(Продолжение)
Глава 31. СТРУНА
В день рождения вернулись
Ко мне скворушки-скворцы:
Оглядели свои серые
Облезлые дворцы,
Отдохнули еле-еле
И торжественно запели.
Я их очень понимала,
Так не раз со мной бывало:
Зиму пережив с трудом,
Я летела в этот дом,
Раскрывала окна, двери,
Себе веря и не веря,
И душа вовсю звенела –
Тоже пела!
Нынче двадцать лет минуло,
Как к деревне я прильнула,
Словно к мамушке своей,
И живу покорно в ней
Я не только красно лето.
В шубу, валенки одета,
Я встречаю холода,
Да и грязь мне не беда,
Надеваю сапоги,
И беги, нога, беги!
Было скептиков немало.
«Видно, ей хребет сломало, –
Говорили, – в городах!
Оклемается и встанет,
Только жить у нас не станет,
Непременно убежит!»
Двадцать лет весной дрожит
У меня внутри струна.
И о чём таком она?
Пусть сегодня я одна,
Но когда была полна
Счастьем старая избушка,
Ушки были на макушке
Точно так же в водополье.
Может, предвкушенье боли –
Это норма для Руси?
Значит, каждый день проси
У небес благословенья
И по тонким дуновеньям
Угадать стремись ответ?
Целых долгих двадцать лет
Ноет и звенит струна.
Что нас ждёт, моя страна?
Переменчива погода.
И давно уже в угоду
Людям не стоит она,
Тайны трепетной полна.
Все нарушились приметы,
И весна с зимой и летом
В яростный сплелись клубок:
То тебе согреет бок,
То царапнет острой стужей,
То совсем не станет нужен
Ворох красочных одежд.
И нельзя теперь надежд
Строить чётких в перспективе:
Есть у климата в активе
Столько редких ноу-хау,
Что похож он на нахала.
Жаль, с дороги не сойти,
Так с ним дальше и идти.
Но мы всякое терпели!
Русский с самой колыбели
Был приучен не стонать
И свою повозку гнать,
Не пеняя на погоды.
Это знают в мире моды
И стремятся упреждать
Тех, кто так не любит ждать.
Но в основе все мы «жданы»,
И мы знаем: будет дано,
Если выждать, дотерпеть.
Вот тогда и будет петь
У тебя душа, как птица!
И забудешь вереницу
Тягостных и мрачных дней.
И уж ясно, что умней
Станешь, нежели вначале.
Много предки замечали
Пользы в жизненном пути
И не жаждали найти
Поукромнее ходы,
Разнося на все лады
Неурядицы, преграды –
Все всему бывали рады,
Уж такой у русских нрав.
Ну, а кто же больше прав,
Бог рассудит, как обычно,
Это нам давно привычно.
Но мы о погоде
И нашем народе.
Они же совсем не соседствуют вроде?
А мне неожиданно стало понятно,
Что связь эта древня, могуча и внятна.
Известно влияние наших просторов,
В которых лишь дали, долины – не горы,
А только холмы, перевалы, угоры,
И взор улетает по ним в бесконечность.
Вот это рождает у русских беспечность,
Поскольку о чём впопыхах хлопотать,
Когда столько времени всё наверстать?
Не чувствуем, словом, мы бега минут,
Поэтому ценим не пряник, а кнут.
Вот так же глубинно с природой сродненье.
Для нас не трагедия ночи продленье,
Явленье нежданной чудовищной стужи;
Весенняя слякоть, осенние лужи –
По нам так пускай это длится хоть год,
Особенно если есть повод для льгот.
Терпение наше – для многих загадка,
Ведь жизнь большинства нелегка и не гладка.
Но все, даже те, кто использует туры,
Мы все – порожденье пасхальной культуры.
Подай-ка нам сразу святые дары –
И мы заартачимся, ведь до поры
Нельзя ни скоромного, ни баловства.
Зато уж потом берегись озорства,
Мы всё наверстаем, мы всё доберём
И яствами жизни столы уберём!
Для нас некорректен наивный вопрос,
Что вдруг да не смог бы воскреснуть Христос.
Всегда из-под чёрного постного плата
Пасхально сияют нам нимбы из злата.
И что нам такой ли, иной ли правитель,
Когда для любого готова обитель,
Пускай не под боком, а в дальних краях,
Зато со святыми на равных паях.
