(Продолжение)
Глава 6. НИТЬ
Незримое слово…
В душе, словно в матке,
Ношу его тайно.
Но, кажется, в прятки
Играет со мною оно то и дело:
Намечу одно, а оно вдруг задело
Меня по касательной и – улетело.
Судите и вы: силюсь я рассказать
О том, как узнала я мужнину мать,
Но слово за слово, и в жизненный лес
Уносится мысль. И я чувствую: без
Вот этих зигзагов и мой бы рассказ
Невольно лишился особых прикрас.
И с тем уступаю наитию волю –
Пускай увлечёт меня в дикое поле
Зачатых романов, стихов и поэм,
Где хватит сравнений и образов всем,
Кто полон фантазий и вызревших чувств,
Кто знает целебную силу искусств.
Да, мне помогала судьба журналиста:
Она позволяла доступно и быстро
Войти в каждый дом, открывая сердца.
Но благодарить я должна бы отца –
Не дал мне учить никаких филологий!
И вот уже скоро освою я блоги
И письма по миру пишу без затей
Не хуже своих или прочих детей.
А кто я? Обычная пенсионерка,
Если судить по изношенным меркам,
Валенок рваный, истоптанный кед.
Польза – сомнительна, ладно не вред
Я причиняю своим прозябаньем.
Радостна, если истоплена баня,
Лук уродился, шиповник зацвёл,
Дочь позвонила, сыночек не квёл
И излечился от раны сердечной,
Если забылось на миг, что не вечны
Мы в этом мире напрасных страстей,
И нет на закате плохих новостей.
А ну-ка я стала бы вдруг педагогом?
Видно, ходила я всё же под богом,
Раз избежала и школьной тюрьмы,
И переводчика жалкой сумы.
В пору тревожную распределенья
Все говорили тайком о деленье
Братии нашей на чернь и блатных.
Я предпочла деревенских родных
Видеть почаще средь будущих дел
И выбрала город, которому пел
Долго рулады потом коллектив:
«Где, где, где? В Вологде!»
Сладкий мотив
Душу мою станет долго терзать.
Очень непросто мне было связать
В юной душе те резные дома
С домиком деда, где штамп – Кострома,
Нейский район и село Михали.
…Помню по снимкам, как мы ехали
Стылой зимой в крепкий дедушкин дом.
В годы далёкие можно с трудом
Было в округе машину найти,
А от «железки» вёрст двадцать пути
Нам до деревни. И дедов тулуп
Нас согревал, чтобы бабке не труп
Был бы доставлен в скрипящих санях.
Помню и частые хриплые «ах!»,
Взмах её рук, стойкий запах овец,
Сопротивление наших сердец
В день, когда мы собирались назад,
А закуржавленный мерина зад
Знойно парил и готовился в рысь…
Господи, наша короткая жизнь,
Сколько в тебе было сладких минут!
Вот уже все они скоро минут,
Щедро оставив полозьевый след.
И сознаю я, что большего нет
В сердце желанья, чем миг сохранить,
Хоть бы за кончик схватить эту нить,
Где-то сплетённую в давних веках,
В слабых моих неготовых руках
Тихо замершую: быть иль не быть?
И возмужавшее: выть иль не выть?
Вою. Не прячу ни горя, ни слёз.
Старых архивов моих пухлый воз
Вслед за собою вожу по земле.
Не был наш род принимаем в Кремле,
Не награждался сиянием звёзд.
Но неизбывно всегда во весь рост
Шёл по дороге своей без стыда.
Я осознала всё это, когда
Поколесила по разным краям,
Попримерялась ко всяким ролям,
Соли поела и трубы прошла,
Но ничего я милей не нашла,
Чем тот сосново-берёзовый рай,
Где ввечеру канет солнце за край
Тёплой земли, подуставшей в трудах,
Где плавниками на тинных прудах
Бьют караси, просыпаясь с зарёй,
Где за пчелиный украденный рой
Можно навеки клеймо получить,
Где не считается нужным учить
Добрым поступкам любимых детей:
Всем там понятно, что, кроме лаптей,
Жирного блюда и крепких хором,
Есть на планете и праведный гром,
Метко карающий низких душой.
