Вечер злился, свистел сквозняками, сыпал колючим градом и срывал ветром капюшоны и шарфы – наверное, тоже не любил восьмое марта, ведь он мужчина, в конце-то концов. А вот гипермаркет «Скотч» кайфовал, как кайфует довольно редко: он деловито, со смаком пережевывал покупателей, набив ими рот до отказа, рассовывал их по кассам – автоматическим и не очень – и предлагал вдогонку все, что душа пожелает: презервативы «Каждый день» с беспрецедентной уценкой («Иногда и кочерга стреляет!»), горящие египетские туры по супер-скидке («Сделай своей женщине подарок!»), кошачий корм с новой мясной начинкой («Для самых любимых и верных») и... кафе.
Кафе это чувствовало себя паршиво, никому оно в этот день не было нужно – как, впрочем, и в любой праздничный день, когда народ привык хлопотать у плиты. За столиком у окна сидел бородатый хипстер с ноутбуком и лениво ковырял огромный кусок тирамису. Уборщица в зеленой шапочке разлила на пол мыльной жижи и теперь сонно возюкала шваброй, не особо заботясь даже, моется плитка или нет. Все в этой капсуле свободы жило иначе, по другим законам: спокойная атмосфера, фольклорная музыка, свое течение времени. Хипстер знал, где уютно работать сегодня – на то он и хипстер. Но только в кафе заявились трое пропитых потных маргиналов с красными лицами и пакетами-косичками, из которых гремело стеклом, он собрал манатки и ушел.
Один маргинал, вусмерть пьяный, одетый в потертую кожаную куртку, сразу обнял металлический столб и замер – у него было огромное родимое пятно на лбу и маленькие хитрые глазки, которыми он ошалело вращал по сторонам, мучительно приходя в себя после борьбы со стихией. Другие два мужика держались пободрее и знакомство водили давно. Первого – длинного, тощего, с соплей, стекающей из носу – звали Гена. Второго же при рождении окрестили Володей, но друзья с этим не согласились и придумали ему кличку Пень, поскольку был он маленький и толстенький, точно древесный обрубок, с одышкой и потной челкой.
– Смотри! – Пень вытянул руку в сторону столика, где только что сидел хипстер.
– Ага, – скривился Гена и с шумом втянул соплю. – Не люблю сладкое.
На хипстеровом столике остался почти целый кусок тирамису. Служащие особо не торопились, уборщица зависла на какой-то своей волне, слушая Киркорова на айподе, а кассирша, не обращая никакого внимания на гостей, неистово тарабанила эсэмэски.
– Ыыы! – изрек Пень и шагнул в проход, но Гена преградил ему дорогу. – Ты чё?
– Ну и че, что я сладкое не люблю? – с претензией сказал Гена. – Жрать-то че-то надо!
– Да иди ты! – буркнул Пень и отпихнул друга. – Жадность фраера сгубила!
– Вова! – гаркнул Гена и кинулся наперерез. Они стали толкаться в проходе, задели пару стульев, сдвинули столик, чуть не поскользнулись на мыльной жиже и замерли, схватив друг друга за грудки и сверля пьяными взглядами. Уборщица так и не вернулась из киркоровской страны счастья.
– Харош! – подал голос третий маргинал, внезапно отлипнув от столба и сфокусировавшись на драке. – Ща все решим!
– Чё? – в унисон буркнули Пень и Гена. А Пень добавил: – Вадик, ты ваще в этом мире?
Вадик изобразил пальцами «ОК».
– Ща все будет, мужики! Ща-ща! Секунду! Поделю поровну! Мы же братья, помните? Че устроили?
– Какие мы тебе братья? – осклабился Гена. – Два дня назад на помойке нашли.
– Ну как же, – обиделся Вадик. – Ну братья же! По этому, ну... ну... по этому...
Гена вздохнул и выпустил Пня. Они стояли и виновато поглядывали друг на друга. Вадик, шатаясь, поплелся к кассе, театрально расшаркался перед кассиршей, выпрашивая ножик и три ложечки, продемонстрировал добычу товарищам и прошествовал мимо них к столику с тирамису. Ему хватило всего двух секунд, чтобы сожрать весь десерт целиком прямо руками. Потом он, конечно, получил по голове от Гены и Пня и был изгнан из банды, но в этом деле ведь самое главное что? Быть сытым, разумеется! Потому что сытый – это кто? Ага. Живой.