Когда б для себя отыскала ответы,
То я раздавала бы их как советы
По жизни счастливой на нашей земле
И даже медаль получила б в Кремле.
А я вот строчу на бумаге в ночи,
И мысли тяжёлые, как кирпичи,
И страшно, и стыдно, что снова невмочь
Не только другим, но себе мне помочь.
А значит, не стоит и в голову брать вам
Всё то, с чем сегодня иду к вам, как братьям
По разуму, горю, любви и тоске.
Закрашу я хной седину на виске,
Спугну физзарядкой опухлость со сна.
Дождались, явилась. Ну, здравствуй, весна!
Расплылись поникшие мокрые гряды.
Ах, сколько же нынче мне силушки надо,
Чтоб свой огород довести до ума!
Немного и жаль, что не вечна зима.
Хотя… Я забыла – зачем мне морозы?
Ведь я отказалась от тягостной прозы,
В обнимку с которой нельзя не болеть.
А с рифмой возможно на солнышке млеть,
Вполне допустимо по лесу бродить
Без страха порвать стихотворную нить,
И в землю кидать семена, и ждать всходы…
Бегут и бегут мимо талые воды,
Неся за собой застарелую муть,
И не обойти, и сквозь них не шагнуть.
Стою и вздыхаю, увидев на дне
Обломки тяжёлых исчезнувших дней.
Глава 32. ПТЕНЦЫ
И опять вот эти грядки!
Надо, чтобы всё в порядке
Было в доме у меня.
А мужик средь бела дня
И не сеет, и не пашет.
Ручкой мне: мол, наше вашим!
И торопко – на попутку.
Мне бы только на минутку
Овновский умерить пыл,
Потому что это был
Не простой, а день Победы!
Нам бы славно пообедать,
В памяти взрыхлить комки,
А совсем не в огороде,
Нам побыть бы на народе,
Слёзно жертвы вспоминая
В этот день горчащий мая.
Я же мужа обличала,
Гневно на него кричала,
Даже по спине огрела,
Хоть и знала: так – не дело!
Каким чудом не сгорела
Наша пылкая любовь?
Он немного сдвинул бровь,
Молча стопку опрокинул
И «шалашик» наш покинул…
Он вернулся поутру.
Только я уж не сотру
В памяти его обиду,
Утаённую для виду.
Чтоб заставить убежать,
От меня вот так сорваться,
Надо очень постараться!
Даже стыдно продолжать.
Не остаться чтоб одной,
Я училась быть женой:
Не скворцом на ветке петь,
А терпеть, терпеть, терпеть.
Что в отце зияет рана,
Видела я очень рано,
Но, как маленькая дочь,
Не могла ему помочь.
Было: прятала бутылку.
Получила по затылку.
Если охраняла мать,
То могла тумак поймать.
Мучась над причиной ссор,
Не тащила сор во двор,
Но от горя обмирала
И терпенье презирала.
Наша мамочка над нами,
Как над малыми птенцами,
Захлопочет – и не видно,
Как ей горько и обидно.
А отец мой поседелый
Сутки коротал при деле
В огороде и в саду,
Тайно мыкая беду.
Мачехе потом досталось.
Но она с ним не рассталась,
Донесла терпенья крест.
«Дорог курицам насест!» –
Так я думала с презреньем.
В школе – предводитель звеньев,
И отряда, и дружины,
Я была почти мужчина.
Кто мне смеет приказать?!
Я умела доказать,
Что всегда во всём права.
И наломаны дрова
Были вровень с поговоркой.
Теперь выйду на задворки,
Вижу: накренилась клеть.
Чем её мне подпереть,
Не упала чтоб до сына?
Бытовых забот трясина
Может обломать любого.
А уж мужа дорогого
Как бы надо бы беречь
И жалеть! Об этом речь.
Я продиралась через толщу лет,
Сдирая ненавистные морщины,
И снова обнаруживала свет
Мальчишеский у павшего мужчины.
От устья, из болота нечистот
Я поднималась к ясному истоку.
Я понимала: предо мною тот,
Кто был унижен и убит до сроку,
Кому вонзили в спину острый нож
Тупого равнодушного презренья,
Кому внушили, что он просто вошь
И нет совсем надежды на прозренье.
Ах, как моя исплакалась душа
По каждому лежавшему в канаве!
