(Продолжение)
Глава 16.УЛЕЙ
В душе обычно, как на пасеке зимой:
Покой ничто не нарушает мой,
И в тихом домике, где скоро будет мёд,
Ничто не дрогнет, не летает, не поёт.
Под шапкой снега долго я жила
И вёсен запоздалых не ждала.
К чему былое зряшно ворошить,
Себя терзать да и народ смешить?
Когда седа дурная голова,
Неправедно шептать любви слова.
И я смирилась с этою бедой.
Пускай теперь дерзает молодой,
Исполнен силы, ждущий сладких нег!
Меня взывает вымоленный брег
Забот житейских о земных делах.
Что ж относительно души, то прах
Давно рассеян от сгоревших чувств.
А без огня не сотворить искусств
И не зажечь желающих добра.
Мне чуждою всегда была игра
В поэзию, а также и в любовь.
Отец мой поднял бы свою сурово бровь
И посмотрел бы, строгостью дыша.
И хорошо, что нет карандаша
Со мною рядом в потаённый миг.
Пусть небосвод печально лунолик,
Кокетливо наклонена ветла,
А даль озёрная недвижна и светла, –
Всё дышит по себе само, без строчек,
Нет в нашей жизни запятых и точек,
Всё безгранично в далях и в веках.
А мне бы стоило рожать бы лучше дочек
В замену непутёвых этих строчек,
Которые внушают людям страх.
Пусть жизнь – игра, зато природы лик
Воистину прекрасен и велик.
И мне теперь понятно, почему
В дому крестьянском всё не по уму
Для городского праздного повесы,
Который вовсе не бродил по лесу.
Художника несовершенный труд
Он предпочтёт, чтобы создать уют.
Ему неведом предрассветный час,
Когда с любимой около плеча
Ночуешь в развороченной копне,
Когда на берегу среди камней
Смолишь баркас свой, предвкушая лов,
Когда не нужно обветшалых слов,
Чтоб говорить о чувстве затаённом,
Ведь про него уже шептали клёны,
И пел скворец на сломанном суку,
И девушка, как яблоня в соку,
Кивала ветками-руками обо всём.
Из века в век единство мы несём
Со всем, что окружает каждый час,
Но узок, не настроен взгляд у нас,
Спешит он проникать не в суть вещей,
А заражённой хваткою клещей
Впиваться в жизнь и из неё сосать,
А всё прияв, безжалостно бросать,
Без сожаленья, боли, без стыда.
Все наши сочинения труда
Порой не стоят, потому что лживы.
И коли мы с тобой доселе живы,
То это не удачливый пасьянс,
А лишь от неба принятый аванс.
Не повлеку я юных за собой!
Поэт – кто призываем был трубой
И перед кем маячит впереди
И душу непрестанно бередит
Итог всей жизни: или он пустой,
Иль принят ты богами на постой.
Не о себе я, Боже упаси!
Пускай в прудах жируют караси,
Стучится дятел в мёртвое бревно,
Я благодарна буду всё равно,
Что среди всякой прелести земной
Не погнушался наш Всевышний мной
И допустил до этих берегов,
До росами опоенных лугов,
До птичьих трелей рано поутру.
Спасибо, даже если я умру
И над землёй развеюсь, словно пыль,
Не дописав об этой жизни быль…
Так я о чём? Об улье. Вот те раз,
Опять в глухую даль увёл рассказ.
А и всего-то метила сказать,
Как ненатужно стала я дерзать,
Летая мыслями, как пчёлы на полях,
Как будто с ними я теперь в паях,
И всё, чем одаряют нас края,
Несут они, а вместе с ними я.
Бескрылая, поникшая, пустая?
Ещё вчера шарахалась куста я
И вознамериться вовек бы не взялась
Установить с небесным миром связь.
И что случилось, так и не пойму:
Как в улье по весне, в моём дому,
Точнее, в голове, презревшей сон.
Со всем живу сегодня в унисон,
Дышу, пою, играю и лечу,
И всё по сердцу, всё мне по плечу.
А по ночам, когда рифмовок рой
Меня готов лавиной с головой
Укрыть, упрятать, подчинить себе,
Страдаю, ненаглядный, по тебе.
Будь рядом ты, сказала бы: «Укрой,
Чтобы часок никто не смел покой
Нарушить в истомившейся душе».
Но…есть, как есть. И не гоню взашей
Гудящую и сладостную стаю,
А вместе с ней за мёдом улетаю.
