Окончание. Предыдущая часть http://www.proza.ru/2016/04/14/1858
Этой ночью они оба не сомкнули глаз – даже сон бежал от них, как от чумных... Не спали, но скрывали это друг от друга - делали вид. И это длилось бесконечно...
Под утро Василий первым не выдержал:
- Лиль, а Лиль – позвал хрипло-бессильно.
Она тотчас вскинулась, метнулась к нему больной бледной птицей. Всходило летнее солнце, но радости обычной не несло, что-то непоправимо черное наползало из углов, заслоняя дорогу лучам нового дня…
- Лиль, это Валька вчера была, жена моя… Бывшая... Ну, мать Алёшки… - выдавил из себя неподвижными губами, знал, что наносит любимой незаслуженный удар.
И оглянулся на дверь – не слышит ли сын. Но, конечно, ребенок еще спал.
А это внутри Лили простонала-оборвалась струна – та, что натянута была до болевого предела вот уже сколько дней…
Поникла хрупкая лилина фигурка, склонилась низко-низко к пододеяльнику в горошек, ее руками шитому, и свет розовый за окном совсем померк.
Василий рывком обнял птичьи плечики под ситцевой рубашкой:
- Да ты обожди плакать-то, обожди… Разберемся! Всё будет нормально…
Лиля молчала. Что могла сказать она в этот конечный для нее миг? Она, которая и в радости-то не отличалась говорливостью...
- Я ж думал, нет ее , сгинула тогда от пьянки, замерзла в снегу… А она живая, бедолага… Отсидела свое, явилась… Спектакль тут устроила, зараза…
В голосе мужа Лиля уловила нотки сострадания. И не только к ней, но и к той…
Правильно, всё правильно. Он ведь добрый. А она, та, мать. Мать! Не Лиля, а она!
- Полседьмого уже… Я пойду. А ты не переживай, в обиду не дам!
Василий засобирался на работу.
Ничего не видя от горя, завернула ему «тормозок». Внутри ее обжигали раскаленные концы той порвавшейся струны, не давали сделать вдоха.
Стала варить кашу Алеше. Алёша! Еще недавно она, счастливая, звала его сыном… Даже в больнице, когда мальчику пришили ручку, не ощущала она такого ужаса - была нужна тогда Алеше!
Всё рухнуло. Вернулась, из небытия возникла, его настоящая мать. Она не отдаст мальчика Лиле, нет, не отдаст. Лиля точно знала это. И жизнь в ней остановилась.
Сколько времени утреннего прошло, она не понимала. Алеша проснулся, позвал «Мама!» - запросился на горшок, когда в дверь громко застучали. Лиля наконец очнулась, вздрогнула.
Открывать? Или нет? Это она, та страшная тень!… Нет, не тень, а мать Алеши, жена Василия. По паспорту.
И Лиля на негнущихся ногах пошла к двери. От судьбы не уйдешь. Но на пороге нетерпеливо маячила Галина:
- Чо застряла там, Лильча? А я уж напласталась в огородчике… Спину ломит чо-то. Вот шшавелю вам прямо с грядки, витамины.
Мать была в своем амплуа.
Востро глянула на мальчика, сидящего на горшке.
- Ну, и чо вы тут? Бледные оба, как поганки… захворали чо ли? Еще не лучше!
Лиля подумала, что всё-таки мама так и не успела полюбить приемного внука. Но эта слабая мысль уже не огорчила ее как прежде. Может, и к лучшему...
- Куда таку иордань налила? – воскликнула Галина, принимая из рук дочери большую чашку с чаем.
- С душицей? Ну ладно…
Отхлебнула, захрустела куском пиленого сахара.
Лиля стала вытирать попку Алёше. Но не справилась – уронила горшок. Неловкая, не живая…
- Мама, я тебе помогу – заволновался мальчик. Побежал за тряпкой в кухню.
- Господи, от кулёма! – не смолчала мать, шумно вставая из-за стола, – как сглазил тебя кто!
Посидела пять минут. Осмотрелась.
И как всегда категорично отрезала:
- Надо тебе на работу, вот чо, Лильча, я тебе скажу. На люди! К книжкам своим или еще куда... А парнишку в садик. Большой уж… И муж больше ценить будет!
На секунду дочь качнулась было к матери, к ее крепкой как сама земля крестьянской груди – рассказать, поделиться своей новой бедой, совета спросить… Но остановилась. Застыла. Ничем мать не поможет тут. Ничем… Расшумится, разбушуется, еще хуже сделает… Как тогда. Нет, Лиля не винила мать за то роковое вмешательство в свою судьбу - вот такая она, лихая, решительная, не то что сама Лиля...
Вскоре распрощались – сухо, как не близкая родня.
Лиля с Алешей не пошли провожать бабушку за ворота, как обычно. Ни сил, ни смелости не нашлось у женщины для этого. Черная тень с закрытым наглухо лицом мерещилась ей повсюду.
...
Никогда еще Лиля так не ждала и так боялась прихода Василия. В ней росла и твердела уверенность, что тот обязательно встретится с бывшей женой. И всё решится… Да что там, оно уже и так ясно. Родная мать, хоть какая, а известно, лучше… И ему ее жалко… Не разлюбил, видать...
