Родное сердце

1.
Моторка прибавила скорость, и Петька глубже натянул старенькую ушанку.
Он сидел в «Прогрессе» рядом с дядей и под размеренный шум мотора наблюдал за его руками на руле. Техника послушно разрезала воду и утренний туман.
– Не боись, Петька, все ягоды наши будут!
Река петляла, и несмелое осеннее солнце появлялось то сбоку, то пряталось за спинами. По Петькиному лицу блуждала улыбка.
– Мать не ругалась?
– Не-а… Не очень. Она просто боится одна, когда батя в запое…
– Понимаю, – Фёдор сплюнул за борт и огляделся. – Смотри ты, что делается!
Размытые берега были завалены топляком.
– Это сколько ж леса загублено!
– А почему не приберут его?
– Руки не доходят. Его ещё и на дне полно! Потому река и мелеет.
– Деревни вон всё брошенные… – Петька, нахохлившись, всматривался в развалины домов.
– А ты бы стал тут жить? – одолевая шум мотора, почти с вызовом прокричал Фёдор. – В распутицу сюда не доберёшься. Хлеба не привезут, кино – тоже. – Он долго провожал взглядом слепые строения. – Теперь, родное сердце, люди ближе к людям селятся. А в эту глушь только в отпуске заглядывают…
Фёдор проследил за очередным изгибом реки и махнул рукой:
– Во-он на том острове мы с Дмитриевной нынче две недели прожили. Мать твою звали – не поехала. Зря. Мы черники наносили, смородины. Там и варенье сварили, на костерке… А дальше, за поворотом, – видишь? – обычно рябину берём. Нынче неурожай, пусто. А вообще места тут богатые.
Берега, поначалу голые и неприглядные, становились живописнее. Жёлтые леса теперь тянулись километр за километром, выдавая удалённость от города. Попадались навстречу длинные гружёные баржи, и тогда моторка подпрыгивала на волнах, как мячик. Фёдор улыбался, косясь на Петьку, и снова напряжённо вглядывался в поверхность воды, чтобы не наскочить на мокрые спины топляков.
Из-за тумана вышли поздно, и теперь уже близился полдень. Солнце стояло вверху, торопя недолгий октябрьский день. И он горел-разгорался по берегам последними золотыми сполохами.
– Ещё полчаса – и Двиница!
– А где ночевать будем?
Фёдор не ответил, задумавшись о чём-то, и Петька неприкаянно присел внизу. По сторонам текли-утекали воды, берега, мысли…
Наконец лодка сбавила скорость и плавно начала поворачивать к деревне, которая поселилась на косе.
Забрехала на песчаной отмели собака.
– Эй, в лодке! – прокричали Фёдору с берега. – Глуши мотор!
Тарахтенье смолкло, и звенящая тишина качнулась над водой.
Тут же её разорвал медленный хриплый лай.
– Э, брат, да тут дно видно, – произнёс Фёдор, готовя вёсла. – Совсем высохла Двиница.
Он напрягся, спихивая «Прогресс» с мели.
– Да ты сиди, сиди!
Петька зачаровано наблюдал, как лодка медленно и послушно заходила с Сухоны в устье притока.
Крупный пегий пёс, встретивший их на берегу, всё лаял и лаял, но не зло, а радостно, приветливо.
– Да тише ты! – устало бросил Фёдор в сторону собаки.
– И чего ей? – пожал плечами Петька.
– Не местная она… Вон здешние пустобрёхи бегут! А эта, видать, отстала от ягодников. Обычная история.
Приблудного пса со сварливым лаем окружили три заносчивые дворняги. Одна, оглядываясь, конвоировала его спереди, другая – сзади, третья, наскакивая сбоку, норовила загнать чужака в воду. И тот, недавно гордый, вдруг сник, шерсть на шее поднялась дыбом, хвост стыдливо проник между задних лап. Щёлкнув зубами, пёс оборонительно зарычал.
– На их территорию зашёл… Ишь, пустышки!
Фёдор причалил рядом с деревенскими лодками и спрыгнул на берег.
– Ты посиди, а я до друзей добегу, гостинец передам.
И уже издалека крикнул:
– Псина подойдёт – накорми!
А пёс уже сам летел к лодке, вырвавшись из окружения. Он обнюхал борта и слёзно заскулил.
– Чего, дружок? Потерялся? – Петька с осторожностью протянул к нему руку, но тут же ощутил, как её лизнули. – Бедный ты мой…Хлеба хочешь?
Он развязал рюкзак, отломил полбуханки и бросил на землю. Пёс проглотил угощение, не моргнув, и снова уставился на Петьку карими мокрыми глазами. Лапы его нетерпеливо переступали и вздрагивали. Было слышно, как в оголодавшем брюхе поуркивает.
– На, – кинул Петька ещё кусок, – но больше не проси, нельзя тебе сразу много, понимаешь?
Доев вторую порцию, пёс прикрыл глаза. Его тотчас сморило, и он сидя покачивался и ронял голову совсем как усталый насытившийся человек.
Вскоре появился Фёдор.
– Познакомились?
Он потрепал собаку по загривку и свистнул, постукивая по борту лодки:
– Айда с нами!
Пёс послушно запрыгнул, и все трое переправились на другой берег Двиницы.
– Сколько ни сколько, а килограмма по три наберём, – пояснял Фёдор, надевая на плечи рюкзак. – Всё хоть день не зря. Сегодня – на ближнее болото, а завтра с Ливерием – подальше.
– Кто такой Ливерий?