А бескорыстным предписан большой
Праздник в итоге душевных трудов
И угощенье на много пудов.
Надо ли что-то ещё добавлять?
Вот и его незабвенная мать
Тоже от роду таких же кровей.
Я не искала чего-то новей
И перспективней для будущих дней.
Я своё сердце доверила ей
С первой же встречи, и я до конца
Проникновенней не знала лица.
Глава 7. ДАТА
Есть безответная загадка
В моей истерзанной душе:
Зачем она всегда мишень,
Зачем настолько ей несладко
В священный для России день?
Зачем настолько ей не лень
Трудиться, надрываться, плакать?
Ведь за порогом грязь и слякоть
От наших слёз давным-давно,
И не горчит уже вино,
Не встанут из могил солдаты.
Но в памяти, огнём объяты,
Их судьбы, жгущие меня
В преддверии большого дня.
Про дочку ясно: ведь солдатом
Прошёл войну её отец,
И лишь когда придёт конец,
Для нас угаснет эта дата.
Другое?
Дед мой одолел,
От раны хромый, пол-Европы.
Но дальше жил без горьких хлопот,
Хозяйство и семью имел,
И шестерых поднять сумели,
Хотя, понятно, были мели,
Овраги, прочие дела.
Пока была ещё мала,
Я трогала его медали.
Потом куда-то их отдали,
Когда ушёл в мир лучший он.
Наверное, наградный звон
Кого-то ранил безотчётно.
Но чтобы плакали причётно,
Тоску глуша в Победный день,
Не помню.
Быстро по воде
Несётся чёлн воспоминаний.
Кому-то не хватает знаний
Чужое горе ощутить,
Иным нет моченьки простить
Врагов за все их злодеянья.
Припоминаю одеянье
Старухи в северной глуши.
На те постыдные гроши,
Что ей дарило государство,
Не обустроить было царства
В её бревенчатых краях,
И даже если на паях,
Едино всё – не одолеть.
Всё потому, что это смерть
Сгубила на войне кормильцев,
И покосились дома крыльца,
И тягостно вокруг смотреть.
Я ей читала похоронку,
Держа дрожащею рукой
Горячий жёлтый тонкий-тонкий
Листок…и где-то за рекой
Гремели взрывы, и сыночка
На плащ-палатке волокли…
Ах, почему не привлекли
За это никого к ответу?!
Но нету…нету…нету…нету
И отзвука на эту боль.
«Испробуй, это гоноболь», –
Она протягивала банку,
А я…я видела портянку,
Всю в бурой высохшей крови…
Ах, память, память, не трави
Мне больше сердце! Нет ведь проку:
К чужому притулиться сбоку
И полагать, что ты помог.
На белом свете только Бог
Способен обезвредить боли
И одарить нас сильной волей.
Когда мы были малыши,
Детсад возили на природу,
От пыли дальше и народу.
И в лесопарковой глуши
Вдали от тропок и дорог
Мы отыскали бугорок,
Заросший острою осокой,
Расплывшийся и невысокий.
Зачем он нас остановил?
Что растревожилось в крови
Ребячьей, горем не задетой?
Какою песнею неспетой
Вдруг огласился детский слух?
Мальчишки восклицали: «Бух!»
И руки взрывом поднимали,
А нас, девчонок, обнимали
Две воспитательницы так,
Как будто рядом снова враг
И не избегнуть страхов адских.
Теперь пилотам ленинградским
Соорудили постамент,
И в тот возвышенный момент,
Когда страной овладевает
Раз в год минута тишины,
Мне кажется, что там слышны
Все наши детские шептанья
О том, что… надо испытанья
Придумать перед входом в лес,
Чтобы никто не мог бы без
Такого листика пройти,
Который нелегко найти...
В самую печальную из дат,
Вспоминая песнями солдат,
Мы поём про журавлиный клин.