Глава 17. КНОПКА
В моей душе уже давным-давно
Прописано безвыездно кино.
Но имя пусть моё не будет знать
Чиновников завистливая рать:
Я не о них так страстно хлопочу.
Я сохранить для вечности хочу
Картины жизни попранной страны,
Которые из кресел не видны.
Моей земли задавленная суть
Дрожит, как паутинка на весу,
И, кажется, вот-вот её порвут.
И мне дано лишь несколько минут,
Чтоб уложиться в отведённый срок.
Всё потому, что золотой пирог
Давно распилен ушлою братвой.
Им не любезен по народу вой,
У них такое не увидит свет –
Эфир страны уже на много лет
Разделен на квадраты и куски,
И даже если тошно до тоски,
Нельзя нарушить времени «линейку».
Я думаю, а как снимали «лейкой»?
Как километры плёночных бобин
До студий доставляли из глубин
Страны, сожжённой в страшную войну?
И разве мы теперь, идя ко дну,
Не этой ли в душе крушимы болью?
И не одной ли побратались солью,
Пуды поев в эпоху перемен?
Но как подняться с ноющих колен,
Не будучи поддержанным под локоть?
Как взять своё, коль ястребиный коготь
В добро вцепился, чтоб не отдавать?
…Перед концом моя больная мать
Всё, помнится, вздыхала про долги,
И ночи ей казались так долги,
И дни не доставляли жажды жить…
…А в январе, как начало кружить
Под Рождество, истаявший супруг
Забрал на грудь моё сплетенье рук
И, их целуя, вдруг глаза отвёл…
Он наказал тогда беречь котёл,
Который в бане, – без неё тоска!
Он понимал, что смерть уже близка
И нечего о бренном бы тужить,
Но так ему хотелось бы пожить,
Помыться и в парилке посидеть.
Но стала голова его седеть
От той поры, как мы слились в одно,
А у России показалось дно,
Куда обречены мы были падать.
Кто ушлые, они ушами прядать
Решили с первых дней и ускакали
Далёко вдаль, и нас не окликали,
И позабыли про родимый край.
Для них уже давно повсюду рай
И мир наш – без таможен и границ.
У них прислуга кланяется ниц
И золотом блистают унитазы,
Чтоб не поймать какой-нибудь заразы.
Но всё про это вызнал наш народ:
Оно само к себе не пристаёт!
А что до нас, то в самый раз
Скабрёзным оснастить рассказ:
Хорошо в краю родном
Пахнет сеном и духами,
Выйдешь в поле, сядешь петь –
Далеко тебя видать,
Колокольчик снизу тычет.
Ах, какая благодать!
Когда заглянуть мне впервые придётся в глазок
Простой кинокамеры, сразу пойму я: возок
С тяжёлою прозой тащить я уже не хочу!
Ведите меня на осмотр к любому врачу –
Никто вам не скажет, зачем непрестанно ворчу,
Швыряюсь вещами, мгновенно спадая до слёз.
Да всё потому же, что мой прозаический воз
Стал тяжким до боли, ненужным, изжитым, пустым.
Пускай бы поклажа на нём превращается в дым –
Не вздрогну в печали, не кинусь былое спасти,
А всё потому, что иные открылись пути.
И плачи мои – не о бедности, не по рублю,
Они оттого, что я всех беззаветно люблю,
Когда нажимаю на кнопку и, еле дыша,
Гляжу-наблюдаю, как лепится чья-то душа,
Мечась и страдая в земном животворном огне.
И все прегрешенья за это прощаются мне…
А на кнопочку жать
может и обезьяна!
Уверовав в это мгновенно и рано,
Жалела о том я, что весь свой ресурс
Вложить не смогла в операторский курс,
Где плёнка, растворы и красный фонарь.
…Ещё и сегодня я вижу, как встарь
Я с папой, освоившись при темноте,
Смотреть негативы училась, и те,
Что были достойны увидеть печать,
На плёнке особым значком помечать.
Что было за счастье! Та красная тьма
Меня очень долго сводила с ума,
Пока не куплю фото я аппарат
И станет завидовать мне младший брат.
Какие там санки и лыжи да горки!
У папы хранящийся старенький «Зоркий»
Был круче мопеда и слаще тортов.