И слушала я долго, чуть дыша,
Того, кто исповедаться не вправе,
И чувствовала плотью эту боль,
Сжигавшую отверженное сердце.
О, Правящий, теперь меня уволь
С подобным примириться и стерпеться!
Когда б хватило тела и души,
Я всех несчастных созвала б в объятья,
Отмыла бы их в праведной тиши,
Я им бы объяснила, что мы – братья!
Но бесполезен мой безумный жар,
И те, кого люблю, проходят мимо,
Ведь меж мирами тонкая межа
Другим невидима, и значит, мнима, мнима!
Хочу кричать и за собой вести,
Но опытом проверено – напрасно!
А за порогом ветер так свистит,
И на небе так пусто и так ясно…
Теперь готовы всё валить на стрессы.
А я стремилась сразу интересы
В его душе измученной открыть,
Чтоб даже не любить, а просто быть
Ему на этом свете захотелось.
По новомодной импортной шкале,
Считающей тяжёлые удары,
Которые наносит нам судьба,
Он набирал сто баллов! Как он выжил?!
И по сравненью с этим, сколько выжал
Он из меня отчаянья и слёз,
Неправомочным кажется вопрос.
О, дай мне, Боже, силы не сгореть
От пламени, бушующего зряшно,
Пошли того, кого должна согреть!
Пусть будет телом жалкий он и страшный,
Я в душу гляну и увижу – он!
И распахнусь доверчиво навстречу.
А дальше, если время, – вечный сон…
Бери меня, я даже не замечу.
…Опухший, грубоватый, пропитой,
Он оказался под моей пятой.
И голову взвила моя гордыня!
А он же, разводясь, решил: отныне
Никто не смеет на него повысить голос.
У бабы ум короткий, долог волос,
И ежели не так, то докажи!
Ах, Боже мой, какие виражи
Мы вытворяли при своём сближенье!
И спесь моя, поспешно на сниженье
Наметив курс, совсем сошла на нет.
Мы прожили пятнадцать нежных лет,
И если возникали вдруг причуды,
То волею свекровушки оттуда,
Где узел наших судеб был зарыт,
Всё снова обретало вешний вид,
Ведь нас тянул друг к другу обоюдно
Невидимый божественный магнит:
Это с небушка сынок
Говорил, что вышел срок,
Больше он не хочет ждать:
Мы – его отец и мать!
Склеены своим сыночком,
Про раздоры мы звоночки
Слышали издалека…
Вот тебе моя рука…
Остальное между строчек.
И в ногах наш сын-грибочек,
Голову задрав, стоит,
Не тая победный вид!
Распускался среди ночи
Страсти аленький цветочек.
Но была я журналистом
Даже под покровом мглистым,
Препарируя в душе
Наше счастье в шалаше
И готовя лестный вывод
О себе…Стыжусь!
А вы вот,
Если честно, то ни разу
Не болели той заразой?
Излечиться я смогла,
Когда в землю полегла
Плоть, ласкавшая мне душу.
И глаза мои, и уши
Обратились в мир открыто:
Под крестом была зарыта
Шкура зверя чудо-юды,
Что берёг цветок от блуда!
А верёвкой вдоль неё…
Мама милая, моё!
И повадки все мои!…
Шкура высохшей змеи…
Дедушка почти не пил,
Бабушку мою не бил.
А, быть может, мы не знали.
Тихо лёжа в чистой зале,
Мы частенько отмечали,
Что они, сердясь, молчали.
Оттого, что всё молчком,
На душе томился ком,
И я делала попытки
Прекратить такие пытки.
В страхе виделось: вот-вот
Нам объявят, что – развод!
Как мы будем жить тогда?
Не домашняя беда,
А вселенский жуткий крах
В детских назревал умах.
Где мой папочка поранился и выболел внутри?
Стать всесильной бы – пожалуйста, возьми да и сотри
Из его рыдавшей памяти мгновения обид…
Слишком поздно поняла я, что его суровый вид
Не от гнева, не от злобы, а от спазмов на душе.
И измучены мы оба, и не надо гнать взашей,
Если кто разбушевался. Подойти и обними!
Ведь под жалостью открытой все становятся детьми.
А для женщины мужчина – вечный подсердечный плод…
Мимо зарослей лещины тихо тащится наш плот,
Огибая чутко отмель, выбирая чистый плёс:
На воде, как в нашей жизни, всё опасно, всё всерьёз.
