Амвросий последнее время чувствовал себя хуже. Сердце явно не справлялось с огромной массой тела, которую он бережно нагуливал без малого шестьдесят семь лет.
Как же в детстве было хорошо - ешь, пей, беги! Любое насилие над молодым организмом воспринималось как задуманное удовольствие.
Потом, годам к сорока, тело Амвросия время от времени стало дурачиться, пробовать на зубок непослушание. Однако о пагубном телесном своеволии речь ещё не шла. Отдельные сбои в послушании походили на задумчивость верного пса, который заблудился в запахах, очнулся, услышав окрик хозяина, и тотчас бежит к ноге.
К пятидесяти годам появилась одышка. Она не была похожа на отдышку немощных стариков, которые через каждые двадцать метров останавливаются перевести дух. Просто стало немного труднее, чем раньше, бегать одну-две остановки за трамваем. А если серьёзно, несмотря на то что Амвросию стукнул полтинник, никто не давал ему более сорока – сорока пяти лет. Да и он сам воспринимал благополучие собственного тела как нарочитую парадигму судьбы, поэтому не считал нужным заниматься здоровьем, несмотря на первые робкие звоночки старости.
В заботах и размышлениях о судьбах мира Амвросий дожил до цифры шестьдесят. И вот тогда-то с его верным товарищем-телом случилась странная метаморфоза. Как выпавшая из рук фарфоровая чашка ударяется о случайную преграду и рассыпается на множество не связанных друг с другом осколков, так тело Амвросия развалилось на множество болезненных фрагментов. Ум понуждал тело к движению, в то время как подсечённые артрозом колени скрипели и отказывались не только двигаться вперёд, но вообще куда-либо передвигаться. Все его внутренние органы, строго говоря, перестали быть внутренними и настоятельно потребовали к себе внимание извне.
Амвросий трудно вживался в непривычную для себя роль болезненосца. Он тяжко страдал, страдания изменили его привычный образ жизни. Но главное, изменилось внутреннее психологическое состояние: в попечениях о здоровье куда-то делась его неизбывная радость жизни, вместо этого он стал угрюм и немногословен. Утро нового дня Амвросий встречал с тихой радостью о временно несостоявшемся факте своей физической смерти.
Зато у него появился друг. Сдружился Амвросий с маленьким капризным тонометром. По двадцать раз на дню старик измерял давление, хотел узнать: где зарыта собака его нестроений? А тонометр, поди, не дурак. То давление подкрутит, хоть святых выноси, то пульс пробьёт, будто очередь из автомата Калашникова выпустит. Амвросий верил каждой цифре на экране любимца Тоноши (так от звал своего дружка) и пестовал тонометр, словно дитё малое – тряпочкой протрёт, в чехол бережно положит. А хитрецу того и надобно, в прежние-то времена валялся в чулане, как барахло ненужное, а теперь вона - первейшая необходимость!
Случилось как-то Амвросию сойтись в лифте с молодой парочкой, живущей этажом выше. Лифт возьми и застрянь. День был рабочий. Ребята связались по громкой связи с диспетчером, через двадцать минут приехала дежурная команда Мослифта и освободила пленников. Обычная история. Однако, то, что произошло за эти двадцать минут в лифте, явилось началом восхитительной истории, повествующей о победе творческого духа над унылой великовозрастной смертью. Вот послушайте.
- Амвросий Ипатьич, отвернитесь, пожалуйста, я хочу девушку поцеловать! – веселился сосед Вовка, закончив разговор с диспетчером. - И вообще, что-то я вас не узнаю, господин хороший, осунулись, постарели, что это с вами, никак годы берут своё?
- А ты, Владимир, не смейся. Если я тебе про свои болячки сказывать стану – двое суток тут просидишь, тебе это надо?
- Ипатьич, не обижайся! Это я так, по-соседски.