Но главное всё же, насколько готов
Нажать ты на кнопку сегодня и здесь,
А не демонстрировать знойную спесь
Пред теми, кто тоже желал бы «нажать»,
Но хочет от ужаса просто сбежать.
Мой папочка не был в сём деле макакой.
Ещё и теперь удивляюсь я, как он
Умел найти ракурс и выбрать момент.
Я знаю, что главный для нас инструмент –
Простая душа. А точней – не простая,
А та, что, листы нашей жизни листая,
Совместно с другими поёт и ревёт,
Но глаз не смыкает, страдая. И вот…
И если «про наших» придётся снимать,
Я знаю: на плёнках есть папина мать,
Отец его, братья и сёстры, друзья,
И есть голопузые братик и я,
Мгновения счастья и трудных годин.
И это богатство сберёг он один,
Мой папа, мой строгий и скромный отец,
Для вечной лучины надёжный светец.
Глава 18. АФИША
Когда в огромном обморочном тигле
Меня варить бы снадобье подвигли,
Я отреклась бы, отказалась: нет,
Ведь у меня на то таланта нет!
Но как играть я смею словесами,
Как будто молодуха волосами,
И завлекать, и увлекать вослед?
На то во мне пока ответа нет.
Диа-диа-диабет…И здоровья тоже нет!
Нет, но – будет, знайте, люди.
Мою голову на блюде
Не получит дуралей!
Силу я возьму с полей,
Окачусь святой водою,
Потом ивовой удою
Позакину свой крючок,
Чтоб попался за бочок
Язь, голавль иль сазан –
Не поверить чтоб глазам,
Видя сказочный улов…
Где беру я столько слов,
Что в мешке не унести?
Было времечко – в горсти
Умещала их едва.
Е4 на Е2 – так со мной играли фразы.
Но, клянусь вам, я ни разу
И ни в чём не солгала.
И к чужим ногам гола
Я не забивала едко.
Предкам, только нашим предкам
Я обязана во всём.
Их умения несём,
Их и нашей прошлой жизни.
А в какой живёшь отчизне,
Нет значения совсем.
Щедрый космос людям всем
Выделяет по заслугам:
Коли ты ходил за плугом
Не ленясь и не бранясь,
Значит, завтра будешь князь;
Коли тратил золотишко,
Не расходуя умишка,
То себя же и кори,
Если голодно внутри.
Так вещают нам провидцы, предсказатели, гуру.
Я им верю, но порою это мне не по нутру.
Вспоминаю зачихавший в тёмном небе самолёт,
Высоту тогда набравший и – прервавший свой полёт.
Сидя одесную Бога на пушистых облаках,
Мы поспорили в дороге, кто останется в веках, –
Та элита, за которой брёл на привязи народ,
Или пешки из конторы, коим закрывали рот,
Чтоб не портили картину по отчётности верхам
И не подавали виду о пособии грехам.
Главы первых эшелонов, пригубив со мной вино,
Говорили, что в полоне предрассудки все давно,
А просроченные взгляды полагается менять.
Я противилась: не надо обижать отца и мать,
Дедов, прадедов и прочих, кто своим прожил трудом.
И меня пронзили очи: дескать, маленький дурдом!
На пропитую Расею возлагать возы надежд?
Пусть сначала окосеет от дарованных одежд,
А вослед уже китайцами заселим пустыри,
И решится нац.идея очень просто: раз, два, три!
Я скажу слегка красиво: лиру
Я держу как гражданин мира.
Для меня дороже тьмы ассигнаций
Единенье на планете всех наций,
Вместо рая подобий бледных –
Единенье богатых и бедных,
Понимание, что все – ровня,
Мерседес не лучше, чем дровни,
А правитель не важней дворни.
Всяк живущий на земле ищет
И телесной, и иной пищи,
Но не выучен читать знаки,
И ведёт такое нас к драке.
А простые старики,
Поглядев из-под руки,
Сказали б истину одну:
«Два – в длину,
Два – в глубину,
Вот что надо человеку
Век от веку.
Век от веку!»
Я не чувствовала «оттепель» девчоночьей душой.
Мне казалось, мир прекрасный, очень добрый и большой,
Чуть беспечный, бесконечный.
И как жалко, что не вечный!
Разметалась по постели моя буйна голова.
А под тяблом шелестели непонятные слова.
Опустившись на колени, бабка осеняла лоб
И про наше поколенье говорила Богу, чтоб
Вразумил бы, не нарушил ни пожаром, ни войной,
И моления бессчётно рассыпала надо мной.