– Да старикан тут, друг мой давний. Это, брат, человек, вот увидишь!.. А теперь давайте – прибавили шагу!

2.
Путь был неблизкий. Хлюпала под ногами грязь, упавшие замшелые лесины преграждали путь, и тянулась к Петькиному лицу старая высохшая крапива.
– Притомился пёс, – не впервой оглядывался Фёдор. – Ишь как понуро плетётся. Совсем как волк, смотри!
– Боится?
– Не должен бы…
Хмурая дорога вдруг вошла в голый светящийся березняк с редкими тощими сосенками. И почти сразу оборвалась на краю болота. Среди толстых обнажённых кореньев зияли мокрые ямины, и Фёдор пару раз увяз в них.
– Осторожно, – сказал он и запрыгал с кочки на кочку, озираясь на Петьку.
Вязкое место закончилось быстро, и впереди открылась почти лысая огромная равнина.
– Ух ты… – выдохнул Петька, впервые попавший на бескрайнее болото. От мрачного простора веяло таинственной силой. Откуда-то всплыли вдруг строчки, которые он в школе и не стремился запомнить наизусть, а вот запомнил:
«От всех чудес всемирного потопа / Досталось нам безбрежное болото, / На сотни вёрст усыпанное клюквой, / Овеянное сказками и былью / Прошедших здесь крестьянских поколений…»
Фёдор меж тем шёл и шёл вперёд, изредка оглядываясь, и пояснял:
– В этой стороне уже всё обобрано. Сегодня весь народ вон там, видишь? А мы возьмём левее, в соснячок. Не трусь, дальше трясины нет!
Петька не трусил, но осторожничал. В каком-то фильме видел в детстве, как булькающий мох засасывал человека, и теперь не мог отделаться от этого видения. Он даже позавидовал лёгкости, с которой собака неслась вперёд, и пытался вообразить, что он тоже почти летит над пружинящей поверхностью земли.
Когда добрели до цели, пёс устроился на отдых в сыром мху – как раз под той кривой сосенкой, на которую повесил свой брезентовый рюкзак Фёдор.
У Петьки тоже был рюкзак болотного цвета, а в нём набирушка и запас провизии – всё как у настоящего ягодника. Он выбрал бордовую кочку неподалёку от дяди и ревниво косился на его мелькавшие руки: тот захватывал клюкву проворнее.
Впрочем, ягода была неважнецкая – кислая и мелкая. Петька пробовал брать её сначала одной рукой, потом двумя, потом пристраивал пятерню, как грабли, – в набирушке всё равно не прибывало. А спина уже ныла.
Он выпрямился, чтобы отдохнуть, и неторопливо вгляделся в сумрачные дали. Болото тянулось, покуда глаз хватало, и верилось, что нет ему конца. Корявые сосенки из последних сил тянулись к небу, чтобы не рухнуть рядом с гниющими во мху сёстрами. То и дело резко вскрикивали тоскливые птицы, пролетая низко над вековой сырью. Но печаль, рождённая этими возгласами, была прозрачной. Сквозь неё впервые мерещилось Петьке что-то такое, о чём не думалось в городе с его одноликими кварталами серых плоских домов. Здесь мысли его были легки и летучи, как пернатые, и едва успевала вспорхнуть и взлететь в небеса одна, как тут же с шумным шелестом крыл стремилась  вверх вторая, а затем и целая стая уже кружилась над головой, выискивая, где бы ей примоститься надолго.
Петьке не вспоминался ни техникум, ни дворовые товарищи, даже о родителях не думалось. В новых обстоятельствах хотелось почувствовать мир иными гранями, не известными ему прежде, но смутно угадываемыми. Хотелось даже примерить на себя одежды тех, кто был признан великим и кого усердно изучали в школе. Хоть бы того же Толстого. Ведь и он был, по сути, обычным человеком, ел, пил, спал, ссорился с близкими, переживал… старился и очень боялся этого. Да и герои его, почти каждый, мучаются смертными думами…
Петька пару раз тоже корчился от таких размышлений, но удачно вырывался из леденящих лап. И на болоте ему показалось, что эти морозные пальцы вот-вот сдавят его сердце и заставят взвыть… Но ничего похожего не случилось. Он замер, прислушиваясь к тому, что внутри, и вдруг обнаружил где-то в глубине, где всегда была душная темница, сочащийся сквозь щель яркий радостный луч и даже разглядел кружащиеся, пляшущие в нём пылинки. Казалось, они даже напевали, красуясь сверкающими нарядами…
– Пе-етя-а! – послышалось где-то вдалеке, и он очнулся. Из-за облаков вдруг вырвалось измученное солнце, а перед взором легко вздрагивала и покачивалась на деревце осенняя паутинка, сверкая  узелками рисунка. Блеклый мотылёк ухватился за неё лапками и пытался сохранить шаткое равновесие. Сосновые иглы замерли, наблюдая за его приключением, и от напряжения исторгли сочный хмельной запах…
«Господи, как хорошо-то», – торопливо подумал Петька и прокричал во всю мощь:
– Иду-у-у!
Они ещё с часок брали клюкву рядом друг с другом. Но короток осенний день, и видно было, как с другого края болота потянулся народ к выходу.
– Не проголодался?
– Можно и перекусить, – сдержанно, по-мужски ответил Петька.
– Тогда давай. А потом ещё чуток походим – и баста. Главное из болота затемно выбраться.
Сели на сушняк, достали припасы. Дремавший пёс приоткрыл глаза и снова закрыл.
– Сытый, слава богу, – сказал Фёдор, хрустнув огурцом. – И как он отстал от своих, не понимаю. Вроде умная собака.