И рыдают те, кто нарекли
Сыновей по имени убитых,
Не имевших простеньких гробов.
Я кладу весною на граниты
Листья распустившихся дубов.
Глава 8. ПОПУТЧИЦА
Я б не плакала, да не получится:
Хороша была моя попутчица
По земле людей, Богом меченых,
Но правительством не замеченных.
Хороша была ты, свекровушка,
В моём сыночке – твоя кровушка,
В моей памяти – твой обычный путь.
Разреши тебя снова помянуть!
Много езжено Вологодчиной,
Но твоя земля – моя вотчина:
Край ведрусовый, край санскритовый,
Край простых людей с душой открытою.
Их морщиночки – словно кружево,
Не забыть вовек пенья дружного
Во застолии да во праздники.
И детишки там – не проказники,
От мужских забав дом не рушится,
Хороводами счастье кружится.
Тихой уточкой, словно павушки,
По земле плывут наши бабушки,
Увлекая вслед своих внученек.
А в углах у всех – Никола-мученик,
Всем заступничек и помощничек.
Вышивают там девы рушничок,
Подают на нём с солью хлебушек
В память бабушек, в память дедушек.
И поют они в свадьбы причеты
Не от бедности, не по вычетам,
Как по всей Руси поразваленной.
Там бахвалятся обувкой валянной,
Сарафанами с красной прошвою,
Поклонением всему прошлому,
Тем корням, от которых живы мы
Вопреки всему ново-лживому.
Не припомнить им теперь точненько,
Как спасли они те источники,
Кто сказать сумел слово первое,
Дрогнул кто тогда своими нервами.
Просто вечером как-то вдовушки,
Плат накинувши на головушки,
Вокруг лампочки керосиновой
Затянули вновь свой протяжный вой
По убитеньким, не обряженным.
Кто пришёл с шитьём, кто со пряжею,
Кто с пустым рукам изувеченным
Со скотиною да со печами,
Пока детушки подымалися,
Ума-разума набиралися…
Разгоралася береста с берёз,
И привычное море женских слёз,
К излиянию подготовлено,
Было кем-то вдруг остановлено.
«Сколько нам теперь нашу душу рвать?
Чай, почти у всех сирота-кровать.
Или сразу лечь, как покойницам,
Раз лишилися мы повойницы?
Только это грех – умирать живьём!
Кто поднимет Русь со её жнивьём?
Кто взрастит внучат не безродными
И порадует огородною
Разной всячиной со моркошкою?
Кто их в лес сведёт со лукошками?
Значит, мы для них – это оберег!»
И, согласная, билась о берег
Река Сухона полноводная.
Вот тогда беда всенародная
И сплотила вдов во народный хор.
А когда подрос и завил вихор
Мне назначенный,
За баранкою,
Ввечеру ли там, спозаранку ли,
Стал он их возить из конца в конец
Милой вотчины, где его отец
Встретил мать его овдовевшую.
Не хочу признать надоевшее,
Будто «спелися да сплясалися,
Его детушки – так осталися!»
Видит Боженька – не украдено.
Это всё война, эта гадина,
Перепутала, исковеркала,
Занавесила в доме зеркало!
«А ну-ка, граждане, по леву сторону,
Я военную спою «Семёновну».
А раньше жили мы, цвела рябинушка,
Да защищать страну уехал милушка.
А мы простилися с ним под берёзою,
А он махал-махал букетом-розою.
А под берёзою да мы простилися,
А он махал-махал, а слёзы лилися…»
Я тянула к ней длинный микрофон,
А внутри гудел посторонний фон,
Набирая мощь, разрастаясь в крик…
Он теперь бы был, её муж, старик,
Улыбался бы, внуков гладил бы…
Это всё она, война-гадина!
«Эх, война-война, убила дролечку!
Посажу ему в память ёлочку.
Растёт ёлочка в зеленой траве,
А милёнок мой во сырой земле.
Растёт ёлочка, на ней иголочки,
Поверьте, граждане, как жалко дролечки!
