Заповедный мир Веры Френкель
Когда её не стало, два близких человека, разбиравших её архив, нашли записку: "Всё сжечь". Письма они уничтожили, а рукописи не смогли.
В последнее время в Интернете появились публикации, посвящённые Вере Френкель. Поэтичный "белопенный" образ её создал на страницах своих мемуаров Василий Бетаки. Он также написал замечательное эссе, посвящённое её творчеству -- "Звучание тишины", и опубликовал некоторые из её стихов в Интернете. В 1977 году он поместил в журнале "Грани" несколько её стихотворений. Следующая подборка появилась в 1998 году в иерусалимском альманахе "Гнездо". Тираж этого издания был крошечным и практически разошёлся среди авторов и их друзей
Вера Фёдоровна Френкель родилась в 1929 году. Можно сказать, в литературной семье: родной брат её матери был поэт д'Актиль (настоящее имя Анатолий Адольфович Френкель). Это он автор знаменитых песенных текстов "Марш Буденного", "Марш Энтузиастов", "Звать любовь не надо", "Всё хорошо, прекрасная маркиза" и др. В квартире рядом с семьёй дяди Вера прожила свою короткую жизнь, прервавшуюся в 1974 году.
Стихи начала сочинять с тринадцати лет. Но была известна в литературной среде как переводчик. Переводила поэзию (со шведского – Юлиус Векселль, с польского – Тадеуш Ружевич, с немецкого – Р. М. Рильке, Э. Мёрике и др.) Переводила и прозу.
Вот что написал в предисловии к невышедшему сборнику её стихов поэт Сергей Владимирович Петров (1911-1988):
"В течение нескольких лет я был хорошо знаком с Верой Фёдоровной и знаю, что она никогда не бегала со своими стихами по редакциям, ограничиваясь небольшим кругом знакомых – ценителей её тонкой и своеобразной лирики.
Внешне её стихи похожи на верлибр: отсутствие строфики и строгого метра. Но это отнюдь не верлибр. Верлибр, особенно современный, чурается мелодики и рвётся к разговорности, а стихи Веры Френкель, напротив того, обладают мелодичностью, и сама разговорная интонация в них остаётся музыкальной. Кроме того, есть в стихах и новшество, которое можно назвать блуждающей рифмой. Рифму Вера Френкель ставит произвольно (это не означает – неумело!) в любом месте стихотворной строки. Это примета именно её стихов, ибо в русской поэзии такая блуждающая рифма как постоянный приём никогда не применялась, да и в мировой лирике я знаю только одного поэта, который систематически пользовался блуждающей рифмой. Это Макс Даутендей (1867 – 1918)."
Я впервые увидела её на семинаре немецкой прозы у Ефима Григорьевича Эткинда. Это было в 1960 году. Невысокая, изящная, с огромной копной золотых волос. Она была молчалива, порой усмехалась, почему-то хотелось заслужить её расположение и одобрение. Когда я прочла ей свой перевод стихотворения Рильке "Одиночество", она оценила две строки в нём и сказала, что тоже над ними билась. Я поняла, что меня заметили.
Литература владела ею безраздельно. В её прекрасно выполненных переводах было нечто редкое: в них жила душа, души своей она не жалела. Я помню творческий вечер в Ленинградском Доме писателей на Воинова, на котором были представлены её переводы из Иоганнеса Бехера и Тадеуша Ружевича. Сама Вера на вечер не явилась. Сказали, что больна. Переводы читали подруги. Мне думается, она слишком волновалась и не хотела показаться на людях не владеющей собой. Вообще, здоровьем она похвастаться не могла. Успех был огромный. Если стихи Бехера были выполнены в традиционной манере, то Ружевич -- это уже современная поэзия. Ощущалась особая глубинная связь между поэтом и преложителем. По существу, Ружевич был открытием Веры Френкель. Когда много позже она встретилась с ним и показала ему свои переводы, он сказал: "Это я". Для примера приведу один её перевод:
ЛЮБОВЬ 1944
Безоружные
прижимаясь к губам губами
мы с раскрытыми широко глазами
переплыли
прислушиваясь
море
крови и слёз
(Надо сказать, что Вера Федоровна отлично владела и традиционным стихом. Для доказательства отсылаю читателя к строфам Юлиуса Векселля "Скалы Финского залива", представленным в Интернете)
Она составила книгу стихов Тадеуша Ружевича, которая по предварительной договорённости затем была отправлена в московское издательство. В 1963 году в издательстве иностранной литературы вышел сборник Ружевича "Беспокойство". Из 93 стихотворений, помещённых в нём, в её переводе оказалось всего 10. Вера попала в больницу.