Ребята обступили Амвросия и стали гладить его по плечам, выговаривая слова любви к почтенному возрасту. Они дарили Амвросию своё тепло, а он тайком жмурился от удовольствия. Ему стало одновременно и жалко себя и весело на душе. «Вот ведь, - думал старик, - сопляки, зелень капустная, а меня утешают, будто Боженька Свой дивный перст на чело возложил!"
Подъехала аварийка, лифт бережно отбуксировали на первый этаж и выпустили пленников. Обняв на прощание Амвросия, ребята сбежали по ступенькам в вестибюль подъезда и умчались на улицу. Мастеровые принялись деловито чинить неисправность. До Амвросия никому не было никакого дела, и он тихо, переваливаясь со ступеньки на ступеньку, поплёлся к себе на третий этаж. «Как в лифте-то хорошо было! – нашёптывала мысль-старушка, ковыляя чуть поодаль. - Верно говорят: «пока не упадёшь, судьбу не встретишь», прости Господи».
Амвросий с великим трудом поднялся на лестничную площадку третьего этажа, отдышался, не торопясь отыскал ключи и открыл дверь.
- Так, где прячется мой Тоноша? Вылезай, Тоноша, хватит шалить, всё равно найду! – Амвросий вздохнул и принялся разыскивать запропастившийся измеритель давления.
Минут через десять он рассеянно взглянул на своё отражение в старом напольном зеркале (зазеркалье было единственным местом, куда он ещё не заглядывал) и увидел старого взъерошенного человека. Амвросий обратил внимание, что с каждым мгновением зрачки этого странного старика всё более расширялись от ужаса происходящего. Он приложил руку к сердцу и почувствовал крайне реактивное сердцебиение. Отвернувшись от зеркала, ещё раз оглядел комнату и заметил, что все предметы в ней будто ожили и стали медленно перемещаться, наплывая друг на друга. Подобная фантасмагория случалась с ним не раз при аномальном скачке систолического давления.
«Скорая! – подумал Амвросий, - Надо вызвать скорую!» Он поплёлся в коридор и по городскому аппарату набрал 03. В трубке ответили. И тут Амвросия пробил животный испуг: «Они сейчас приедут и, конечно, заберут меня в больницу. Я.. я не хочу в больницу!». От испуга он потерял дар речи. «Ну говорите, говорите же!» - призывно звучало в трубке.
Через минуту участливый голос дежурной сменили частые и безразличные гудки. «Не получилось…» - сокрушённо подумал Амвросий.
Кружение увеличивалось. Предметы теснили друг друга. Их очертания замысловато переплетались и создавали новые странные формы. «Боже, где мои таблетки?!» - кто-то вспомнил о лекарствах глубоко внутри Амвросия. Старик стал лихорадочно перебирать ворох початых коробочек. Он никак не мог найти очки, чтобы прочитать названия, и определял «то - не то» по расплывчатым пятнам цветных этикеток.
Наконец, он нашёл нужную пачку, вытащил из пачки гофру с единственной сохранившейся таблеткой и дрожащими руками стал выковыривать из упаковки заветную пилюлю. Он почти достал её, как вдруг пилюля выпорхнула из рук, упала на пол и провалилась в щель между половицами. Амвросий долго смотрел ей вслед, не в силах признать, что случилось непоправимое… «Нет-нет, я должен обязательно принять таблетку. Вот сейчас оденусь, пойду в аптеку и куплю. Пойду и куплю!» С этими словами он кое-как нацепил пальто и прямо без шапки потрусил к двери.
Приоткрыв дверь квартиры, старик увидел сквозь пролёты этажей совершенно разобранную лифтовую шахту и спины рабочих аварийной бригады. «Как же так…, - заныло стариковское сердце, - у меня же не получится...» Действительно, одолеть пешком три огромных сталинских этажа, отделяющие его от заветной аптеки, старику казалось задачей немыслимой. Он закрыл дверь и приготовился к худшему.