Он пиджак носил, рубашка белая,
А он меня любил, я очень смелая…»
О, Боже-Боженька, уже который год
На части душу мне от этой песни рвёт!
Не заглушить внутри «Семёновны» мотив,
Ни позабыв его, ни запретив.
И долгим эхом через все века
Из женских слёз течёт, течёт-течёт река:
«Мы не всё вам рассказали, как устали от беды.
Умываемся слезами, не расходуем воды…»
Глава 9. МОНЕТА
Хватит. Довольно. Я очень устала.
Только начало судьбы пролистала –
Нате, а страсти полны короба!
Не говорил сын мой «Бабушка, ба!»,
Не окликал: он её не знавал –
Лишь керамический фото-овал
С детства видал.
Это ему я теперь собираю
В памяти снимки ушедшего рая.
И, не боясь, временами играю,
Ибо я знаю:
Нет нашим жизням начала и края,
Есть только миг обнажения чуда.
Я поняла и уже не забуду:
Если глубинно на вещи смотреть,
Счастью частенько предшествует смерть.
Если б свекровь не скончалась моя,
Сын не пришёл бы в земные края,
Так как себе не нашла бы я мужа;
А для его нарожденья, к тому же,
Лист похоронки тропу проложил,
Чтобы другой рядом с мамою жил,
Пусть и не дюж, а всё-таки муж.
Ну, а уж коли взялась я за гуж,
Если отважилась петь не вполсилы
И рассказать, как по свету носило,
Как вызревали под сердцем плоды,
Как я тащила беремя беды,
Надо держаться и высушить слёзы.
Думаю я, что наивные грёзы
Были подсказкою в долгом пути
И помогали опору найти.
Я в дневнике написала в пятнадцать:
«Страшно самой себе в этом признаться,
Только мне хочется очень давно
Стать сценаристом, работать в кино».
Минуло двадцать годов с той поры,
И Магометом к подножью горы
Я прибрела на сценарные курсы.
Позже помогут (для рифмы!) дискурсы
Всё увязать в неразрывную нить.
Важно теперь, что звала я хранить
Наше наследство и очень резонно
Я на экзамене важным персонам
Всё доносила без тени сомненья.
Мне было просто высказывать мненье:
Я убеждала, что надо снимать
С песней «Семёновна» мужнину мать.
Правда, ещё мы не стали родными,
Но подружились, и славное имя
Я «раскрутила» в родимой газете,
Голос её сберегла на кассете,
Той, что в архиве хранят областном.
Были взаправду, хоть кажутся сном,
Годы ученья киношной науке.
Наши свободные умные внуки
Вряд ли сумеют такое иметь,
Если в кармане у них только медь.
Нас же стипендией всех одаряли,
Мы без тревоги о семьях ныряли
В омут столичный, гордыню растя,
Мы обмирали в тягучих страстях
Той перестройки, что счастьем казалась.
Чем же на деле она оказалась,
Кинема-док знает лучше других,
Если снимать выбирает нагих,
А не нырнувших в игольное ушко,
Даже имея солидное брюшко.
Бог с ними, Он и возьмёт по счетам.
Я никогда не работала там,
В центре колец, задушивших столицу,
Я не мечтала о Канне и Ницце,
Я не делила бюджетный пирог.
Если же мне доводилось порог
Переступать дорогих кабинетов,
Чтоб заработать случайно монету
И увезти её в сирую глушь,
Где дожидались сынишка и муж, –
Как я краснела, терялась, потела,
Словно украсть у кого-то хотела
То, что мне вовсе не принадлежит.
Да и сегодня нередко бежит
По позвоночнику струйка печали,
Как постоянно бывало в начале
Жизни моей в деревенском «раю».
Век мой уходит, а я всё крою
Кожу шагреневу, веруя в чудо:
Что у моих соплеменников блюдо
Будет полно витаминных даров,
Что привезут им недорого дров
Или дотянут нам ниточку газа,
Что никакая вовеки зараза
Не обломает судьбу молодых,
Цены опять не ударят в поддых,
И не задавит военное иго,
Ну, а простая и честная книга
Снова подарком вернётся в дома.