В небольшой круг ценителей Вериных стихов, о котором упоминает Сергей Петров, я не входила. Впервые прочла их уже в Израиле в 1998 году. И удивилась. Вероятно, ожидала чего-то иного, более традиционного, что было бы естественно для переводчика классической литературы. Но это был незнакомый и незаёмный голос. Он меня ошеломил. Лишь постепенно я стала различать детали, и мне открылся мир живых шевелящихся снегов. поющих светоносных дождей, очеловеченных водосточных труб. Все эти предметы ей сродни, она с ними на ты, хорошо их понимает, а иногда и подтрунивает над ними (как, например, над вороной в парке: Как не кружиться,/ если делаешь вид, что очень зловещая птица?/). Её подруга, Нина Гучинская, профессор немецкой литературы, назвала стихи заповедными. И я со временем стала понимать, почему.
Чтобы подключиться к этому заповедному миру, надо поверить автору. Это её восприятие, её правда. Здесь нет иносказаний, очень мало тропов, почти не встречаются эффектные концовки, обо всём говорится впрямую. Многие стихи обрываются многоточием – произнесла своё и умолкла, а вы -- как хотите. От одних только названий циклов начинает кружиться голова: "Дожди". "Орбиты и перепутья". "Оттенки зимних нег". "Роковые силы". "Горушки". "Окна". Тихий голос. Пристальное всматривание и вслушивание. Неожиданные ракурсы.
Зная нелёгкую, а точнее, трагическую судьбу Веры, я и в стихах искала её отголоски. И нашла. В светлых, раздумчивых, лишённых неоправданного пафоса миниатюрах мелькает нить преодолеваемого страдания.
Больше всего стихов -- о Ленинграде, неотъемлемой частью которого она себя ощущает.
"…в этом городе быть звездой непросто".
"Мне бы лечь на торжественный снег у ног Эрмитажа"
Эмоционально сказано об этом у Бетаки: "Стихи Веры наполнены туманом, страхом перед этим туманом болотистого Севера и гранитного неуюта. Картины природы и города у неё неколебимо статичны. Мир застыл на чёрно-белой фотографии. Стихотворения её – одно внутренне связанное с другим, -- как фильм, из неподвижных фотографий составленный, как монотонный шум дождей, стремящийся что-то выразить и заранее чувствующий, что всё сущее невыразимо". Вот только не могу согласиться, что картины природы и города статичны, и что они чёрно-белые. На мой взгляд, это живопись в северной палитре.
Однако городом над Невой поэзия Веры не исчерпывается. У неё ни на что не похожая любовная лирика – бережная, вдумчивая, усмехающаяся.
Мне бы лечь, -- свернуться клубком.
и уйти глубоко в сон нежный
бездонный и укрыться твоей ладонью...
Мне представляется также значительным её цикл "Горушки", который вводит в мир остановившегося "стоячего" времени. Перечислю некоторые названия: "Скит", "Нестеров", "Святогорский монастырь", "Еловая аллея", "Липовая аллея"…
Тут городище Воронич в Пушкинских горах – 16 век:
Вал вокруг горы, частокол.
А с горы – колокольный звон,
а под ней река – вели-икая,
Корабли изгибают шеи, золотые, красные, окружая
крепость со всех сторон.
И стена не грозится:
только зорко всеми глядит глазницами.
Соколиный взор башен.
Всюду дозором бродит стража.
И скит – 19 век:
Как притон разбойничий, замер скит
за семью лесами… от мира скрыт
бором, сумраком – бурой тучей –
бурной, пенной, как брага, рекой гремучей…
грохот-то и заглушает тишь:
ничего не услышишь, не разглядишь…
А вот и 20-й век -- Кириллов:
…Тряский, как лошадь, автобус в луже
бредёт – воды попьёт,
а потом нас плоский сплавляет плот
туда,
где стоят коренастые города,
где на красной стене зари – черные
(в шлемах) монастыри…
Мне очень близки её лесные стихи ("Валдай").