Решив уютно встретить смерть, Амвросий зашаркал в комнату к своему любимому диванчику перед телевизором. «По дороге» ему на глаза попался чёрный комок телефона. «Ах, да, скорая…» - встрепенулась мысль, как испуганная чёрная птица. Вытирая бегущие по щекам слёзы бессилия, старик сделал несколько шагов к телефонной тумбочке, но споткнулся о какой-то предмет на полу и стал падать. Пытаясь задержать падение, он опрокинул на себя тумбочку и больно ударился головой о половицу. Страх перед смертью и физическая боль вызвали в Амвросии сильнейшее волнение. Его слабое сердце на этот раз не выдержало. У Амвросия случился сердечный приступ. Ещё не понимая глубины произошедшего, старик последний раз попытался встать, цепляясь за выступы предметов. Как умирающее животное сжимает перед смертью челюсти и фаланги лап, повинуясь последнему инстинкту жизни, так и он сгрёб с пола ладонью какой-то небольшой предмет, который, видимо, и послужил причиной падения. Последнее, что отразилось в глазах старика – зажатый в ладони тонометр с мерцающей на бледном экране надписью «Поздно!».
…Юноша размашисто нажал клавишу «point», спорхнул с прикомпьютерной табуретки и весело пропел: «Ай да, Вова - сочинитель, ай да, Вова - сукин сын!» Его тонкие длинные пальцы, похожие на когти огромной птицы ещё подрагивали, набивая в воздухе новые литеры. А породистый с лёгкой горбинкой нос, напоминающий костяной клюв крылатой сирены, всё более задирался самодовольно вверх, празднуя окончание ёмкой литературной работы.
Симпатичная, абсолютно рыжая девушка, которая во время сочинительства висела у него на плечах и дышала в ухо, улыбнулась и спросила:
- Слушай, Вов, откуда ты знаешь про все эти старческие ля-ля?
Парень набрал в лёгкие воздух и только хотел поразить возлюбленную словами о таланте и писательской интуиции, как вдруг девушка заметила в его совершенно чёрной ветвистой шевелюре… белый седой волос. Это её озадачило и не на шутку встревожило. Она ладошкой прикрыла рот раздувшемуся, как лягушка, сочинителю и, подбирая слова, произнесла:
- А ты не мог бы вернуть старику жизнь? Пусть живёт, а?
- А как? Он же уже того!..
- А ты попробуй, у тебя получится! – девушка обняла ладошками непослушные чёрные вихры своего возлюбленного и незаметно, подцепив пальчиком, выдернула из шевелюры тот самый единственный седой волосок.
Парень пожал плечами и нехотя вернулся на табурет.
-Ладно, попробую, - выдохнул он и включил компьютер.
…Амвросий пролежал без сознания неопределённо долго. Его тело остыло до такой степени, что сквозняк зимнего морозного воздуха, скользящий по половицам со стороны балкона, показался ему горячим суховеем. Наконец старик открыл глаза и, не поворачивая головы, стал оглядывать комнату. Предметы больше не плавали перед глазами, однако, даже самые привычные из них казались Амвросию почти незнакомыми. Он как будто перелистывал пачку старых фотографий, чудом сохранившуюся от далеких прошлых дней. Амвросий не сомневался, что видит настоящее, но видит как бы извне, словно из могилы.
Старик перевёл взгляд на зажатый в ладони тонометр. «Ах да, я же того, помер что ли? Да нет, вроде…» При этих словах он почувствовал под сердцем приятное шевеление. Тёплый, омытый кровью комок необъяснимой надежды тихо подавал признаки жизни. Комок увеличивался в размере и прорастал стволовыми клетками в его дряхлые омертвевшие капилляры. Амвросий разжал ладонь, и тонометр выкатился на половицы. «Нет, голубчик, не поздно!» - губами прошептал старик, пытаясь хоть немного приподнять тело. Опираясь на поваленную тумбочку, он наконец встал и шатаясь направился через комнату на балкон.
