Открываю глаза.
Передо мной белый потолок, навесной, и неоновые лампы. Где я? Ничего не могу понять. Эй, кто-нибудь. Слышу голоса, они рядом, но никого не вижу. Кто здесь? Не могу пошевелиться. В глазах темнеет.
Снова открываю глаза.
Все тот же бело-серый потолок, теперь различаю лучше. Пить хочется. Эй, принесите кто-нибудь воды. Надо подняться. Черт, хочу поднять руку, но не могу. Вообще не могу ничего сделать. Не чувствую тела. Опять голоса. Теперь лучше их различаю: один мужской и два женских.
- Вы меня слышите? Вы знаете, где вы?
Взрослая. Сколько ей? Около 50? Она, похоже, медсестра. Да, точно, она медсестра. Надо бы ей ответить. Опять, губы не двигаются. Надо сказать ей, что хочу пить. Проклятие, опять в глазах темнеет.
Проснулась от чувства, будто куда-то падаю. Неприятные ощущения. Бело-серый клетчатый потолок, неоновые лампы. Понятно, я в больнице. Поворачиваю голову, вижу окно. На улице день. Интересно, где я вообще? На соседней кровати лежит женщина. Кажется она лет на 10 старше меня. Не двигается. У нее в горле трубка, помогает ей дышать. Она совсем неподвижна. Эй, зову я ее. Она не откликается. Наверное спит.
- Здравствуйте, как вы себя чувствуете?
Опять медсестра, но уже другая. Эта молоденькая, видимо только-только закончила институт и еще работает интерном. Поднимаюсь, чтобы сесть. Все тело колет, кости ломит, ужасно больно. Все мышцы разрывает на сотни частей, как же больно!
- Мы вливаем вам морфин, чтобы немного ослабить боль. Это максимально допустимая доза, так что если почувствуете себя хуже, дайте знать, мы дадим вам дополнительное обезболивающее.
Приятная особа. Невысокая, волосы аккуратно собраны в пучок. Большие глаза. Она красивая. Пожелав мне приятного отдыха, она удалилась из палаты. Черт, голова болит, какая-то дурацкая мигрень. Надо бы сходить в туалет. Только сейчас замечаю, что из моих рук торчат тысячи жгутов из-под капельниц. Наверное из-за них так ломит в локтях.
- Добрый день. Меня зовут Когами Наоки. Я ваш лечащий врач. Вы находитесь в городской больнице Сидзюку. Вы пробыли без сознания около трех дней, так что если вы чувствуете голод или жажду, это нормально, - он говорит спокойно, речь льется как по маслу, словно он репетировал ее все эти три дня. Молодой врач, наверное ему около 35, симпатичный, высокий, с невозмутимым выражением лица. На нем белый халат, бейдж с его именем, с папкой в руке и ручкой, стоит и записывает что-то, глядя на бесконечные данные мониторов. – Позвольте спросить, вы помните как вас зовут?
Черт, а ведь точно, мое имя. Как же это. Совершенно ничего не приходит в голову. Так, стоп, нужно успокоиться. Мое имя. Сколько мне лет. Где я живу. Сидзюку? Токио? Я японка? Совсем ничего не помню. Наверное доктор заметил, что я растерялась, раз начал что-то опять записывать. Кто же я такая и что я здесь делаю. Ничего не понимаю. Доктор Когами понимающе кивнул и вышел из палаты. Кажется за дверью кто-то тяжко вздохнул.
Новое утро.
Начинаю потихоньку приходить в себя. Вчера был такой утомительный день. Медсестры носились туда сюда и вечно что-то спрашивали у меня, например, не хочу ли я пить, не нужен ли мне плед, не хотела ли бы я почитать журнал, дважды меняли мне цветы и постоянно что-то проверяли. Постоянно говорили о докторе Когами.
Моя соседка, Айзава Асако, коматозница. Вот уже полгода лежит в коме и не подает никаких признаков жизни. Я много наблюдала за ней. Она больше похожа на живую, чем на мертвую. Дышит, хотя это и все, что она делает. Кажется врачам нет до нее дела. Но, такое чувство, будто она просто спит и вот-вот откроет глаза.
Сестры больше не задавали вопросов о том, кто я, откуда и сколько мне лет. Либо они все знали, либо им было плевать, как и на коматозницу. Доктор Когами заходил еще 2 раза, но ничего не спрашивал и почти не смотрел мне в глаза. Я его понимаю. Я бы тоже на его месте избегала взгляда пациента, у которого нет ни одного ответа, зато вопросов - хоть отбавляй.
Но, честно говоря, мне было абсолютно не интересно мое имя и собственное происхождение. Так шли дни, а я так и не попыталась выяснить, к чему узнавание в глазах медсестер и врачей.
Тело по-тихоньку начинает меня слушаться, я уже могу вставать, ходить, питаться и на сеансах реабилитации делаю явные успехи. Почти весь мой день занимает рисование: я рисую образы в моей голове, места, где возможно была, людей, которых возможно знала.
С течением времени, хотела я того или нет, узнала, что я попала в аварию. Столкнулась с машиной скорой помощи (какая ирония). Санитары не пострадали, а пациент, кажется, умер еще до столкновения с собой. Но я абсолютно не чувствую вины выжившего.