Механически двигаясь, варила зеленые щи, что-то протирала, бестолково переставляла. Нет, это не ее гнездо, всё это счастье ей не положено. Она не настоящая мать, не настоящая… Уходить ей надо, но куда?…
Алеша же весь день обнимал ее за шею, вопросительно заглядывал в глаза – чувствовал неладное. После обеда заснул. Устал от грусти матери… Лиля присела около кроватки, долго глядела на голубоватые веки, длинные ресницы, на побуревший уже большой шов на ручке ребенка, такого родного, выстраданного…
Теперь, когда он уснул, она дала волю слезам, и они неостановимо текли по ее щекам, заострившимся скулам, худенькой шее без украшений и крестика. Слово «не настоящая» било ее хлыстом, не давало дышать…
Да, да, ей надо уйти. Вася приведет настоящую мать и жену в дом. И пусть они живут все вместе. Она не станет им мешать… Лиля вынула из стола заветную тетрадку – дневник. Не открыв, взяла с собой. Записи в тетрадке кончались на строчках Есенина "Грубым дается радость, нежным даётся печаль..."
Замерла на минуту – написать записку Васе? Нет, раздумала. Ни к чему.
Из кладовки кое-что нужное еще взять… И выскользнуть бесплотной тенью за нагретую дверь, прикрыв ее на щеколду снаружи. Какой яркий, какой слепящий день! Быстрее, быстрее, пока силы есть…
Нырнула в пахучие заросли за заплотом – уже по грудь, а где и в рост человека: кружевная бузина, молодая черемуха, любимый багульник… Цепляются за подол, будто не пускают Лилю: не ходи!… Но она - вся до изболевшегося дна - по тропке узенькой уже устремилась туда, туда, где папка спит вечным сном, птахами июньскими отпеваемый. К нему...
Вот и кладбище поселковое - островок покоя и любви не земной, не возможной здесь… Припала к бугорку с железным памятником, с маленьким целлулоидным овалом: «Прости, папка, не могу больше…» Смутно мелькнуло "Отче наш..." Смешались мысли, затопило их будто паводком весенним, ледяной кашей.
И вместо отца увидела прямо перед собой родниково-прозрачные очи Алексея, первого мужа, любови своей несбывшейся. Он, кажется, звал ее к себе – легкой, милой сердцу улыбкой. Или что-то другое сказать хотел – что любит? И верит. И просит о чем-то? Молиться просит? Но как? Лиля еще не научилась, не запомнила все эти странные слова из той краткой жизни, в семье староверов-беляков, как мать их называла...
И где он сам? Нет его… Монастырь его дальний-предальний укрыл или уже в небесном он, чистый, служит?
Лиля больше не раздумывала. Возвращаться некуда. Мешает она всем. Не удалая, нелепая, во всем сама виноватая. Вот он толстый сук. Подходящий вроде...
Мелькнули картинки: летит дымкой по ветру ее белоснежная фата, потом свекровь - застыла с древними иконами, дальше мать в черном платке у стайки с поросенком, братик Пашка в солдатской форме, хмурится отчего-то… И уже в самом конце – Василий с Алешенькой на смуглых руках. И с гагаринской своей улыбкой.
"Будьте счастливы!" – крикнула им Лиля изо всех сил. Да только никто не услышал. Разве что высокая береза дрогнула нижней своей веткой под нетяжелым, почти девичьим телом…
И капли светлые с листвы молодой наземь уронила.
И еще прозвенело еле слышным колокольчиком где-то в сиренево-обманчивом воздухе: «Ли-ля, Ли-ля, Ли-ля- ли!…» Как в самом начале этой повести – том, далёком-далёком, многообещающем…
......
Я часто вспоминаю о Лиле. Почему, почему так случилось? Или так: зачем взяла она на себя такой страшный грех? Чистая душа, родничок незамутненный... Не выдержала испытаний? Казалось бы, коренная сибирячка, не балованная комфортом и безделием. Не эгоистка, скорее, наоборот. Жертвенность ей свойственна была, от любви. Слишком жесток оказался мир неё для слишком ранимой? Вину непомерную на себя решила взять?
Почему, почему не оказалось рядом умудренного верой человека? И сам Бог оказался от Лили слишком далеко...
Эх, Сибирь, Сибирь, моя великая, полудикая и несмиренная родина! Лежишь, затаившись, силу свою шаманскую бережешь до времени. И ни одной церквушки на тыщи верст... Не сильно тебе это надо, видать.
Кто знает, что было бы, останься Лиля в богобоязненной семье первого мужа? Судьба ее могла бы сложиться совсем по-другому. Но это сослагательное наклонение. Вмешался непокорный да своевольный дух рода беглых каторжан, бунтарей и безбожников. И легло пятно черное на поколения вперед...
Горько, что как совершившая смертный грех самоубийства Лиля лишена церковной молитвы.
Но можно и необходимо молиться келейно: "Взыщи, Господи, погибшую душу Лилии, аще возможно есть, помилуй. Неисследимы судьбы твои. Не постави мне во грех сей молитвы моей. Но да будет святая воля Твоя!"
Святый мучениче Уаре, моли Бога о Лилии и о нас грешных.
..........
Родные позже написали, что иногда на могилу под разросшимися кедрами приходит худенький юноша, и сидит там по часу, о чем-то глубоко задумавшись. Белоголовый светлячок... Кажется, Алёшей зовут.