Глава 33. СТОГА
Я встретила в заснеженном лесу…
Налившиеся ягоды малины!
А путь назад поскольку был недлинный,
Подумала: домой их принесу.
Не сознавая этот сон, обман
И торопясь даров набраться на год,
Я стала их пихать в пакет, в карман,
И руки застудила кровью ягод.
А поутру, свершивши дел черёд
И у окна присевши на минутку,
Я поняла, что то была не шутка.
И целую неделю напролёт
Болели пальцы, шелушась порошей.
А в сердце, тонкой веточкой проросший,
Малиновый тянулся к жизни куст,
Чтоб мир не оказался завтра пуст.
Расти, расти, не бойся, мой хороший!
Я не смотрела много лет на бабкин дом,
И мимо проходить себя с трудом
Я заставляла: было слишком больно,
Что посторонний кто-то бродит вольно
По залу, по повети, по траве.
Граблями мы гребли по мураве,
Спеша исполнить бабушкину просьбу;
Мечтали, если это удалось бы,
Для стариков устроить представленье;
Об этом не имея представленья,
Они бы внукам покричали «бис»,
И никаких не надо бы кулис;
Мы на Загаре ездили на речку
И там его держали за уздечку,
Пока другие чистили бока;
А речка та была не глубока,
Зато чиста, как девичья слеза;
А тёплым вечером любили залезать
Мы на черёмуху у старого пруда;
Была в нём очень грязная вода,
От глины мутная и от больших свиней,
Но всё равно барахтались мы в ней,
Намереваясь дома не сказать;
А позже приходилось обрезать
Девчонкам косы, а большим парням,
Задав, как полагается, ремня,
Устраивать «каток» на головах;
Во взрослых не кумекая словах,
Орали песни мы, взлетая к небесам
На лёгоньких качелях; и роса
Не омывала наших грязных ног,
И бабка не пускала на порог,
Пока мы не отмочим в старой бочке
Засохшие навозные «носочки»;
Вокруг деревни был тогда забор,
Ворота закрывались на запор,
И всем дарила радости немало
Работа головного «открывалы»;
Мы торопились очередь занять
И первыми с земли успеть поднять
Гостинцы, прилетавшие с машин;
Но главной была битва за гроши,
Упавшие дарами на песок,
Кому-то даже двинули в висок,
Без злобы, а в азарте, в суете;
Всё через сито сеялось, и те,
Кто накопил заначку до рубля,
Шёл в магазин, и мы давай «гулять»
Потом весь вечер, сидя на бревне;
Понятно, разговор не о вине,
А о конфетах, пряниках, халве.
Я это проживала, и молве
О трудной жизни не поверю, нет!
Она трудна, когда не светит свет
В тревожащей и горестной ночи.
А он светил! И всё о том кричит,
Когда в душе я снимки достаю
И фильмом запускаю жизнь мою.
А бабка гладит, слёзную, меня,
И руки дышат запахом ягнят.
«Что наша жизнь?» – промолвит напряжённо
Какой-нибудь к народу приближённый,
Желая показать, что, дескать, да,
Она у нас одна на всех, беда.
А бабушка, в наивность не играя,
Сказала: «И цари, слышь, помирают,
И царства-королевства оставляют…
А нам чего о смерти горевать?
Останутся тужурка да кровать,
Поди, за них никто не станет биться!»
Последней молодая кобылица
Ушла на бойню, дёргая хвостом.
О том, что будет после нас, потом,
И думать не хочу, ведь дело к ночи.
Петух давно в деревне не кокочет,
Не блеют овцы, не орёт козёл.
Мы выбирали меньшее из зол,
Когда деревню предпочли для жизни.
Не будем говорить о дешевизне
Того пути, что предваряет тризну:
Гуманней на порядок он во всём.
Но главное, что сами принесём
Себе воды и дров мы, если надо,
Без жилкомхоза городского ада,
И сами нарастим себе еду,
А если наживём при том беду,
То, в общем, сами будем виноваты.
А то, что не найти в селе зарплаты,
То это не смертельно, видит Бог,
Который большинству, и нам, помог.
Соединяла горе и беду
Заплатами
И плакала немало.
Зато теперь у Бога на виду
Лоскутное цветное одеяло.