Распахнув балконную дверь, Амвросий почувствовал, как в комнату ворвался хмельной морозный ветер. Старик жадно, насколько позволил остаток сил, вдохнул колкую январскую арому. «Поздно, говоришь? Э, нет, брат, шалишь!» Вдруг он нахмурил брови и отмахнулся рукой, как от наваждения – ему захотелось... подпрыгнуть! Мысль требовала невозможного. Но чем более странной, даже губительной казалась ему эта затея, тем настойчивей полумёртвое тело старика нуждалось в прыжке.
Едва взмахнув обвислыми вдоль тела руками, он попробовал оторвать ступни от пола, но вялые, поражённые артрозом старческие ноги только шаркнули дерматиновыми подошвами о кафель балкона. «Шалишь, брат!» - старик разжал ладони и снова сжал из, ухватившись за перилу балконного ограждения. «Не дури, Зяма!" – шепнуло его левое разумное полушарие. "Э, нет, брат, шалишь!" – беззвучно рявкнуло правое, раскрепощая бегущую сквозь серую массу мозга алую артериальную кровь.
Амвросий подтянулся на руках и с третьей попытки зацепился ступнёй за кованый узор на балконном ограждении. Это позволило ему чуть приподняться и перевалить на перила всю рыхлую массу тела. «Ага! – задыхаясь, простонал Амвросий. – Получилось!» Действительно, старик балансировал на балконной периле, как на цирковом канате. С одной стороны его ждал подлый Тотоша и с ним верная смерть. С другой стороны – бездонный колодец двора и мокрый после дождя холодный ноябрьский асфальт. «Уж, лучше асфальт, - подумал Амвросий, - хоть полетаю перед смертью!»
Он вспомнил, как лет сорок назад друг притащил его в городской аэроклуб. Молодые, статные, они делали всё легко и красиво. Однако первый прыжок. Зацепив крюк, Амвросий чуть замешкался. Глядя в опрокинутое вверх дном небо, он вдруг ощутил себя за пределами земной жизни. Вот сейчас он прыгнет, но не для того, чтобы вернуться домой. Реальный островок жизни сосредоточился здесь, в фюзеляже самолёта. И он не должен покидать его!..
Поток сознания прервал окрик инструктора: «Первый, пошёл!». Дед (так звали громилу-инструктора) добавил пару ласковых и пинком вытолкнул новобранца из самолёта…
Амвросий балансировал на лакированной периле балконного парапета и, казалось, вот-вот случится одно из двух разновеликих падений. Вдруг откуда ни возьмись к балкону подлетела внушительных размеров птица, похожая в темноте наступающей ночи на огромного чёрного птеродактиля. Это была сильная перистая тварь. Смоляные завитки её всклокоченной шеи напоминали закрученные на бигуди кудри, тонкие длинные когти, созданные для житейской охоты, походили на длинные писательские пальцы, привычные к работе с клавиатурой.
Ничуть не удивившись, Амвросий обхватил руками шелковистую шею птицы и перевалился с балконного ограждения на её перистую спину. Как только старик выровнял положение корпуса, птица расправила жёсткие чёрные крылья и отпорхнула в сторону. Загребая крылами воздух наподобие старой мельницы-толкуши, она поднялась над дворовым колодцем, сделала прощальный круг вдоль сталинской застройки и торжественно растворилась в черных сумерках полуночного неба...
- Ну вот, совсем другое дело! – воскликнула девушка, осыпая возлюбленного сочинителя поцелуями, - Мы победили!
Она театрально распахнула руки и, как белая лебедь, поплыла по комнате, едва касаясь пуантами пола. Совершив круг, девушка, как стрекозка, присела на колени к Владимиру.
- Помнишь нашу встречу в лифте со старичком? Ты ещё просил его отвернуться. Интересно, как он теперь?..