Спать бы впору… Где уж! – Бредёшь опять –
вброд – ногами по стуже – в бор,
а в бору – не спят…
Сразу уже на стражей лесных – опят –
натыкаешься…
-- Попробуй пни! – Пни
ополчатся, закряхтят, рухнут трухой
в глаза… -- щит
за щитом краснеет –
теряешь счёт…
-- хмурые полчища
мухоморы…
Везде перезвон. "Блуждающие" рифмы, о которых писал Сергей Петров: сразу уже – на стражей; хмурые полчища – мухоморы. Аллитерации: бредёшь, вброд, в бор; закряхтят, рухнут трухой. И так – немеряно. Короче – звукопись. А кто-то скажет: и живопись.
Ещё о лесенках. Они необходимы для понимания. Её ближайшая подруга Белла Магид свидетельствует: когда Вера, слегка грассируя, читала, приостанавливаясь на ступеньках, её "блуждающие" рифмы сияли.
Читать стихи Веры Френкель надо циклами. И не один раз. И тогда войдёшь – вникнешь. Как в "Баньке":
Кружишь, сбившись с пути,
Чтобы снова войти – вникнуть – в лес…
Елена Иоффе
Иерусалим
28 октября 2011
ВЕРА ФРЕНКЕЛЬ
СТИХИ
Из книги "ДОЖДИ" (1958-1961)
* * *
На любителя – погода…
Головой касаешься небосвода –
задеваешь серый тяжёлый полог…
зато на земле уют…
Распрямляются голые ветки, когда струи бьют…
А на землю падают капли…
Они расцвели на стволе…
Видишь, люди бродят по лужам осторожными цаплями…
* * *
Мост не поднят, но будто поднятый мост
экскаватор вытянут во весь рост.
Он высокий, он достаёт до звёзд,
когда наступают звёзды.
Только вечера не затмить звезде:
небо иссиня-чёрное и везде
пеплом подёрнуто, а у моста –
желтовато, стеклянно блестит вода
по-лунному, но не взойдёт звезда:
в этом городе быть звездой – не просто.
Цвет дождей
Из чёрной, серой, лиловой тучи –
хлынул дремучий…
Чёрных дождей почти не бывает:
ведь каждая струя – луч.
Он
как вода – тяжёл, невесом –
как свет. – Или сон.
Неуловим…
Только как душой ни криви; --
как ни криви,
даже если душа -- в крови, --
этот ливень боль пробивает.
Он струится сплошной завесой,
жемчужной или белесой;
переливаясь, бормочет,
рассеян и сосредоточен;
сиреневой тянется стенкой,
меняя оттенки;
даже скромный, несмелый,
дождик осенний, серый,
так и сияет внутренним – розовым – светом.
А часто и цвета у света
нету…
Чтобы ввек оставаться юным,
этот город с дождём задуман…
Во сне приснилось, что с него спрашивать
Снег (бесшумный) пришёл. Создавать уют.
Похлопочет, похлопает – хлопьями дом облепит:
сразу стены ведут
всюду, а не огораживают.
Снег, как бабушка, важный.
А снежинка каждая –
трепет.
Юные,
так и снуют
возле мокрых стен.
Эти звёзды – ручные. Они подлетают ко всем.
Мы совсем
забыли о том,
что звёзды нужно ловить ртом…
• * * *
Дымчатый день.
Видно, дни эти были давно,
только я не умела ценить этот сумрак дневной.
Ленинграду идёт этот свет сероватый.
От четырёх стен
(Что увидишь в окно?)
не пройтись ли по улицам,– лёжа в кровати.
Пусть канавы, каналы уютно мелеют в снегу –
Всё равно, обегу…
А на деле – не встать даже…
Мне бы лечь – на торжественный снег у ног Эрмитажа.
Из цикла "ОТТЕНКИ ЗИМНИХ НЕГ"
* * *
Нету птиц, а деревья – остепенились.
Это – на них снега свалились.
Каждая ветка – в три обхвата.