Впрочем, читаю ли нынче сама?
Ясно: очки, берегу своё зренье.
Макулатурное чтенье с презреньем
В сторону в библиотеке кладу.
Но большинство вообще не в ладу
С буквами русскими. Проще экран.
Он, несомненно, для дела нам дан,
Не для пустых или пошлых веселий.
Долго по стареньким клубам висели
Белые простыни, и в глубине
Маленькой сцены явились ко мне
Вместе с Тарзаном Бродяга и Вор,
Том, разукрасивший кистью забор,
Слёзы текли из отчаянных глаз,
В башне к побегу готовили лаз,
Вражий корабль садился на мель,
Кто-то подглядывал в узкую щель,
И партизаны взрывали тоннель.
Помню, однажды мой маленький брат,
Не понимавший родительских трат,
Переживаний о вечных долгах,
Боли в отцовых усталых ногах,
Маминой рези в хрипящей груди,
Начал не к месту нудить и нудить
То, что хотел бы сходить он в кино,
Ведь не бывал он там очень давно.
Папа отрезал: сейчас денег нет!
Он понимал, что, конечно, билет
Не подорвал бы наш скудный бюджет,
Но, если сказано «Нет!», значит – нет!
Долго висела в дому тишина,
Только хворавшая мама одна
Вдруг да вздыхала, взглянувши на нас.
Лишь через долгий томительный час
Было позволено брату идти…
Я и сегодня его в том пути
Всё представляю. И плачу нутром.
Папой построенный каменный дом
Был подалёку от клубных утех.
Да и сеансы тогда не для всех
Были доступными в избранный миг.
Словом, когда мой братишка достиг
Цели желанной, то было давно
В клубе окончено это кино.
Деньги из потной дрожавшей руки
Отдал отцу он. И, как желваки
Долго скреблись у того по лицу,
Я наблюдала. Но знала – яйцу
Не позволительно куриц учить!
Что ж моя память кричит и кричит,
Словно добытая с потом монета
В недрах души притаилася где-то?
Глава 10. БУРАТИНО
В жизни моей, наигравшейся в лето,
Были, конечно, подсказки, приметы,
Знаки, взывавшие: остановись,
Сядь и подумай – а надо ли ввысь
Рваться тебе, закусив удила?
Разве простого народа дела
Менее ценны на высшем суде?
Папа твердил, что всегда и везде
Главное совесть в работе сберечь.
Это о том, понимала я, речь,
Что неприлично людей предавать,
Низко склоняться и взятки давать,
По ветру чуткими ушками прядать,
Ведь неизбежно придётся всем падать,
Кто не по чести пробрался в верха.
Только тогда наша жизнь не плоха,
Коль по одёжке протянуты ножки,
Коль не трещат с ожиренья одёжки,
Спится ночами, не тягостно днём,
Душу тебе не съедает огнём
От сожаленья о подленьких сделках.
В старости звать не придётся сиделку,
Если детишкам ты был не чужой.
Деды – они в своё время вожжой
Жизни учили, и были правы.
Каждый при встрече всегда с головы
Шапку ломил и здоровался шумно.
Только давно заросли наши гумна,
Съели лошадок – какая вожжа?!
А по дорогам Руси, дребезжа,
Кони стальные несутся вперёд,
Зряшно гадая, что завтра нас ждёт.
Ах, не зрели б мои очи
Эти тягостные ночи,
Эти муки среди дня!
Из родных и всяких прочих,
Память чья всегда короче,
Милый ближе, чем родня.
Сердцем к сердцу, телом к телу.
Так пятнадцать пролетело
Незабвенных вместе лет.
И студёною порою
Рою, рою, рою, рою
Всё вокруг…а мужа нет!
Позавьюжило проезды
На сосновый на погост.
Он не торопился в бездну,
Он дождался, чтобы пост
Подошёл к концу и гости
Не стеснялись закусить…
От него остались трости.
Будет кто теперь форсить
С лёгкой палочкой резною?
