ПЕРЕКЛИЧКА
Ход кеты
Посвящается Борису Сохрину
Идёт кета. К утру у браконьеров
на чердаках капроновые сети
ещё сыры. А браконьеры спят.
И четверо парней из Рыбнадзора
с пустыми от бессонницы глазами
стучат на Усымань на двух моторках,
уставшие за сорок человек…
Идёт кета… Нанайцы по рыбхозам
хмельные с вечера, едва проснувшись,
покуривают трубки возле лодок.
На лодках их японские моторы
не успевают толком остывать.
И на верёвках – пламенем – юкола,
собаки тяжелы и неподвижны,
и втоптанная в землю каблуками
блестит на солнце рыбья чешуя.
Идёт кета… Директор рыбзавода
кричит кому-то в телефон:
"Где тара? Мне нужно тару, а не обещанья!
Вы мне сорвёте план!" Идёт кета.
И женщина красивыми руками
над белым тазом ловко держит рыбу,
надавливает рыбе на бока –
и сотни солнц оранжевых и ярких
горят в эмалированном тазу.
Идёт кета, и вдоль таёжных речек
стоят медведи, вглядываясь в воду
и коротко взмахнув косматой лапой,
вытаскивают рыбину на берег
и волокут её в сухой валежник,
чтоб чуть притухла… А кета идёт.
Она идёт и разрывает сети.
Она идёт – и бьётся в днища лодок.
И кажется, что можно через реку
пройти по этим тёмносерым спинам
и ног не замочить. Идёт кета!
Идёт. Против течения. К истокам.
Чтобы дойти. Дать жизнь. И умереть.
И всплыть, качаясь, кверху белым брюхом…
Всё кончено теперь. Она пришла…
И над водой унылыми кругами
расчётливо кружится вороньё.
И под водой в скоплениях икринок
несмело начинает биться жизнь.
………………………………………
Я видел ход кеты на Усымани
и знаешь, я хочу тебе сказать:
-- Давай, Борис, кончай тянуть волынку
и разводить словесные воланы.
Я видел ход кеты. Вставай. Пойдём.
Туда – против течения, к истокам
каких-то самых нужных, точных слов,
чтобы в строке – в оранжевой икринке –
горело солнце и дышала жизнь.
И пусть нас душат сети консультантов,
пускай не создан "Литнадзор" и тары
в редакциях для нас не выделяют,
а критики – медведями дерут
и волокут на свалку… Что нам это!
Она лежит, блестящая икринка,
и солнце бьётся в ней, слепя глаза…
А мы с тобой – всплываем кверху брюхом
и судорожно жабрами поводим…
Вот так, Борис… Давай вставай. – Пойдём!
Автор этих живых и ярких стихов Валерий Мещеряков. Написаны они были в 60-х годах 20 века. Адресат -- Борис Сохрин -- много лет дружил с Валерием. Их дружба порой прерывалась размолвками, но потом они снова тянулись друг к другу ("Нас затопит покой разговора…" из стих. "Мещерякову"). Борис познакомил меня с Валерием в идиллический период их отношений. Он с восторгом говорил о своём друге. Валерий сочинял песни и сам исполнял их под гитару. В памяти остались посиделки у них на улице Маяковского. Одну его песню мы с мужем и теперь вспоминаем каждый день Победы:
День Победы – день печали,
строгой памяти конвой.
И тяжёлое молчанье
между первой и второй.
Очень любила я его "Пригород"
Пригород. Пригород. Пригород.
Дача. Заборы. Тоска.
Выгорит, выгорит, выгорит
в бронзовых соснах закат.
Снова и снова запетую
крутит пластинку сосед.
Медленными велосипедами
вечер звенит на шоссе.
Особенно вот это: "медленными велосипедами и т. д. "
Или "Песенка о снежном человеке".
Почему не сходит к людям
снежный человек?
Потому, что это очень
нежный человек.
И он совсем не страшный,
просто он немного странный
и очень деликатный человек.
Он привык на Гималаях
к снежной высоте.
Он привык на Гималаях
к нежной простоте.
Он и по снегу ступает
так, что снег под ним не тает.
Ну, а что следы находят,
это всё следы не те.
В 1998 году, когда Валерия уже не было в живых, мне прислали из Петербурга только что вышедший, единственный сборник его стихов "Над полем бед моих…", и это стало для меня большим сюрпризом. Я поняла, что не знала его. По своей преданности слову, по тому, как он жил им, играл с ним, это был поэт. "Поэтическая работа души шла непрерывно до самого конца", -- написал автор предисловия к его книге А Тарусинов. Как поэт Мещеряков вёл жизнь весьма затворническую, много писал, но не стремился печататься. Способы, которыми надо было этого добиваться, ему не нравились. Он больше ценил возможность оставаться самим собой.
Только нужно так на свете
нам прожить недлинный век,
чтоб всегда ты мог ответить:
"А вот такой я человек".