Оно согреет жаждущих тепла,
Напоминая, что все люди – братья.
И то, что жизнь напрасно протекла,
Уж не посмею с горечью сказать я.
Ещё лоскуточек – ещё три стежка…
Когда-то в вагоне отец показал мне:
«Смотри, перед Неей – всегда три стожка».
И вечно в волненье теперь предвокзальном,
Домой возвращаясь, смотрю на ручей,
Что поясом женским по зарослям вьётся.
И вижу, что он превратился в ничей.
И сердце испуганной птицею бьётся…
Покрасивее, чем в Ницце,
Над ручьём встаёт денница,
Неизменная в веках.
Луч на водах серебрится,
И луга хотят побриться,
Только нет косы в руках.
И душа моя пронзится
Ором раненой зегзицы,
И растает в облаках…
Каждая ягода хочет быть съеденной,
Всякая травка – попасть под косу.
Тяжкую ношу земного всеведенья
Я на себе неотступно несу.
Но на тропе выбираю тропиночку,
Чтобы живое ничто не примять,
Камень жалею, сосну и былиночку,
Словно всему и отец я, и мать.
Тяжко даётся нам реинкарнация,
Медленно всходит над нами заря.
И непростительно страны и нации
Дни и столетья расходуют зря.
Им бы омыться от пут наваждения,
Им бы стряхнуть опьяняющий плен.
Только больные мы все от рождения,
И не подняться нам быстро с колен.
Жалость – не лучшее средство от гибели,
Только пропитана ею земля.
Горе согнуло людей в три погибели.
Но не шевелятся возле Кремля
Богатыри в шутовском одеянии,
Слова не смеют сказать поперёк.
Горькую правду об этом стоянии
Каждый провидящий честно изрёк.
Вот и пришли времена распоследние,
Никни, трава, трепещите, листы!
Страны далёкие, страны соседние,
Все ль перед Богом душою чисты
В ваших доходных и прочных владениях?
Скоро куранты окончат свой бой.
Нынче и самым продвинутым гениям
Не совладать с одуревшей судьбой.
А до чего ж были зори певучие,
Как же волшебно дышали луга!
Всё. Дождались. Приговор нам озвучили.
И бесполезно пускаться в бега.
Может, имеющий уши и скажется,
И повернёт на спасительный путь.
Может, на Божьем решении скажется
Наше желание всех помянуть,
Кто нас веками держал в напряжении,
Совесть будил, охраняя от бед.
Чуете? Где-то на небе движение…
Скоро, сейчас мы услышим ответ!
Глава 34. ВОРОНЫ
Заклинаю, Святый Боже,
Так, что аж мороз по коже,
Помоги!
Мою плачущую душу
Благовест возьми послушать!
Сбереги
От слепого наважденья,
От опасного движенья,
Где бои.
Одари Своей любовью,
Из потира с пряной кровью
Напои,
Чтоб душа была согрета,
Чтоб ей пели беззаветно
Соловьи.
А не получу ответа,
Значит, песенка пропета.
Се ла ви!
Среди прочих я взывала
Переделать на орала
Всё, что убивает жизни;
Игнорируя забрало,
Громко лозунги орала,
Думая помочь отчизне;
Я всегда была тараном,
То есть овном и бараном,
Никогда не лезла в дипломаты;
И зализывала раны
Перед новым боем рьяно,
По-мужицки сплёвывая маты.
Тезисы свои, как Ленин,
Я писала на колене,
Сытя гордость,
И совсем не знала лени
Я при возбужденье прений,
Знала твёрдость.
Одним словом, профурсетка,
Как один заметил метко
Друг народа.
И пока хлестнула едко
По губам опухшим ветка,
Прошли годы.
И пока меня носило,
Муж совсем лишился силы,
Делом споря.
«Мы пахали, я и трактор», –
Говорила я в антрактах,
Воя с горя.
И дался мне этот домик!
Сочинила бы я томик
Прозы.
Но зачем мне нужно это,
Если ни зимой, ни летом
Дозы
Я не получу любви?!
И отчаянье в крови,
Хоть реви, хоть не реви…
Я билась рыбою об лёд,
И всё напрасно.
Я знала, что житьё не мёд
И что опасно
Прогневать Бога хоть бы раз
Своим упрямством,
Что Он с завидным постоянством
С нас не спускает горьких глаз.