– Найдут, может?
– Да где! Мужиков спрашивал – говорят, она уж больше месяца по Двинице скачет… Эй, друг, иди сюда! Подкрепись.
Пёс поднялся и аккуратно съел предложенное.
Брали клюкву ещё минут сорок. Спина после обеда противилась нагибаться, потом смирилась, и Петька не заметил, как заполнил доверху вторую набирушку. Пора было уходить, но ягоды, как всегда под конец, пошли вдруг обильные и крупные. Петька собирал их уже на коленках.
А солнце за рваными облаками стремительно падало. Дальний лес менял свои очертания и из приветливого становился насупленным.
Зашагали по едва заметной во мху тропинке споро, но с опаской: выглядывали трясину. Однако топь прошли легко и быстро – обратный путь всегда короче. За спиной ощущалась приятная тяжесть.
– Смотри, – весело показывал Петька, – смотри, он теперь уже не плетётся сзади, а прям летит вперёд и нас подзывает!
– Рад, – улыбался в ответ Фёдор, – рад, что возвращаемся, что не обидели…
На берег вышли почти в темноте. Ещё бы десять минут – и ночь застала бы путников в лесу.
У реки горел костерок. Двое мужчин хлебали уху, рядом лежала опорожнённая бутылка.
Собака, взвизгнув радостно, бросилась было к огню. Но на неё цыкнули, и она недобро покосилась на людей.
– Ко мне! – строго приказал Фёдор.
Пёс вернулся и понуро пошёл рядом.
Деревня на другом берегу Двиницы светилась редкими огнями, обещая уют и безопасность людям. Фёдор шагнул броднями в воду и, светя фонариком, стал сталкивать лодку. Петька юрко запрыгнул в неё.
– А ты, брат, оставайся тут, – незлобиво, но твёрдо отпихнул Фёдор пса. Тот, заглотив брошенный кусок, заскулил и начал метаться по берегу. Жалобное эхо гремело над затихшей округой.
Сердце у Петьки сжалось до боли. Он вдруг вспомнил, как пьяный отец выгонял их с матерью из домика и не впускал до утра, пока не проспится.
Пёс скулил, как ребёнок, но перечить дяде Петька не смел.
Однако и тот не выдержал собачьего плача.
– Да тихо ты, пожалуйста, – начал он уговаривать темноту. – Ночуй там, тебе же лучше. Опять ведь собаки погонят! А завтра мы вернёмся, и ты пойдёшь с нами, ну?
Пёс помолчал, выслушав, и опять залаял.
– Может, не тронут, а? – неуверенно вставил Петька.
– Пускай там! – твёрдо ответил дядя.
«А что будет, когда мы совсем уедем?» – подумал Петька и заткнул уши, чтобы не слышать собачьих воплей. Но всё равно – глухо, как под водой, – уловил восклицание Фёдора.
–  Ты погляди, а?!
Во мраке ничего не было видно. Зато отчётливо слышался плеск воды.
– Ведь плывёт, а? Плывёт ведь, ёшкин кот! Плывёт, бедняга!
Лодка ткнулась носом в берег, Фёдор выскочил и нащупал у себя в ногах извивающегося от счастья мокрого пса.
– Ах ты, родное ты сердце, – приговаривал он, ловя на мгновение псину, которая перебегала от него к Петьке, чтобы и тому успеть лизнуть руки.
– Ну, пойдём в гости вместе, что ж с тобой сделаешь!
– А лодка?
– Не тронут. Местные не озоруют. А приезжие все на той стороне.
В темноте, освещаемой тусклым фонариком, поднялись на крутой берег, зашагали по деревянным мосткам. Пёс дисциплинированно следовал сзади.
– Всё, брат, – строго произнёс Фёдор, останавливаясь у калитки. – Дальше тебе нельзя, жди здесь.
Пёс улёгся мордой на лапы и наблюдал за людьми, пока они не исчезли в ярком  проёме дверей.

3.
Жена Ливерия процеживала молоко. Хозяин сидел рядышком, делая самокрутки.
– Я ужо встречать спускался, – широко заулыбался он. – Где запропастились?
– А я ему – не впервой, придут! – подхватила жена.
Фёдор присел на табурет и Петьке кивнул: садись!
– Сейчас Валентина что-нибудь сообразит нам, – Ливерий заискивающе глянул на жену, статную, аккуратную женщину в белом платочке на голове.
– А сам-то? Всё Валентина крутись, а ты барин! – ответила она мигом, но не сердито. – У меня неприделанное дельце, а ты порожний. Вон картошка, чисти! Суп в печи тёплый, наливай гостям!
– Федька не гость. Почти родня! Двадцать лет знаемся.
Фёдор меж тем выложил на стол городскую провизию и принялся за картошку.
– И не стыдно старому? – не унималась хозяйка, делая пойло для поросёнка.
– Да мы и сами не маленькие!
Фёдор подмигнул племяннику и придвинул ему второй ножик. Ливерий светло улыбнулся увиденному. Улыбка у него была доброй и безоружной, и Петька вдруг понял, почему: во рту не было ни единого зуба, а нижняя челюсть с пустыми, как у младенца, дёснами, выдавалась вперёд. «И как он ест?» – подумалось с жалостью, а кончик языка непроизвольно нащупал в ряду зубов новенький непривычный проём.
– Ну что, братец, приморился? – прошамкал старик и коротко потрепал Петьку по плечу. – Ужнай и на боковую, копи силы для завтрева.