«Эко – руки, как мутовки! –
Тянет утром свой скелет. –
Это смерть моя, плутовка!
Пошукаю рядом – нет…
По-за печку или в голбец
Убралася, сотона!»
И, улёгшись на кровати,
Начинает вдруг стонать.
Я железная душою
И стараюсь не реветь,
Я с симпатией большою
Принимаю даже смерть.
Слышу: сундучок пробрякал,
Тащит бабка узелок.
«Чуяла, старик прокрякал.
Глянь, чтоб он не уволок
Моё смертное! Смотри-ко:
Юбка, кофта, тапки, плат.
Припасёно и пошито
Десять лет тому назад.
Я не зарилася шибко
До такой кряхтеть поры!
Изломалась моя зыбка,
Не точёны топоры,
И глаза уж мало-малко
Могут видеть белый свет…»
Ну, какой могла старухе
Я тогда подать совет?
Чем могла бы успокоить,
Чем сманить подольше жить?
И из бабкиных покоев
Вышла я судьбу вершить.
«Сядь поближе у окошка.
Видишь солнышко немножко?
Там – калитка, тут – дрова…»
Я, конечно, не права.
И сегодня понимаю:
Очень неуютно с краю
Своей «очереди» ждать.
Но не проще убеждать,
Что болезнь пройдёт, отступит,
Что костлявой не наступит
Время собирать налог!
Я старалась, видит Бог.
Но, увы, не получилось.
Той порой кино случилось
Привезённым на село.
Что бы в нём ни приключилось,
В зале будет весело.
Вот тогда-то и ударила
Меня шлея под хвост.
Подождав, покуда дед мой
Вышел из дому на мост,
Собираясь на попутке
До больницы с ветерком,
Я старухе доложилась,
Что мне фильм уже знаком,
А какие там артисты, песни –
Лучше не сыскать!
И дрожащими руками
Стала бабушку ласкать –
Неумело, с перерывом
Шла ладонью по спине…
И зияющим обрывом
Смерть её казалась мне.
Почему она сломалась,
Согласилась и пошла?
Вроде бы такая малость:
Просто человечья жалость,
Просто человечья жалость –
И тоска уже прошла!
Мы спешили по тропинке,
Запорошенной пургой.
Бабка упиралась палкой
И старалася ногой
Угадать в мои же лунки,
Карауля силуэт.
Ну, а я играла с рифмой,
Словно истинный поэт.
И порхали наши души
Мотыльками во снегах…
А теперь закройте уши,
Если кто не может слушать,
Потому что не случилось
Это счастье наше…ах!
Я стояла, прислонившись
К заметённому крыльцу,
И стекали мои слёзы
По замёрзшему лицу.
А по тропочке катился,
Подгоняем ветерком,
Тот афишный, тот безжалостный
Бумажный рваный ком.
Провалился наш альянс –
Отменили тот сеанс.
Скоро будет полстолетья,
И теперь ещё смотреть я
Не могу туда легко,
Где была изба простая,
Сцена, светом залитая
Керосиновых светил,
Где шумящий луч светил
На экран из белых простынь.
И, наверное, не просто
Стала я большого роста,
Бабку с дедом перегнав.
Я от них впитала нрав
Почитанья, уваженья
И толкового движенья
По наезженным путям.
Потому не сдам без боя
Я ни небо голубое,
Ни простую нашу пищу,
Ни ветра, что дико свищут
По заброшенным полям.
Что нам обещанья партий?
Я сыграла столько партий,
Ещё сидючи за партой,
И ни разу – по нолям!
Крепки дедовские корни.
Вы не сыщете покорней
И разумнее сынов.
Но не стоит обольщаться,
Мы не думаем прощаться
И покинуть древний кров.
Минет всё и перемелется:
Где была когда-то мельница,
Частный вырастет завод.
Там, где бабка уповод
Добиралась до врача
И садилась, осерчав
На несносную дорогу,
Отдохнуть, молилась Богу, –
Скоро ляжет автобан.
И народ не будет пьян
От утра и до заката,
И забудет про заплаты,
Про невыдачу зарплаты,
Про униженность и ложь.
Это кажется вам сказкой?
Да и мне…
Но всё же, всё ж!
