Журналист Шаврей пишет, что Дмитрий Башкиров – «живая легенда. Истинный «последний из могикан». Несмотря на то, что ему уже за 80, обладает совершенно ясным умом. Говорит сочно, красочно, с юмором и по существу».
Интервью, взятое у прославленного пианиста, весьма интересно:
Привожу его с небольшими сокращениями:
– Можете рассказать, отчего с 1980-го по 1987-й советская власть вас не выпускала за рубеж?
– Это долгая история. Вернее, даже целая череда историй. Начать с того, что я не диссидент. Просто так сложилось, что «на заметку» меня взяли еще в конце 1950-х.
Тогда, в 1958-м, в Брюсселе впервые после войны состоялась большая выставка, куда было решено отправить членами делегации молодого, подающего надежды пианиста. Им оказался я. Стали решать, что же исполнить на этой выставке?
Вопрос решался на уровне самого министра культуры Советского Союза Николая Михайлова, который ну совершенно ничего не понимал в культуре. Я не шучу. Он долгие годы перед этим был первым секретарем всесоюзного комсомола. И при этом у него был единственный признак интеллигентности – чуточку картавил, что придавало ему некоторый лоск.
Так вот, он меня вызвал и стали решать, что исполнять в Брюсселе. «Вот Владимир Ильич Ленин обожал «Аппассионату» Бетховена, поэтому будете исполнять ее – минуты три...» – сказал Михайлов. Я вам скажу корректно: сильно удивился, как это три минуты? Ведь только одна первая часть там длится девять минут!
«Ну, вот из этих девяти минут и выберите три, это и будет фрагмент!» – сказал министр. Я сказал, что, видите ли, так не принято поступать, я тогда уж лучше откажусь от поездки.
И министр ответил: «А вот председатель Президиума Верховного Совета Советского Союза Климент (при этом он ударение в имени маршала ставил на первый слог) Ефремович Ворошилов считает для себя честью представлять нашу страну в Брюсселе! А вы не считаете честь выступить?»
Далее есть другая история. Одна моя коллега, именитая пианистка, написала однажды на меня натуральный донос. Дело в том, что один из ее учеников перешел в мой класс. Ей это не понравилось, и она сообщила, что я, дескать, принимаю к себе в класс за взятки. Меня тут же вызвали почему-то в партийные органы, хотя членом КПСС никогда не состоял.
Там сидел очень серьезный человек, который сказал: «Так и сяк, у нас на вас поступил сигнал!» Я ответил обстоятельно, что все это ерунда. И на всякий случай спросил: «А от кого сигнал-то?» И он проговорился, сказал фамилию.
При этом хочу вам сказать, что эта моя коллега до сих пор не знает, что я знаю, что именно она на меня написала донос. Когда я уходил из того кабинета, мне в спину донеслось: «И скажите больше спасибо, что вы не член партии, а то мы с вами разбирались бы более серьезно!»
И вот клянусь мамой, после этого я обернулся и с солнечной улыбкой воскликнул: «Большое спасибо, что я не член партии!» И поклонился. Разумеется, меня взяли «на заметку». Я вам еще не надоел?
– Ни в коем случае!
– Тогда продолжаю. В январе 1980 года меня перестали выпускать на гастроли за рубеж. Единственно, к чему можно было придраться, так это к тому, что моя дочь вышла замуж за скрипача Гидона Кремера. Они в то время по разрешению министерства культуры выехали в Европу концертировать на два года. Потом они попросили продлить этот срок, но Москва потребовала личной явки для решения этого вопроса. А я тогда играл в Сплите (бывшая Югославия).
Кремер прилетел ко мне туда посоветоваться, стоит ли ехать в Москву. Он боялся, что его больше не выпустят за рубеж. Я сказал: «Не бойся, у тебя уже имя и на такой скандал никто не пойдет». Так и вышло.
Но вдруг, совершенно неожиданно для меня, в ноябре 1979-го Кремер, который все эти два года вел себя корректно, дал интервью изданию «Шпигель». И в нем достаточно откровенно высказал все, что думает о происходящем в СССР.
Помню, я в тот момент играл в Будапеште, и дочка с зятем приехали ко мне повидаться. Когда они пришли в гостиницу, их ко мне просто-напросто не пустили!
Представляете, дочь к отцу не пускали! Только после того, как она мне позвонила по внутренней связи, я спустился и провел её с Кремером в мой номер.
То есть, я устроил скандальчик. Разумеется, кто следует дал «сигнал» о происшедшем в Москву. И вот после этого меня как бы попридержали.
Сразу забыли о том, что меня собирались представить к званию народного артиста. Перестали передавать по радио. Но репрессий всё-таки не было. Я с удовольствием преподавал. Например, из консерватории не уволили.
И у меня не было депрессий, сплошная экспрессия! Каждый сезон у меня бывало по 55 концертов, и везде были полные залы. Главное, у меня была публика, которая обожала меня и которую обожал я. Главное, что я занимался музыкой, и она давала мне силы жить дальше!
– Вам наверняка часто говорили, что вы обязаны написать книгу?
– Говорили, и не раз. Но не надо меня уговаривать. Всё-таки самое главное «моё» – это музыка, а мемуары писать – уже совсем другое. Ну, напишу мемуары. Это может быть интересным, да. Но это будут какие-то «остатки Башкирова». Хорошо хотя бы, что не останки.