А вот поди ж ты, всё равно
Я лбом о стену!
И пусть изранены давно,
И в кровь, колена,
Не отойду, не отступлюсь,
И своего добьюсь!
Добилась, нет сомнений в том.
И своего, уж точно.
Меня по заднице – кнутом,
И въяве, не заочно,
Меня – до воплей, до тоски
Изнеможенья.
Теперь лежу и тру виски,
И без движенья,
Похоже, буду доживать
В мечтах о воле.
И вы хотите пожелать
Такую долю
Себе или своим родным,
Друзьям, коллегам?
Отбросьте этот сладкий дым
И оберегом
Возьмите на своём пути
Молитвы слово.
Иного людям не найти
В основу
Своей неведомой тропы
По мирозданью.
И мы при этом не рабы,
А мы созданья,
Способные взойти в конце
К вершинам духа,
Где Повелитель наш в венце
И рай для слуха.
«Кабы с ним бы мирно жить, из него б верёвки вить», –
Его мамушка вздыхала и в конверт письмо пихала
В солнечные те края, из которых его я
В глушь потом перетянула.
Я верёвок не вила, просто каждый день ждала,
Словно праздник.
Я же видела, что он, доброй мамою рождён,
Не проказник.
Затерялся он в пути, не сумел тропу найти
Верно,
И построилась судьба, как плохая городьба,
Скверно.
А мы начали сначала, и обоим полегчало:
Плохо,
На душе когда свербит и теряет здравый вид
Эпоха.
А мы вылечим её! Что нам стоит? Ё-моё!
Взяли!!
…Как ведётся сотни лет, он улёгся на столе
В зале.
Я не поднимала вой и не стала головой
Биться.
Сколько миновало лет, он не звал меня вослед.
Сниться,
Говорят, стремятся те, кто не счастлив во Христе,
Кто обижен.
Он же с истеченьем дней мне понятней и родней,
Ближе.
Возле режущей черты я в себе его черты
Вижу часто
И, как дом, мету весной под накрененной сосной
Тот участок,
Где давно решила лечь, когда сброшу ношу с плеч…
«Это сын у аппарата,
Твой ефрейтор Лихачёв!
Ты меня услышать рада?
Ну и ладно. Я о чём…
Помнишь, папу провожали…
Я тут вспомнил, как дрожали
Тогда скрипок голоса.
Видно, снова полоса,
Где картины из былого.
И я папу видел снова,
Он наличники для домика
Пилил, пилил, пилил.
Лишь теперь я понимаю,
Что мы были на мели,
Ведь ни пенсий, ни зарплат,
Ни гонораров у тебя,
А домашние – живые,
Постоянно теребят.
Я люблю тебя, мамуля…
И ещё мне подскажи,
Это что за композитор
Брал такие виражи,
Что душа от плача стынет,
Будто бы тебя покинет?» –
«Это, милый, Альбинони,
Он любую душу тронет». –
«Точно! Понял: это мультик
Всё во мне разворошил!
Мы «Адажио» смотрели.
Но я так и не решил,
Правильный ли сделал вывод
Из истории я той». –
«Ты же умница. Намёк там,
Хоть печальный, но простой.
Не нужны толпе вороны,
Крашенные в белый цвет,
Не для них пустуют троны,
Не о них печётся свет.
Только в них кидают камни,
Им плюют во злобе вслед.
Их же позже и возносят,
Им и молятся в поту.
И всегда мы у развилки:
Эту выбрать или ту,
Поспокойнее дорогу,
Где теплее и сытней?
Ведь веками безрассудно
Толпы двигались по ней». –
«Я всё понял. Закругляюсь.
Не печалься, сын умён.
Я давно не обольщаюсь
Тем, чем раньше был пленён.
И не верю сочиненьям
Из красивых новых книг.
Помнишь, как поётся в песне?
Есть на свете только миг
Между будущим и прошлым.
Миг – и больше ничего!
Я не верю басням пошлым,
Значит, выловлю его!»
Пало яблочко от яблони…
Не одно, а целых два!
Знать, болеть тебе по деточкам,
Дурная голова.
Значит, им терпеть и мучиться
Не менее чем мне.
Может, что-то и получится
В истерзанной стране?..
(Окончание следует)
Автор иллюстрации И.Левитан