Скосит кто усад по зною
И наполнит сеновал?
Кто, буксуя, на увал
Нас поднимет в драндулете?
Развалилось всё на свете!
Даже козы, даже козы,
Пережив за ним морозы,
Переехали к другим.
Больше сигаретный дым
Не наполнит стены дома.
И не свалит мужа дрёма
На протопленной печи.
И всегда теперь ключи
Содержу я наготове:
Больше некому готовить,
Впору даже бросить дом.
И в душе моей содом
От невыплаканной боли.
И вдобавок брата Коли
На земле истаял след –
Он зачем-то мужу вслед
Поспешить поторопился:
Сполоснулся и побрился,
Отдохнуть прилёг и – нет…
Сорок дней едва минули!
Ах, как горько обманули
И его в его пути:
Спину гнули, гнули, гнули,
А зарплаты не найти
Ни ему, ни сослуживцам.
Он не значился в счастливцах,
До развода выпивал:
Первую жену впрямую
За изменой заставал.
Трёх парней пришлось вживую
Отрывать от сердца. Вот
И случился поворот
И в здоровье, и в судьбе:
Не на пользу он себе
В жар по хлебным печкам лазал
Ради денег. Если б сразу
Догадаться, подлечить…
Задним мы числом учить
Все горазды, после тризны.
А в текучке дешевизну
Предпочтём в любых делах,
Потому что на словах
Всё доступно, всё открыто,
Но всегда своё корыто
Каждый бережёт в бою,
Так что долюшку свою
Надо бы уметь оттяпать.
А куда нам, если лапоть
В родословной в главарях?
Братик мой мечтал в полях
Побродить, уже согбенный,
И черёмуховой пеной
Надышаться по весне,
Или сесть под бок к сосне
И голубиться закатом.
Он мне был хорошим братом,
Да дороги разошлись.
Он лечился бы обратом,
Говорили бы за жизнь,
Кабы он ко мне приехал,
Залатали бы прорехи,
Починили бы забор,
А по осени на бор
Мы б за белыми ходили,
Вместе рыбу бы удили.
Кабы он бы не ушёл,
Всё бы было хорошо.
А ещё терзает душу,
Что пришлось отца послушать.
Поваром хотел братишка быть,
Но отец сказал ему: «Забыть!
Ни в каком раскладе! Ты не баба!»
А представьте: он бы баобабы
Собственным бы взором увидал,
Если бы тогда отец бы дал
По душе бы сделать ему выбор.
Он бы коком плавал, ел бы рыбу
И других бы рыбою кормил,
Он стоял бы у судьбы кормила
С гордою осанкой морехода,
От невест бы не было прохода,
И других имел бы он детей…
Только от пустых моих затей,
В голове бурлящих ежечасно,
Я не буду менее несчастна:
Время не воротится назад.
Вот уже и папин палисад,
С мамою заботливо взращённый,
Продан вместе с домом.
Непрощённый
С фото на меня глядит отец,
Тоже отыскавший свой конец
В муках, не осознанных, как надо.
Как нам знать, до рая или ада
Наши простираются пути?
К сердцу ближних как суметь найти
Робкую дорожку? Как изведать
Счастье жить согласно древним Ведам,
Книгам Голубиным и талмудам?
Как же, как же стать ко сроку мудрым
И отбыть в желанные края,
Горечи и боли не тая?
Не знаем. Не знаем!
Всё та же картина:
Бредёт по российской земле Буратино.
По грязной дороге, зажавши пятак,
Шагает с улыбкой братишка-босяк,
И грезятся снова ему чудеса,
Весёлые люди, девица-краса,
И мир справедливый, и сытый удел.
А мы – без него – так же всё не у дел!
Закончился фильм? Отменили сеанс?
Ошибочно вдруг разложили пасьянс
В небесных покоях? Ушли отдохнуть?
А мне до рассвета опять не уснуть,
И душу терзать, и молиться в ночи.
Куда затерялись от счастья ключи?
(Продолжение следует)
Автор рисунка Вера Брусенко