Сук. -- Солидный, богатый…
Крыши и те распушились –
важностью так и пышут…
Только труба нагой ногой
в дом упирается…Вид такой
легкомысленный – не по сезону –
даже болезненный –
у водосточных труб…
Снег их обходит – он с ними груб:
-- "Голые – и не стесняются"…
-- Никого не касается, раз не замёрзли…
Им совсем не пошли бы звёзды
снежные…Что говорить напрасно,
это было бы безобразно,
если б они закудрявились, словно водоросли…
Из книги "РОКОВЫЕ СИЛЫ" (1959-1964)
* * *
Душу надо замкнутую, закрытую –
Из гранита. (Серого, с жилками…)
Красотой незыблемости гордиться…
(И годится на пьедесталы…)
Можно душу ещё – из стали…
Всё же лучше, чем человеческую…
Сколько ни колют – напрасный труд
(стоит ли? – нет боли…)
не попадут внутрь, если и плюнут,
или -- ещё хлеще – обклевещут (до неузнаваемости).
* * *
Будто спишь (живёшь не вполне)
или где-то стоишь в стороне,
вне замкнувшейся жизни…
не замкнёшься теперь сама –
будешь кружить… до потери
сил, попадая не в те двери…
-- Стану
натыкаться на стену… --
Не замкнёшься теперь сама –
будешь кружить и кружить – впотьмах, вслепую,
будешь стучаться, бродить впустую –
до потери ума…
Из книги"ГОРУШКИ"
цикл ВАЛДАЙ (1960 – 1964)
Мёртвый лес
Снежный свет, едва ли не синий, --
понизу… Вязнет в трясине
желтоватой… Высвободится – в паутине
застрянет луч…
Паутина дремуче растёт на ели,
Ветви зловеще поголубели
(ни единой живой ёлки!)
будто твёрдой покрылись коркой…
Ни медведя в лесу, ни белки…
Ни одна весёлая птица
не захочет здесь поселиться:
День пробудешь и станешь каркать…
* * *
Я не люблю озёр. – Любишь – не любишь,
только наклонишься и пригубишь,
отойдёшь, а оно у – ног: просочится
сквозь песок дороги,
траву лесную.… Обойди
ручей поперёк пути.
Хочешь – не хочешь
с ручьём боромочешь…
Отойди – оступишься, засосёт…
Воды подхватят – и унесёт
в озеро…
* * *
По болоту идёшь – с клюкой.
Отрешённый покой.
Свет, бессолнечно стелющийся над трясиной,
желтизна трясины,
стелющиеся таинственные седины
клюквы подснежной, подснежных вод…
Только в воздухе – снег, в седине болот…
Поживи тут и не закаркай!
День пробудешь – и станешь старой каргой,
закряхтишь и, клюкнув, с клюкой
поплетёшься по клюкву
(это б ещё не плохо!)
и зарастёшь мохом…
Из цикла "ВЛАДИМИРО-СУЗДАЛЬСКАЯ РУСЬ"
* * *
Ты с последнего – московского – холма скатишься – и настали
плоские дали.
Комарья-то! – Тьма!
А потом навёрстывают дома –
на версту повытянутся дома --
один другого краше –
с кружевами даже труба над крышей –
и уйдут…
Болота куда ни кинь!
Теперь смотри не сгинь по дороге…
Суздаль
Золотое и красное -- Суздаль. Там
несерьёзный какой-то храм
из-за вала выглянул. Головы над петушьими –
красными, а не голыми – шеями – с гребешками.
Гребешки прикидываются крестами.
Богомольные… -- Нипочём не верьте
в Суздали ни единой церкви:
они по ночам – поют!
Из цикла "ПОРТРЕТЫ"
Напутствие
В.С.
Хоть подсыпали злобы, радость –
не отравили, она осталась
в глубине, под этой золой
злости…
Я хочу, чтоб она осталась
и струилась, и разрасталась,
пронизала бы каждый слой души…
А пока – пусть поспит на дне
до времени, а потом – проснётся
и потянется – всколыхнётся,
хлынет рекой…
Руку протянешь – она под рукой.
Радость – это подарок мой в дорогу.
Глаза
NN
Поначалу разве что проницают, любопытные,
вдумываются – вникают,
и чуть-чуть глупеют,
и отчётливо (чёрные) голубеют,
согреваясь влагой… проникают
в душу…
Приголубят – и убегают… Ближе
подпущу – уж не отпущу!