– Или парня потащишь? – легко взвилась хозяйка. – Это тебе не расстоянье, а они непривычные. Опять сёдни на край света летал?
– Почто? Рядышком был… Рукав Пискуна знаешь? – обратился он уже к Фёдору. –Там и брал. Да ты глянь, глянь, – приговаривал он, таща по полу из зала наволочку с клюквой. – Гляди, кака ягода – ядрёная! А сладка-а!
– За эко время и больше можно набрать! Деньги в хозяйстве не лишние! По два рубля нонче клюква-то.
– Всё бы денежки тебе, – не обиделся Ливерий. – Не в их счастье.
– Ишь, счастливый! – взвилась хозяйка. – Так весь отпуск и проскачешь. Никакой помощи от тебя в дому.
– Да полно, Валя, – примирительно вставил Фёдор. – Покроет он расходы охотой. Ружьё-то не заржавело?
 – Жди от него! – Валентина даже оставила дела и, подойдя к столу, взяла мужа за подбородок. – Ты в рот ему загляни, загляни! То-то! Был бы при уме, давно бы золотые вставил, а у него? Как бабай!
– А почто они мне? – прошамкал Ливерий и пробежался по дёснам пальцами, как по кнопкам баяна. – И так добро.
– Прошлую осень лося, которого себе бы взять, – гнула своё Валентина, – что ты думаешь? Подарил! Так целого и подарил! Секретарю какому-то! Добрая душа!
 – А тебе жалко? Мне для хорошего человека ничего не жалко!
– Да у тебя все хорошие, все! Сколько у тебя друзей повсюду? И все хорошие! Только я не хорошая, – уже устало добавила она. – О семье думать забыл. Тьфу на тебя, злыдень…
Подхватив ведро с пойлом, она скрылась за дверью.
Ливерий беспомощно развёл руками: ничего, мол, не попишешь, права. И извинительно посмотрел почему-то на Петьку.
– Ты не робей, братец. Это она по привычке уркает, а так она добрая. И её понять надо. Я детей наклепал полон дом – и в сторону, то работа, то охота, то ещё какое заделье. А она всё одна. Лесничим был – только раз в неделю заявлялся. Покуда весь участок обежишь! В одной деревне заночуешь, в другой. Вернусь,  а в доме прибавление. Пятерых в одиночку родила!
– Ты знаешь, сколько у них детей-то? – глянул Фёдор на племянника.
– Хэ! – молодецки развернул плечи Ливерий, забыв о потерянных зубах. – Девятеро!
– Ну-у? – то ли восхитился, то ли испугался Петька.
– Так точно! – отрапортовал отец. – Семеро при семьях, а двум девкам ещё свадьбу играть. Вот моя и ворчит. Да разве я не понимаю? Всем по шапке лисьей справил…
Он начал рыться в настенном шкафчике.
– Где-то тут у Вальки медаль была. Погодите.
Управиться не успел – вернулась со двора и вихрем налетела на него супруга.
– Ты чего там копаешься, чего лазишь-то, а?! Ты суп достал? Ты людей покормил? Ну ничего, ничего-то без меня не может!
Она разлила по тарелкам суп, подвинула мужикам и присела на край скамьи, глядя на встревоженного Петьку.
– Кушай, золотко, кушай, – медленно три раза провела она натруженной ладонью по его спине.– Не бойся бабки, ешь на здоровье!
– Ну, а ты что задумался? – ответила она на взгляд мужа. – Чего?
– Знамо чего… – безоружно улыбнулся он.
– Тьфу на тебя! Никак не можешь насухо!
Она сходила в зало и вернулась с бутылкой.
– Отлила ведь… – ласково заметил Ливерий, наклонив посуду.
– Не твоего ума, хватит!
– Да не надо бы этого совсем, – смущённо проговорил Фёдор.
– Это ему не надо бы, а тебя я сама хочу угостить!
Она налила мужчинам по рюмке и принялась за суп.
– А себе?
– Нельзя ей…давление!
– Не через тебя ли? – бесстрастно сказала Валентина, аппетитно прихлёбывая.
– Через детишек. Через любовь, значит, ага.
Ливерий подмигнул Фёдору, и тот ответно поднял рюмку.
– За любовь, что ли, а, Валюша?
Она глянула было на них сердито, усмехнулась и молча продолжила есть.
Петька, сытый уже, незаметно оглядывал их уютный домик. Взгляд притягивал притаившийся в глубине старинный диван с кожаными валиками, а над ним множество фотографий в рамочках. Хотелось посмотреть, какими были в молодости хозяева, детей их увидеть, провалиться в чужой мир, как в свой, и забыть обо всём…
Но в доме ночевать Фёдор отказался, не хотел доставлять лишних хлопот Валентине. «У нас там всё есть, не боись, – шепнул он Петьке. – На чистом воздухе, под небом…Не сыпал ведь так?»

4.
Когда вышли на крыльцо, чёрная ночь обступила со всех сторон.
– Фонарик что-то барахлит, вот  незадача…
– Ничего, добредём, – успокоил Петька и тут же ойкнул.
– Что?!
– Да пёс-то наш…Лизнул мне руку! А я и забыл про него…
– Ждёт, как иначе!
Осторожными шагами спустились с угора к реке, поднялись в моторку.
– Ну что, устилаться будем? – Фёдор зажёг в лодке свечу и протянул Петьке тряпку. – Брось-ка собаке на мостках. Да консервы прихвати.
Пока дядя колдовал с постелями, Петька сидел на берегу и наблюдал во мраке за псом. Тот аккуратно вылизал банку, подобрал хлебные крошки и послушно улёгся на тряпице.