Глава 19. РАСКЛАД
Когда, вырываясь из зимнего плена,
Ломаются льды наших северных рек
И белая лёгкая бурная пена
Ложится, как вата, на илистый брег,
Я плачу душой, и от этой капели
Бежит по морщинам усталый поток,
И чистятся поры земной колыбели,
И сплошь намокает цветастый платок.
Я знаю, что ждать остаётся недолго,
Что скоро окутает травы тепло,
И силы придут к исполнению долга,
И снова поверится – не истекло
Ещё моё время дышать и смеяться,
Цветов лепестки изминая в руке.
И будет за мною ошибочно гнаться
Судов караван по усталой реке.
По этим водам
Прежде хлюпал пароходик,
Толкая пенный след из-под хвоста.
А я была открыта на народе,
Но вместе с тем наивна и чиста.
Меня несло по водоходным жилам
В забытые начальством уголки,
И я училась не вверяться лживым
Реченьям тех, чьи знания мелки,
Кто ведает отчёты и приказы,
Но не внимает голосу низов.
Спасибо, Боже, что Ты дал мне сразу
Расслышать и усилить этот зов.
И, как связную для общенья с новью,
Послал мне ту, что я зову свекровью.
От сердца к сердцу я вела мосты
По тем дорогам, что теперь пусты.
В Победный год исчезли в сёлах сводни,
Надежды не дарившие зазря.
В моей душе те женщины сегодня
Стоят, как тридцать три богатыря.
За мужиков корившие баланы,
Валившие в округе дерева,
От устали они бывали пьяны,
От немощи не смели горевать.
Но если вдруг какое-то застолье,
Но если вдруг душевные слова…
Я не встречала, чтоб с такою болью
Могла ужиться чья-то голова!
А эти – гордо голову держали
И выходкой от самого моста
Такую дробь давали, что дрожали
Повсюду стёкла. И во всех местах
Округи ближней раздавались песни,
Частушки и гармонный перебор.
Моя свекровь других была известней:
Идя вечор с подругами на бор,
Она несла уютную тальянку
И колокольцам позволяла петь.
Тогда не разводили просто пьянку
И низости не стали бы терпеть…
И как-то однажды
В вечернюю пору,
Спустившись неспешно
От бору под гору,
Она повстречала
Павлушу из Дора.
Худющ и контужен.
Как стал он ей нужен?
Я – знаю, доживши до старости лет,
И свой вам пример предлагаю в ответ.
Она не вставала давно уж с кровати.
У женщины, дочки порою не хватит
Терпенья ходить за лежачим больным.
А он, выпуская колечками дым,
На миг появлялся на куцем крылечке
И вскоре обратно, до мамы, за печку,
Где в тёплой тиши и под пристальным глазом
Она умоляла болезни заразу.
Когда бы не рок появиться мне в срок,
Скажите, какой отправляться мне прок
В далёкие дали к горючим слезам?
Я знала, что врач ей неправду сказал,
И к дому она возвращалась с надеждой.
А я про её вспоминала одежды,
Всю ночь пролежавшие в кресле моём:
Ей было назначено завтрашним днём
Явиться болячку свою врачевать,
И было понятно, что ей ночевать
Придётся со мною – кто есть тут роднее?
И было мне душно, как будто на дне я,
Как будто придавлена толщей воды.
И стало понятно, что ей до беды
Всего-то два шага – и сразу в огне:
Ведь голой приснилась тогда она мне…
У старшего сына – погонные звёзды,
Он дело оставить не мог, и он поздно
Приехал с поклоном в родные края.
А младший, судьбу выпивохи кроя,
Решил, что пришло наконец-таки время
Ему расставаться безжалостно с теми,
Кто душу ломал, кто его унижал.
Он паспорт в разбитой ладони зажал
И – прочь от супруги, до мамы, к реке.
А сын его долго стоял вдалеке
И взглядом следил.
Возмужавший на службе,
Не верил тогда он в отцовскую дружбу,
И мамку жалел…и любви не познал.
И кто б подсказал, что начало начал,
Сплетение судеб укрыто надёжно,
Что только пожившим подглядывать можно
За вязью путей на просторах земли,
А тот, кто не вырос, покорно внемли
Тому языку, что предложен нам Богом,
И не колеси по опасным дорогам.
Немало по свету мой муж куролесил.
Когда, уже слабый, он всё это взвесил,
То нашему сыну, винясь, наказал,
Чтоб тот с уголовщиной жизнь не связал,
А твёрдо себе на носу зарубил:
Да, папка за дело подонков избил.
