на завод песок. И вдруг – нагрянуло гестапо, которое учинило обыски.
Всех заключенных, работавших в цехе, двенадцать девчонок обыскали с ног до головы. Но песка у них уже не было. Девушек подвергли допросу, но никто Светку не выдал. И хотя подтверждения их виновности не нашли, все же отправили в один из подлагерей женского лагеря смерти Равенсбрюк.
Когда, уже в сорок пятом, их освободили, Светка была на грани жизни и смерти: из-за неповиновения ее несколько раз подвергали экзекуции, сказались и медицинские опыты. После всего перенесенного у нее отнялись ноги…
…Не имея никаких известий о младшей дочери, кроме небольшой писульки через два месяца после отъезда (где половина была зачеркнута цензурой и лишь одна фраза говорила о многом: «Мама, ты была права!»), Христя часто вынимала ее письмо, плакала над ним, вспоминая свою бестолковую дочь… Больше от Светы известий не было.
Лида успокаивала мать:
- Ну, что ты убиваешься! Наверно, гуляет там наша австриячка и ей не до нас. Вспомни, что она тут нам наговорила и брось о ней думать. Отрезанный ломоть!
Но сердце матери вещало Христе, что у дочери беда. Совсем еще девчонка, дури в голове много. «Неужели пошла по дурной дороге?» - не успокаивалась Христя. А фраза: «Мама, ты бала права!», не давала покоя.
В ноябре сорок третьего Киев освободили и вскоре от Раисы пришло письмо. Она сообщала, что воюет почти рядом со своим Виктором и верит в скорую победу и радостную встречу.
А в начале марта следующего года, после ранения вернулся Лидин Витя, тоже хромающий, так как вместо ноги у него был протез… Они смеялись: «Два хроменьких в одной семье!» Валерка, подражая родителям, стал тоже прихрамывать.
- Прекрати сейчас же! Перестань нас передразнивать» - говорила ему Лида.
- Я не передразниваю, я хочу быть, как папа! Я – раненый боец!
Наконец, пришла долгожданная Победа а с ней и радость: вернулись фронтовики. И только от Светы не было вестей…
Неужели сгинула на чужбине непослушная, взбалмошная дочь? – с грустью и болью думала Христя, отправляясь в церковь, чтобы помолиться, прося Бога вернуть ей Свету.
И Бог, наверно, услышал молитвы матери: как раз под Новый, сорок шестой год, от Светы пришло письмо, в котором она сообщала, что жива-здорова и скоро приедет. И как говорила Христя, к Восьмому марта младшенькая преподнесла ей подарок: приехала вместе с мужем, молоденьким, приятным, увешанным орденами и медалями, лейтенантом!
Светку было не узнать. Она стала уже совсем другим человеком. Куда делись ее дерзость и упрямство? Христя обливалась слезами, когда слушала рассказы дочери о пережитом, а когда Света показала фото, сделанное сразу после освобождения, мать чуть не сомлела от ужаса, так страшно выглядела ее дочь…
Погостив, Света с мужем уехали на его родину в Рязань, где в будущем они обосновались.
…Христя часто вспоминала своих бывших хозяев. Где сейчас они, живы ли? Посещая Лиду и церковь, она все смотрела на окна их бывшей квартиры…
…В этот жаркий летний день, Христя возилась в саду, снимая спелые груши и яблочки, готовясь пойти к Лиде. Вдруг, оглушительный лай цепного пса оторвал Христю от занятия. У калитки стояла незнакомая, с черной косынкой на голове, изможденная старуха. Лишь подойдя поближе, Христя с трудом узнала в ней свою бывшую хозяйку.
- Мария Захаровна, вы ли это?
- Да, Христинушка, как видишь, я…
Они, плача, обнялись.
- Ой, как я рада вас видеть! А как Петр Васильевич? Вы давно приехали?
- Нет, Христина, моего Петра Васильевича. Как и нет сыновей. Мальчики погибли на фронте и старший зять… Петя не перенес горя и ушел за ними. А я, вот – все живу… - вытирая слезы, сказала Мария Захаровна.
Христя во все глаза смотрела на говорящую, а сердце непрестанно сжималось от услышанного.
- Вот, с Валюшей и ее детьми, моими внуками, вернулись. А младшенькая, твоя любимица, Танюша, сейчас в Венгрии, в Будапеште, где служит ее муж. Ну, расскажи о себе. Как вы тут, как дочери?
Когда Христя поведала, что у нее все, слава Богу, вернулись домой живы и здоровы, только Лидуша и Витя – хроменькие, Мария Захаровна сказала:
- Счастливая ты, Христинушка, если после такой страшной войны все вернулись! Да и на судьбу грех тебе жаловаться, хотя и осталась одна, без мужа. Но хорошие были у тебя мужья, не обижали тебя, любили.
- Да, Мария Захаровна, что правда, то правда. Оба они любили меня, да только я их, бедняжек, не любила…
- Ты что, Христя?.. Вот бы не подумала… Неужели никого так и не полюбила?
- Нет, Мария Захаровна, была любовь у меня! Большая! И по сей день она – во мне…
- А кто этот счастливец, ежели не секрет?
- Теперь – не секрет... Это – Петр Васильевич ваш! Вот кого я всю жизнь любила, хотя между нами ничего и не было. Но он один был и останется в сердце моем…