– Забирайся, готово!
Внутри лодки под брезентовой крышей было спокойно, как в маленьком домике. Однажды Петька соорудил себе подобное жилище под столом, отгораживаясь от взрослой неразберихи, и был там счастлив какое-то время…пока не пришёл отец и не вытащил его из укрытия за ухо…Теперь это воспоминание резануло по душе, но он не показал виду, чтобы не огорчать дядю. Ему было хорошо с ним и хотелось поскорее задремать рядом.
Пламя свечи колебалось от движений и таинственно выхватывало из тьмы упрятанное по углам походное снаряжение: котелки, миски, чайник.
– Что? Не дивись, дружище, у меня всё есть на все случаи жизни. Не пропадём! Век  с женой путешествуем.
На дно лодки был брошен старенький матрас. Мохнатая шуба, которую Петька надевал в пути, прячась от ветра, теперь стала одеялом.
– Самое здоровье – на природе. Поближе давай, не чужие.
Петька лёг, намереваясь тотчас отключиться, но сон сбежал. Стало вспоминаться болото, опасные кочки, шумные птицы, потом сверкающая паутина…
Фёдор тоже долго ворочался и наконец произнёс:
– Ночь сегодня что надо. Ясная.
Он поднялся и, откинув брезент, позвал:
– Посмотри…
Петька встал.
Чистые крупные звёзды высеялись на небе. Словно светящимся колпаком накрыло всю Землю. И не оторвать от него взгляда, и никуда не денешься: только об этих звёздах и думаешь. Тянет, засасывает их бездна.
– Я в первый раз такое  вижу…
– У тебя ещё много что будет в первый раз, – не скрывая зависти, проговорил  Фёдор. – Да и где ты мог такое увидеть? В городе десять звёздочек, и всё. Огни затмевают. А тут…
У Петьки заныло внутри и стали вдруг подступать рыдания. Зачем, зачем всё так  запутано в этой жизни? Зачем отец подрался со своим братом и запретил ему приходить к ним? Зачем мать не отпускает его, Петьку, к дяде и просит не произносить его имя при отце? И почему у Фёдора нет детей? Разве им не хочется о ком-то заботиться? Тогда бы и у Петьки был кто-то родной, вернее, двоюродный…
Хотя… Петька вдруг вспомнил, что жена у Фёдора инвалид, попала ещё в молодые годы под поезд. Нога  у неё теперь железная, тут не до детей, наверно…Но как же они ездят вместе на реку? Как она тогда ходит в лес?
Петька давно хотел спросить об этом, но боялся обидеть дядю. А тот вдруг, словно подслушав его мысли, заговорил:
– Мы с Дмитриевной вот так вот и сидим вечерами и смотрим на небо. Я днём набегаюсь за грибами-ягодами, она меня встречает на берегу обедом горячим, поедим, отдохнём, а все вечера мечтаем под звёздами. И тихо так и спокойно, будто мы одни-одинёшеньки на свете. Как Адам и Ева… Будто всё ещё впереди…А уж нам лет-то!
Петька попытался примерить на себя чужие годы, но не сумел даже вспомнить дядиного возраста.
Из черноты звёзды лились и лились вниз, позванивая лёгкими колокольчиками. А  человеческие души влюблённо карабкались по серебряным струнам вверх и обмирали там от предчувствия чудес.
– Жутко немного? Ничего-о, – Фёдор приобнял племянника и ободряюще похлопал по плечу. – Ничего. Это необходимый страх. Когда человек мнит себя только хозяином на земле, плохо дело. Нужно и побаиваться…
Петьке подумалось вдруг, что где-нибудь на другом конце планеты сейчас задрали головы такие же двое чудаков и рассуждают о смысле жизни.
 – А у них там… в Америке, например… такое же небо? – почему-то шёпотом спросил он.
– Почти такое, – ответил Фёдор, помолчав. – Правда, небоскрёбы у них, у Картеров. Из-за них небо им с овчинку кажется…
Петька представил далёкую недружелюбную Америку и слегка загрустил. Опять стало непонятно, зачем так глупо и зло устроен мир. Любили бы все друг друга…
В деревне на другом берегу погас в домах последний огонёк – наверное, выключили телевизор. Как будто угасла чья-то жизнь…
А звёзды в пахнущей прелью тишине продолжали дрожать и звенеть, и звон этот временами становился оглушительным, словно небо намеревалось обрушиться вниз.
– Упала!! – закричал Петька и испугался собственного голоса.
– Звезда? Загадывай желание. Только самое сокровенное…
Парнишка задумался. Ещё одна звезда успела упасть, третья… Фёдор не тревожил. Он долго заворожённо глядел в далёкие миры, а потом неслышно нырнул в моторку.
Взвизгнул пёс во сне, заперебирал лапами. И снова успокоился.
Петьке стало жалко, что тот останется ночевать на улице одинокий. Захотелось самому поскорее спрятаться в родное тепло.
Стараясь не раскачивать лодку, он вскарабкался в неё, задул свечу и робко прижался спиной к дяде.

5.
– Па-адъём! – почти тут же услышал он и протёр глаза.
Было утро, пока серое, беззвучное. На берегу в котелке дымилась уха. Возле умирающего костра лежал, мирно опустив голову на вытянутые лапы, их пёс – уже сытый, счастливый. Туман ещё клочьями прятался по кустам, но солнце уже проснулось и упорно продиралось сквозь тонкую завесу облаков.
– Сейчас Ливерий нагрянет, умывайся!