Валерий Львович Мещеряков родился в Ленинграде в 1933 году и прожил в городе все 900 дней блокады. У него есть стихи о мальчишках, собиравших книги из разбомблённых библиотек и тащивших их домой на сжигание в буржуйках.
И худенькие мальчишки,
вздохнув, отрывали от книжек
прочитанные страницы,
которые завтра утром
должны пойти на растопку
Это он о себе. Так он пристрастился к чтению.
Закончив в 1957 году ЛИТМО (Ленинградский Институт Точной Механики и Оптики), Валерий всю жизнь проработал инженером.
С Борисом Сохриным они познакомились ещё в младших классах школы. У них была такая компания "интеллектуалов", они вместе сбегали с уроков, заменяя их дневными сеансами в кино, бродили по городу и говорили, говорили. Эта "могучая кучка" продержалась вместе многие годы ещё и благодаря их общей учительнице, Зинаиде Васильевне Назаровой, у которой они обязательно все собирались раз в год. З. В. – замечательная женщина, о ней надо писать особо.
Валерия не стало в 1996 году. А в 1998 Сохрин написал своё "Памяти Мещерякова", в котором запечатлено их мальчишеское шатание по Ленинграду.
"Сидел на закате опоссум
и тихо смотрел в коммунизм"…
Шуточная бессмыслица без продолжения,
придуманная Валерием Львовичем ещё в
школьные годы.
Пока на ветках сквера
листвы осенней крошево,
направимся, Валера,
к читальным залам прошлого.
Весь город перед нами
внимательно, не втуне
исчерчен письменами
мальчишеских раздумий.
Нам эти тексты заданы
решётками литыми,
фронтонами, фасадами
в классической латыни.
В исток Садовой выльется,
багрянцем небо тронув,
старинная кириллица
каштанов, вязов, клёнов.
Прочтём их до последнего,
и, как по шкуре барсовой,
пройдя дорожки Летнего,
Михайловский и Марсово
неспешно перелистываем,
чтобы не слишком скоро
обдать себя неистовой
патетикой простора
и двинуться вдоль пристани
в распахнутости пристальной,
готовой нас одаривать,
нести нам дани -- далями,
деталями -- визирами
от будничной банальности…
Ни Мещеряков, ни Сохрин не были критиками и ниспровергателями режима. Они принимали жизнь, как данность, искали (и находили!) в ней лирическую составляющую, выход из "будничной банальности". Это их объединяло между собой и отдаляло от поэтов-шестидесятников, хотя оба, каждый в отдельности, дружили с Леонидом Агеевым. Но сравнив два приведённых стихотворения, мы можем отметить и различие между поэтами. Мещеряков целиком повёрнут к "вседневности прекрасной" (Сохрин) и сочно, вкусно её описывает. Борис Сохрин в первую очередь книжник, поэтому у него "фасады в классической латыни", "старинная кириллица каштанов, вязов, клёнов", поэтому "Михайловский и Марсово неспешно перелистываем".
Борис Сохрин (1932-2009) так же, как и Валерий, не увидел первой своей книги. Под названием "Отрадное" она вышла только в 2013. Борис, по его собственному определению, был бродягой, чему способствовала полученная им специальность шофёра. А последние двадцать лет своей служебной "карьеры" он работал механиком по ремонту рефрижераторных поездов, в которых и разъезжал по всей России. Он с детства писал стихи, а в отрочестве влюбился в поэзию Артюра Рембо и посвятил этой своей любви многие годы жизни. Результатом явилась поэма "Смерть негоцианта", которая впервые увидела свет в альманахе "Гнездо" за 2003 год. В книге "Отрадное" напечатаны стихи и поэмы Бориса, а также его "Записки о музыке".
И вот именно эта, "музыкальная" часть книги вызвала одобрение и даже восхищение многих, кто её прочёл. Приведу мнение незабвенного Самуила Лурье (из письма ко мне): "Что же касается "Записок о музыке", - то это выдающееся произведение; ему суждена, я думаю, долгая жизнь. Его будут переиздавать и цитировать. Это свободная, легкая, умная проза. И в ней запечатлено счастье, дающееся немногим, именно как дар, ничуть не меньший любого таланта: счастье чувствовать культуру, искусство, мир эстетических ценностей -- как соприродную среду".
Остаётся добавить, что в единственном сборнике Валерия Мещерякова нет стихотворения "Ход кеты". Не знаю, по каким причинам его внучка, составлявшая книгу, не включила его. Борис Сохрин считал, что и другие хорошие вещи Валерия почему-то остались за бортом. Это он уже из Германии прислал мне стихи своего друга. Теперь, к сожалению, нет в живых ни Ирины, его жены, ни внучки-составительницы. Не с кого спросить.
На этом, я думаю, можно закончить рассказ о двух поэтах.
Елена Иоффе
1.03. 2016 Иерусалим