Но выше того, что решим себе мы,
Есть вечный закон: «от сумы и тюрьмы»…
Со старшим он тоже сидел вечерами,
Когда тот сумел оторваться от мамы
И нас навестил, и повыложил снедь.
И муж так воспрянул, смеялся!.. Но ведь
Ни слуху, ни духу с той давней поры.
А всё вспоминал, как пищат комары,
Кидался из бани в пушистый наш снег…
Когда же у «бати» окончился век,
Приехать не смог. Не сумел? Не хотел?
Конечно, печально встречаться у тел
Того, кто был дорог. И денег не тьма.
И жизнь разберётся, конечно, сама,
В каких обстоятельствах встретятся братья.
Но вряд ли об этом успею узнать я.
Теперь об их бабушке. И про любови.
Мне сорок. Крылатые чёрные брови.
И хватка тигрицы. Упрямство овцы.
«Она умерла, и в могилу концы!» –
О нашем союзе потом все сказали.
А как бы ещё небеса нас связали?
Мы встретиться прежде никак не сумели!
Уже пароходы садились на мели,
«Ракеты» искали, где центр реки,
И тихой закатной порой мужики,
Куря на угоре, гадали про горе,
России которое выпадет вскоре.
Он плавал, летал к своей маме не раз.
А я из её замороченных фраз
Никак не ловила намёк о судьбе.
Рабочий, строитель…Но я же себе
Такого в мечтах приготовила принца,
Что даже с судьбою пошла бы на принцип!
И на тебе! – пала я в первый же миг,
Когда увидала, что к маме приник
Он, низко склонившись и гладя ей лоб.
А после, никто не заметил бы чтоб,
Унёс потихоньку ведро и бельё.
Ему не хотелось бы горе своё
Предметом случайных суждений иметь
И этим невольно поддразнивать смерть.
Ещё вот скажите, какая нужда
Была нам на съёмки приехать тогда?
Ни раньше, ни позже, а к похоронам?
Лишь дважды пришлось тогда свидеться нам.
Он всех угощал, улыбался, шутил,
А душу ему чёрный морок крутил,
Пойму я потом. А тогда у порога
Он нам пожелал:
«Всем счастливой дороги!»
Но я задержалась чего-то…и вот…
Совсем рядом-рядом глаза его…рот…
И их приближенье…и в мыслях круженье…
Но тут постороннее где-то движенье!..
И я ускользнула, укрыто стыдясь:
Ведь это уже походило на грязь –
Играться в любовь накануне беды,
Позоря его и любовь, и труды.
Ушат на меня бы холодной воды –
И враз бы очнулась, и выгнала прочь
Постыдные мысли про страстную ночь!
А дальше… Об этом писалось в начале.
И что бы себе бы мы ни назначали,
Случается то, что к рожденью ведёт
Сынов или дочек. И круговорот
Нечаянных встреч и случайных разрывов
Совсем не ужасней убийственных взрывов.
Вы с этим, надеюсь, согласны вполне,
Ведь гены у нас вопиют о войне.
А суженый мой родился в сорок пятом.
Когда он ушёл, сын учился в девятом.
Обычные цифры. Статистика. Факт.
Но так подмывает подсказку у карт
В тревоге спросить, не умея гадать.
И я попыталась расклады кидать,
Когда он уехал на время к жене
В надежде с разводом вернуться ко мне.
Ни слуху, ни духу. Промокла подуха.
Эх, зря не дала я тогда оплеуху!
Попалась опять на крючок, как девчонка!
И всякое там вроде «язви в печёнку».
Я больше не трогала в жизни колоду.
Тому, что свершилось, пою только оду.
А карты…Они не солгали мне, нет:
Один только красный в раскладе был цвет.
Глава 20. ВИНА
Когда по весне вся округа напоена снегом
И в лужах холодных морщинится ветром вода,
А тучи набухшие солнце скрывают набегом,
И кажется, будто опять набрели холода;
Когда на деревьях открыться готовые почки
Таят в себе запах ликующих завтрашних дней,
А лапок вороньих сырые вертлявые строчки
Кружат у коряг и трухлявых рассыпанных пней;
Когда на душе, задубелой от вешнего наста,
Являются норы пробитых дождями ноздрей,
А сердце томится предчувствием поздним, и часто
Ты всё ощущаешь гораздо больней и острей,
Такою порой одиноко гляжу за окошко,
Где лёгкою дымкою выпорхнуть хочет листва,
Где плавной походкой моя постарелая кошка
По вечному зову спешит своего естества.