Управиться успели едва-едва. На склоне показался старик с ружьём наперевес и с двумя охотничьими собаками. Пока они спускались вниз, Петька стоял в напряжении, опасаясь за своего пса. Но те лишь слегка обнюхали его и принялись лакать воду из реки.
– Вот что значит порода, – заметил Фёдор, памятуя о вчерашней собачьей схватке.
Вся компания в лёгкой лодчонке Ливерия  мирно перебралась на другой берег. Собаки возбуждённо забегали по влажной траве, втягивая ноздрями воздух.
Провожатый с самокруткой в зубах зашагал впереди. За его длинными ногами успевать приходилось вприпрыжку, и Петька вскоре остановился, чтобы снять свитер.
– Горячо? – засмеялся Ливерий. – Давай, давай!
Но шаг ненадолго поубавил. Двигались пока вдоль берега.
– Чья-то лодка… – замечал старик. – Видать, через мель протянули.
– А мы чего?
– Прогадаешь. Полдороги на себе тащить надо. Вот по весне – другое дело. Ты, Петька, приезжай с Фёдором по весне. Тогда мы к самому болоту подъедем на моторе. А зимовавшая ягода – она самая добрая.
– Останется, что ли, до весны?!
– А куда денется? Птице не выклевать, чужому человеку сюда не добраться. И дорожка трудная.
– Но ты держись, держись, родное сердце! – похлопал Фёдор племянника по загривку. – И Парменычу не верь. Если он сказал километров пять, значит, все десять будет. Так, Ливерий Парменыч?
Но старик не слушал или не уловил подначки. Он поводил носом, отыскивая едва заметную тропу, и решительно свернул в лес. Собаки дружно сиганули за ним, и вскоре впереди раздался сбивчивый азартный лай.
– Ишь ты…Никак белку выследили! – Привычным движением он вскинул ружье, прицелился, но тут же опустил. – Не-ет, далеко. Вчера вот глухаря они ловко подняли – в аккурат на меня!
Полаяв ещё немного, собаки оставили недоступную добычу и вернулись на тропу.
– А наш-то! – восхитился Петька.
Пса было не узнать – весел, бодр, он летел в чащу вслед за сородичами и услужливо лаял, и прыгал, и вертелся.
– Рабочая собака, – сдержанно сказал Ливерий. – На птицу должна ходить.
– Вот и я говорю! – подхватил Фёдор. – Как такую могли оставить? Пропадёт теперь?
– Кто знает… Я бы взял, да куда? Дома ещё третья псина осталась. Валентина меня съест!
– Да уж!
Петькины сапоги шелестели прелой листвой, и ему думалось с печалью, что судьба собачья  полностью в человечьих руках. Попадётся добрый хозяин – и жизнь псова будет в порядке, а достанется какой-нибудь беззаботный пьяница – и придётся животине перебиваться с хлеба на воду. Совсем как ребятишкам порой… У него, у Петьки, хоть мать нормальная, а бывает ведь…
– Какая осень! – причмокнул Фёдор.
– Да… Знатная. Намедни я грибов приволок тьму. До октября росли – диво!
– А это что за канава, дядь Федь?
– Это? Что это, Парменыч?
– Это, братцы, историческая канава! Это, говорят, хотели, до революции ещё, соединить Двиницу. Она кривуль даёт километров в тридцать. А тут бы меньше десяти вышло. Лес хотели сплавлять.
– Бросили?
– Знамо дело! Это сколько народу надо и времени! Не рассчитали силёнок.
– А здесь почему голые стволы?
– Гари это. В семьдесят втором годе, когда всюду горело, я  неделю тут воевал с огнём. Не приведи Господь…
– А там? – показал вперёд Петька.
– Та-ам? – Ливерий загадочно посмотрел вдаль, где лесной коридор обрывался, превращаясь в светлое звонкое марево. – Там уже болото, братец мой!
Надо знать Ливерия! После «уже» прошли сырую низину. Потом березняк. Потом  полезли сквозь бурелом…Болото началось километра через четыре. У Петьки ноги подкашивались.
– Два часа шли, – сказал старик, указывая тропу через топкое место. – Зато теперь гляньте, вы только гляньте!
Болото было бескрайним и почти лысым. Серые кривые стволики сосен торчали кое-где, оживляя бедный пейзаж. Он мог быть праздничнее, когда бы дополнялся  зеленью мха. Но на безбрежном пружинистом ковре лежали бордовые отсветы, словно осыпались невесть откуда тысячи отживших листьев.
Это потом прояснилось, когда ягодники слегка шагнули вглубь и уставились себе под ноги.
Если бы кто-то невзначай опрокинул корзину с клюквой, то получился бы один красный островок посреди торжественного мха. Тут же по всему болоту, сколько глаз хватало, была «просыпана» крупная, с вишню размером, ягода, и не потерять рассудок, глядя на это богатство, было невозможно. Понятно, почему Валентина пилила своего благоверного.
Ливерию было проще: он управлялся самодельным железным комбайном-грабалкой и мгновенно очёсывал кочку за кочкой до зелёной лысины.
Городские мужики орудовали медленней: пробовали кидать в корзины дары и поштучно, и пригоршнями, срывали их и склонившись, и сидя, и лёжа даже, но всё равно отставали в улове от старика.
Когда набрали первую норму, присели перекурить.
– Слава богу, хоть это болото не осушат – далековато для техники! – заметил Фёдор.
– Да-а, наварзали люди на земле. Речку нашу фермами загубили. Теперь завод вверху поставили…
– А песок? Всё устье замыло песком. Говорят, от «Зари»! Волна у неё сильная.