Спустя два месяца нахожусь в полном порядке. Врачи и медсестры любезничают со мной, мы много общаемся и шутим, они уже не смотрят на меня так опасливо, но, думается, чувствуют себя слишком свободно. Однако не мне их судить. Мое имя Маю, мне 26 лет, я японка, всю жизнь жила в Японии, училась в токийском университете на социолога, родители погибли, когда мне было лет 10, воспитывала меня бабушка, но она скончалась едва мне стукнуло 20. Сама пробила себе дорогу в жизнь, работала на довольно крупную корпорацию, занимаясь связями с общественностью. Куда ни глянь, а абсолютно нормальная жизнь. Тольео мне кажется, что она не моя. Я не чувствую ничего общего с этой девушкой, которой была я до аварии. Для меня она чужой человек. Сужу о ней, как о ком-то незнакомом мне. Она наверное должна была бы чувствовать себя одинокой. Я же этого не чувствую.
Четыре месяца. Я здесь уже четыре месяца. Почти привыкла быть Маю. Пытаюсь приспособиться к ее привычкам, вкусам. Это непросто. Будто пытаешься надеть на себя чужую оболочку, чужую кожу, и быть другим человеком. Доктор Когами, мой лечащий врач, решил, что я достаточно окрепла для контакта с другими людьми. Мне привели девушку, которая назвалась моей лучшей подругой. Котоко. Она милая, много смеется, хоть и видно, как она переживает. Когда мы в первый раз встретились, она набросилась на меня с объятиями и слезами, долго лепетала что-то едва разборчивое. Я сразу к ней прониклась и сочла, что тоже бы выбрала ее лучшей подругой.
Она много рассказывала о моей прошлой жизни. И почти все было на меня похоже. На ту меня, которая сейчас; потому что я не могу сказать, что похоже на ту Маю, я ее не знаю.
Шестой месяц. Меня начали мучать головные боли. По ночам я просыпаюсь с криками от кошмаров. Мне снится человек, кажется довольно близкий мне, мы ссоримся, а потом я взрываюсь. Понимаю, что это сны, но мне все равно страшно. Доктор Когами очень обеспокоен моим состоянием.
- Как вы себя чувствуете? - спрашивает он.
- Погано.
- Вам опять снились кошмары? Что вы в них видите?
Я пересказываю свои сны максимально, настолько, насколько могу их вспомнить, все в деталях. Мне кажется, он расстраивается из-за этого, поэтому со временем я пытаюсь говорить ему, что все хорошо, мне уже лучше.
Почти месяц я ни с кем не общалась, меня одолевала жуткая апатия. Все вокруг раздражало. Абсолютно. Даже коматозная Айзава. В одну из ночей меня так взбесил звук ИВЛ, что я почти выдернула из ее горла трубки. Меня, благо, оттащили.
Было тяжело. Будто в моем теле начал жить кто-то еще. И мы постоянно боролись с этим кем-то.
Однажды медсестра неосмотрительно громко сказала, что, возможно, это последствия послеродовой депрессии. Я не смогла проигнорировать этот факт. Стала расспрашивать всех и вся об этом. Если у меня есть или был ребенок, я должна об этом знать. Все сразу начинали нервничать, отводить глаза, неумело менять темы. Только Д. Когами вел себя профессионально и не отвечал на эти вопросы. По нему видно, что он опытный, научился справляться с болезненными пациентами. Он мне нравится.
На восьмом месяце поднялась температура. Я чувствую кожей, как сильно нагреваются поверхности. Почти брежу. В голову лезут непонятные образы, которые причиняют мне почти физическую боль. Вот мама с папой ведут меня за ручку в садик. Вот бабушка прикладывает мне холодные компрессы, когда я заболеваю. Вот мой школьный учитель отчитывает меня за первый прогул. Затем парк, где было мое первое свидание. А вот и первый мой дом, настоящий, мой.
Одиннадцатый месяц подходит к концу. Задаю Котоко много вопросов. На какие-то она отвечает четко и ясно, на какие-то юлит. Все понятно: это ведь социальный контракт между людьми. Но мне любопытно. Я вернулась в норму. Снова стала той, кем была всю жизнь. И безгранично благодарна той Маю, которая была вместо меня последний год. Она мне действительно помогла, без нее бы я не справилась.
Мой психолог говорит, что это последствия травмы. В аварии я потеряла ребенка, хотя была уже на девятом месяце, находилась в хрупком эмоциональном состоянии, и мой мозг создал мне альтер-оболочку, чтобы я сначала смогла восстановить физические силы.
День выписки. Меня провожают очень громко, все вышли попрощаться. Приятно до слез. Меня встречает Котоко, с букетом цветов (желтые лилия, как я люблю). Обнимаю всех сердечно, благодарю, ибо действительно всем благодарна. Эти люди были со сной весь год, поддерживали и оберегали. Заботились обо мне. Но пора начать свою жизнь заново, раз уж представилась такая возможность.
Спасибо всем, кто был со мной. Спасибо близким и друзьям. В жизни так или иначе вожна человеческая поддержка. Любое слово любимого человека лечит лучше любых лекарств. Я никогда этого не забуду.
P.S.
Прошло четыре года. Передо мной три надгробных камня. Мои родители. Я принесла Вам белые амелии, которые отец всегда покупал маме. Я очень по вам скучаю. Мне так вас не хватает. За эти годы многое, что произошло.
Но все эти годы мне не давали покоя только два вопроса. Почему Наоки так и не сказал мне, что был моим мужем, и что потеряла я нашего с ним ребенка?
Я вспомнила об этом спустя десять месяцев, проведенных в больнице. Но даже когда я выписалась, он не дал мне знать. Через год после выписки я молча выписала его из семейного реестра. Вроде бы его должны были оповестить, но он так и не явился.