– Великий композитор и пианист Сергей Рахманинов застраховал как-то раз свои руки на миллион долларов. А вы страховали свои великие руки?
– Тут могу рассказать другую историю. Был такой пианист Карл Цакер, который взял и застраховал свои руки. После чего действительно неожиданно повредил палец и получил за это весьма приличную сумму.
И представляете, перестал быть пианистом. Зато стал дирижером!
Нет-нет, я не из тех, кто страхует свои руки и как-то особенно сильно их бережет. Во всяком случае, на кухне с ножом орудую спокойно.
А сейчас страховать руки? Ну, вы мне льстите. Мне уже за 80 лет, и мои руки и пальцы уже не так дорого стоят...
– В жизни вы душевный и милый рассказчик. Но я побывал на вашем мастер-классе и был впечатлен, насколько вы строгий учитель. Мне даже в какие-то моменты было жалко ваших учеников...
– Я действительно очень строгий педагог. И не случайно, как бы в шутку, называю своих учеников «жертвами». Я никогда не позволяю своим ученикам делать того, что не позволяю делать и себе.
Зато в результате, когда мои ученики выступают и побеждают на международных конкурсах, члены жюри всегда удивляются: казалось бы, Башкиров пианист с такой яркой индивидуальностью, но, к счастью, не тиражирует самого себя. Все его ученики разные. И объединяет их всех, как минимум одно – на 90% они все порядочные люди.
Если же говорить более глубоко... Понимаете ли, сейчас у большинства современных пианистов совсем иное отношение к публике. Я не ворчу, но это правда: нынче превалирует прагматизм и желание извлечь максимальную пользу из своего таланта. Есть желание работать на публику, получать большие заработки и занять некое положение в обществе. Не буду называть вам фамилии этих музыкантов, они всегда на слуху.
Вот в мое время это не прошло бы точно. В мое время у исполнителя было желание вовсе не угодить публике, а дать ей нечто, что ее хоть чуточку приподняло бы духовно. В мое время проникали при этом в саму идею произведения. Сейчас многие молодые пианисты переворачивают все вверх ногами и называют это интерпретациями.
Вообще, много опасностей у нового поколения. А я все-таки учился у Гольденвейзера, и мне хотелось бы донести эту великую школу пианизма до современных музыкантов. Поэтому я строг, да.
– Вы наверняка из тех людей, которые сожалеют, что классическая музыка не для широкой аудитории, что она, увы, удел избранных?
– А я всегда, еще в советские годы говорил, что классическая музыка – не для всех. Не надо говорить слово «элитарное искусство», но то, что классика не для широкой публики – точно. Нельзя высшую математику понимать всем. Арифметику да, нужно знать всем. Но не высшую математику. То же самое в искусстве.
Другое дело, увеличивается ли количество слушателей, которые по записи на пластинке могут отличить одного исполнителя от другого? И в чем отличие одного музыканта от иного? И в чем эти тонкости?
Помню, приехал в Москву с концертом великий Владимир Горовиц. И на пресс-конференции его спросили, как он относится к Рихтеру. Горовиц сказал: «А, это тот пианист, который играет всё по нотам?» Вот так: есть Горовиц, а есть Рихтер. Две разные величины.
И вот мне кажется, что количество людей, которые разбираются в таких тонкостях, нынче все-таки увеличивается. Так что если кто-то скажет: а, этот Башкиров уже старый, брюзжит, то я отвечу: нет-нет, я совсем не ворчун, а наоборот, очень даже большой оптимист, совсем как какой-либо молодой парнишка.
– На пресс-конференции вы сказали, что расстались со своим учеником, известным латышским молодым пианистом Вестардом Шимкусом. Но подробности этой истории опустили...
– А зачем подробности? У нас с вами все-таки не частная беседа, так что не надо говорить подробности. Могу только повторить, что это действительно очень талантливый пианист — и технически, и музыкально. Да, он с хорошими виртуозными данными и своеобразным артистическим нутром. Но...
Ну, например, когда он учился у меня в Мадриде, он во время ученического концерта попросил разрешения сыграть джазовую импровизацию на тему Девятой симфонии Бетховена.
Знаете ли, я сам обожаю джаз. Но я Вестарду запретил во время консерваторского концерта так поступать.
У него чрезвычайные амбиции, не подкрепленные достаточной самокритикой и, что очень важно, самоиронией. И как результат – по большому счету, все это лимитирует его потенциальные внутренние возможности. И что будет через 10-20 лет? Пользуясь случаем, хочу передать Вестарду, очень самобытному пианисту и, конечно же, замечательному концертирующему пианисту, успехов.
Анекдот от Башкирова:
Устроители приезда выдающегося пианиста поинтересовались у него, что он хочет пить во время проводимых им мастер-классов – чай, кофе или воду?
Башкиров ответил анекдотом: «Крестил однажды батюшка новорожденного. После чего служителя культа, разумеется, пригласили в гости. Хозяюшка поинтересовалась, что желает батюшка: винца или водочки!» И батюшка басом пропел: «И пи-и-и-иво – тоже!»
После паузы Башкиров сказал: «Но в принципе, мне хватает минеральной водички, мне много не надо…»
Продолжение следует: http://www.proza.ru/2018/07/23/2003