– Ну?– по-свойски вставил Петька.
– На Каме их давно запретили, а у нас всё гоняют! «Метеоры» – те  вроде лучше.
– Почему же не убирают старые теплоходы, если всё понятно? – допытывался Петька.
– У нас много чего понимают, особенно внизу, да докричаться до верхов не могут.
– Нас и не слушают, и не спрашивают, – с едва заметной горечью добавил Ливерий, тыча во влажный мох сгоревшую самокрутку. – Живём, как на другой планете. Глаза не мозолим, и ладно…
Петька слушал его, не отводя взора, в котором билась тревога. Благодушный мир, который пригрезился накануне, вдруг зашатался и дохнул холодом. Куда бежать, за что цепляться? Кому верить?
– Да ты не боись, братец! – учуял неладное Ливерий. – У нас на Пискуне не пропадёшь. Нас тут никто не обидит!
– Это точно, – добавил Фёдор. – Тихо, сыро и никаких проблем. Только здесь спокойно и отдохнёшь.
– Зато ногами устанешь! – к месту пошутил Петька, недавно научившийся закруглять невесёлые разговоры.
– Эх, – освобождённо поднялся Фёдор, – хорошо-то как!
Он потянулся, раскинув руки, и на фоне неба вдруг показался сидевшему Петьке не щуплым, а очень сильным и надёжным человеком.
– А солнце-то, гляди… Не октябрь, а лето красное! – Ливерий снял красную спортивную шапочку и почесал затылок. – На двои бы сутки сюда!
– Ага, – хохотнул Фёдор, – а ягоду вертолётом вывозить? Не унести на себе!
– Своя ноша не тянет! Ну-ка? – старик приподнял Петькин рюкзак. – Добро! Ещё полстолько, и можно домой.
Второй заход дался труднее, но Петька придумал считать клюквины и каждую двадцатую кидать в рот. Мясистая кислая мякоть отрезвляла голову и запускала в ней очередной рой раздумий. Тут уже и техникум вспомнился, к которому никак не мог привыкнуть, и скорые лыжные тренировки, и девчонка из параллельного потока. В общем-то, жизнь была не такой уж плохой…
Свистнув друг другу, снова собрались в кучу. Валявшиеся во мху собаки вскочили и оживлённо закрутили хвостами.
Ливерий снял с сосенки ружьё и любовно огладил приклад.
– Без дичи нынче?
– И ладно, – ответил он. – Не на то оно и взято, а на всякий случай.
– А что, бывает?
– Да бродит тут  один…мишка.
– Ой! – вырвалось у Петьки.
– Да шутит он, – поспешил успокоить Фёдор.
С болота выходили по белым бумажным отметинам, которые Ливерий оставил на сучках при входе.
На дороге он притормозил. 
– Вот они.
– Кто?
– Следы.
Петька наклонился. Лапа была величиной с хорошее блюдо.
– Ничто, – успокоил старик, – им уже дня три.
Однако Петька, шагая, долго ещё косился на тёмные корни поваленных деревьев.
– А случалось встречаться?
– С топтыгиным? Бывало. И с кабанчиком бывало… Главное не трусить. Вот случай один рассказывают, не знаю, правда, нет. Женщина одна на медведя ходила, а никто не верил. Тогда договорилась она с фотографом, что он снимет, как она повалит зверя. Ну, приходят они к берлоге. Медведь учуял, встал в полный рост, рычит. Баба, как обычно, ружьё в сторону…А фотограф от ужаса мотанул в другую!  И как она медведя одна, кинжалом, опять никто не увидел…
Басня за басней, сказка за сказкой – не заметил Петька, как одолели почти весь путь. Спина настолько привыкла к тяжести ягод, что уже не замечала её. Да и ноги бежали теперь почти вровень со стариковскими.
– Ай да мы! – вслух подумал Фёдор. – Ведь успеваем за тобой, Парменыч!
– Хо! – Ливерий весело обернулся. – Это у меня четвёртая скорость, а если на пятой…
И он мигом оказался на десяток метров впереди.
– Где ты взял такие ноги… Как там частушка, Парменыч? Забыл я.
Старик притормозил.
– Хорошо, милёнок, пляшешь, хорошо и дробанул. Где ты взял такие ноги? Не у лося ли… стянул?
– Вроде там другой конец был, позахватистей?
– Ясно дело. Но то для взрослых!
Ливерий хитро глянул на Петьку, но парнишка не заметил. На него внезапно навалилась страшная усталость. Впереди редкими огнями уже светилась в сумерках деревня, но не было сил дойти до неё – лечь бы под кустом, и всё.
Лишь собаки к концу пути взбодрились, кружили вокруг путников, подгоняя их к дому, да играючи покусывали друг друга за уши.
Когда у лодки сняли с его плеч рюкзак, Петька качнулся вперёд и чуть не упал.
– Что, дорога ягодка? То-то…
Переправились. Стянули сапоги.
Петька, бормоча что-то, нырнул под брезент моторки и отключился.
Разбудил его Фёдор уже в полной темноте.
– Чайку попей. Да супчик я сообразил.
– А Ливерий?
– Дома. Звал нас к себе, да я отказался… Влетело ведь старику! Ой, и крута баба… Там баржа с трактором пришла, люди подкупили тракториста стога перевезти. А она плачет: «У меня мужика дома нет, никто не договорится…» Пришлось сходить с ним.
– Ну?