Гляжу и гадаю, какой бы мне выпала доля,
Когда бы в пути на его не наткнулась я след,
Когда бы не знала ни воли, ни этого поля,
А в каменном склепе жила до скончания лет.
Какая удача, что в те мои зрелые годы
Была я, как в детстве, доверчива к миру людей,
И не поджидала колодой у моря погоды,
А смело сказала ему: «Заходи и владей!»
Поклоны за всё я отвесила Богу на грядках,
Молитвы мои вознесла Ему в вешнем лесу.
В душе и в округе, доверенной мне, всё в порядке,
И солнце с утра в неустанных трудах на весу.
Чего и желать? Всё когда-то минует на свете,
И плачи о прошлом – неумных досадный удел.
Спасибо, что был, что меня повстречал и заметил,
И ангелом добрым к себе в небеса улетел…
В далёких голубых высотах
Пространство всё в незримых сотах,
И каждой пористой ячейке
Теперь присвоен номер чей-то,
Как будто все мы там сидим
И с высоты на мир глядим:
«Чевой-то непорядок здесь!»
И – перезвоны на всю весь.
И все мы – как один клубок.
Но управляет нами Бог,
И как бы это не забыть,
В свои ворота не забить!
Когда в сознательных годах
У стариков я появилась,
То безразмерно удивилась
Тому, как жили в деревнях.
Ещё штанишки на ремнях
Носил мой брат, а в Ленинграде
Всяк утюгами ловко гладил,
Смотрел сквозь линзу «квн».
Деревня же зажата в плен
Была сплошною темнотою:
«Семилинейкою» простою
Чадяще освещался дом,
Утюг тогда могли с трудом
Поднять на лавку и углями
Старались руки не обжечь;
Тепло давала только печь –
Какие там вам батареи!
Над крышею победно реял
С утра до вечера дымок:
Коль не успел ты ужин в срок
В утробе русской истомить,
То из себя постыдно мнить
По шею чем-то занятого –
Хватай полено, и готово:
Подтопок быстро загудел.
И не ропщи, таков удел!
Утрами поздно просыпаясь
И лености своей стыдясь,
Я глаз не открывала, чтобы
Не видел дедушка, крадясь
Закрыть мне двери в залу тихо,
Что я не сплю, а так лежу.
Теперь же прибрела невольно
И я к такому рубежу:
Ходить за детками, за внуками,
Гостями…абы кем!
Велика занятость – не во поле
Поехать на быке,
Не поднимать хлебов суслоны,
Не веять и не молотить!
Однако пусто в моём доме.
И только память осветить
Способна тесные хоромы
И, не унизив, подсказать,
Как узелки без канители
В судьбе возможно развязать.
Хотя сейчас мы не об этом,
И не о том, как не могла
Вставать в деревне я с рассветом
И наблюдала из угла,
Как с клубней бабушка на ощупь
В чугун счищала кожуру,
Как дед тяжёлой кочергою
В печи распихивал жару,
Чтоб легче согревалось зало
И я случайно не сказала,
Что было стыло поутру.
Вины, конечно, не сотру
Я из души воспоминаньем.
Но я теперь богата знаньем
Гораздо больших величин,
Чтоб докопаться до причин,
Мешающих людскому счастью.
Сегодня пишут, что на части
Род человеческий делить
Неверно и порой опасно:
Мы все – одна душа, и ясно:
Ей больно, где ни уколи!
И сколько дров ни наколи,
Ответить всё равно придётся,
Ведь это издревле ведётся,
Не нам порядок и менять.
Ах, дайте же себя обнять,
Те, миновала кого боком,
Себя считая тайно богом
Или избранницей его,
Кто долго помнил моего
Бесстыдства и зазнайства холод,
Но утолил обиды голод
Тем, что забыл и что простил!
Спасибо всем, кто нас взрастил,
Не дожидаясь поощренья,
Кто не вступал в пустые пренья
По поводу мирских заслуг,
Кто дотянул бедняцкий плуг
И лишь на кромке пал бессильно…
Ещё, конечно, не всесильна,
Но вашим духом я держусь.
И вижу, как зерном обильно
Амбары завтра полнит Русь.
(Продолжение следует)
Автор иллюстрации Татьяна Юшманова