– Утрясли, сделают завтра. А у них стога знаешь где?! Хоть бы немного до снега притащить сюда. Горе им с коровой. А и без неё как? Мы вот с Дмитриевной всю зиму для них хлеб сушим.
– И мы!.. могли бы… – воодушевился Петька и осёкся.
– Чего?
– Ничего.
Молча ели, бросая на мостки собаке то кусок колбасы, то сахар.
– Не хочу домой, – неожиданно буркнул Петька. – И в училище!
– А вот это напрасно! – рассердился  Фёдор. – Не путай одно с другим! Отец твой, конечно, не подарок… Но ты через год-два станешь самостоятельным мужчиной. Тебе профессия нужна!
Петька, набычившись, молчал.
– Нет, родное сердце, это не выход. Давай-ка так решим. Слушаешь? – Дядя тронул парня за руку. – Я похлопочу, чтобы тебя на практику к нам на завод распределили. У нас слесарей всегда не хватает. Идёт?
Во тьме видно было, как небо на западе затягивается тяжёлыми тучами, съедая остатки света.
– Отстояла для нас погодка. Как в сказке. Спасибо! Завтра хоть тумана не будет.

6.
Так и вышло. Утром, наскоро перекусив, подготовили лодку и взялись за вёсла.
Пёс обрадованно заскакал около.
– Нельзя! – раздражённо крикнул Фёдор. – Пошёл!
Собака замерла и навострила уши. Вильнула недоумённо хвостом.
– Иди прочь, тебе говорят!
У Петьки прожгло сердце, и он скосился на дядю.
– Давай! – скомандовал тот.
Спустили вёсла, лодка тронулась. Петька усердно помогал грести. Однако раза четыре застревали на мели, пока не выбрались из Двиницы в Сухону.
– Етишкина жизнь! – сердился Фёдор, и у Петьки от волнения дрожало внутри. – Да ты бы хоть не мешал!
Парнишка отшатнулся и сел у заднего борта. Фёдор даже не заметил. Он бубнил что-то себе под нос, закрепляя вёсла, и, наконец, врубил мотор. Лодку резко развернуло, и Петька рванулся к рулю, чтобы их снова не унесло на мели.
Выровнялись. Фёдор устроился на своём месте. На берег не глянул.
Но даже сквозь рёв мотора слышен был надрывный лай. Пёс обогнул песчаную косу и со скоростью лодки мчался по берегу.
– Всю деревню разбудит…
– Встали уже, – Фёдор посмотрел назад. – Вон Ливерий нам машет! И Валентина корову повела, видишь?
О собаке слова не проронили.
– Рыба резвится, – с улыбкой кивнул за борт Фёдор. – Вон ещё! И мотора не боится, надо же!
Петька видел серебристые мелькания над водой, но они то и дело расплывались в лужице. Тайком от дядьки он провёл рукавом по глазам.
Мотор гудел, как машинка у стоматолога, и у Петьки ныла вся нижняя челюсть. Хотелось забиться в тайный угол, где его никто никогда не найдёт, и спокойно там умереть.
– А вдруг он не вернётся за ним?! – в отчаянье выкрикнул парень и не узнал своего голоса.
– Кто?! – зыркнул Фёдор.
– Хозяин!
Миновали первый поворот реки. Пёс всё бежал.
– Всяко бывает…
– А он может добежать до Вологды?
Фёдор долго и пристально следил за берегом, постукивая пальцами по рулю. Потом выкрикнул:
– Они на моторке были! Факт!
Петька пронаблюдал, как опытно и спокойно обошёл он встречный топляк, и ощутил вдруг тёмную боль  внутри. Профиль Фёдора был неподвижен и холоден. С таким лицом можно вынести что угодно!
– Всё! – приказал дядя. – Натяни ушанку!
И моторка рванула вперёд.
У Петьки слёзы брызнули из глаз…Он закрылся ладонями и застонал.
– Держи-и-ись! – раздался над ухом дикий окрик, и лодка вдруг круто взяла влево.  Едва не вылетевший за борт Петька с ужасом  уставился на Фёдора.
– Не мо-гу! Не мо-гу! – зло выговаривал тот, заворачивая лодку к берегу. – Гад буду! Гад!
И он саданул кулаком в борт.
Ткнулись носом в песок. Мотор заглох. И такая воцарилась в мире тишина, что дыханье загнанного пса казалось громовыми раскатами. Они приближались, как страшная буря, после которой неизбежно наступает тихий умытый рассвет…
И пёс домчался до цели, и впрыгнул на лодку, и виновато – простите, отстал! – заперебирал грязными лапами по белой обшивке судёнышка.
– Дурачина! – сипло выронил Фёдор и подтолкнул собаку внутрь.
– Умница, – ворковал Петька, не мешая псу облизывать своё солёное лицо.
Когда он открыл глаза, то обнаружил, что Фёдор, никогда на людях не куривший, торопливо смолит сигарету, присев на берегу на корточки.
Петька притянул собаку к себе, и они обнимались до тех пор,  пока Фёдор не зашевелился.
Он втоптал окурок, громко высморкался и умыл лицо в реке.
– А теперь – лежать! – погрозил он собачине пальцем.
Оттолкнулись. Включили мотор.
– Объявление подадим! А не отзовётся никто, буду у себя держать, да? – улыбнулся он племяннику. – Вместе будем в лес ездить… Лишь бы сегодня Дмитриевна меня не выгнала!
– Не вы-ыгонит! – смеялся Петька и шмыгал носом.
А пёс замер на корме и пристально глядел на тонущие за горизонтом бесконечные жёлтые леса.