Попасть в больницу очень просто. Мы не знаем, что с нами произойдет в следующий момент. Только вы не подумайте, что я шел по улице, вдруг рядом остановилась "Скорая", меня взяли под руки и затащили в машину. Все было проще. Я зашел в поликлинику сделать ЭКГ. Врачу, расшифровывающему результаты, моя ЭКГ показалась подозрительной. Она вызвала кардиолога, и после недолгого совещания решено было вызвать "Скорую". Через 10 минут появилась бригада врачей, и вот я иду по коридору поликлиники в сопровождении врача и медсестры: один спереди, другая сзади. Меня вели как заключенного, очевидно, боялись, что я убегу. В карете "Скорой" меня положили на носилки, привязали ремнем, и мы поехали. До больницы было недалеко, и мы проезжали мимо моего дома. Сколько раз из окна я видел машины с красными крестами, пересекающие перекресток в разных направлениях. Теперь я сам ехал в этой машине, и смотрел на проносящихся мимо пешеходов, дома... .
Вскоре мы подъехали к приемному покою больницы. Меня перетащили на каталку и повезли по многочисленным коридорам. На лифте подняли на третий этаж и ввезли в какую-то комнату. Через несколько минут пришел врач и стал задавать всякие вопросы, очевидно, решая, куда меня направить: в реанимацию или в общую палату. Я обратил его внимание, что нужно провести дифференциальный диагноз между эзофагитом и стенокардией. Он удивленно посмотрел на меня и спросил, кто я по профессии. Я сказал ему, что химик. Он мне ответил, что может привести такое количество диагнозов, что... . Словом, дал понять, что не надо умничать. Далее меня повезли в реанимацию, которая представляла собой длинную большую комнату размером примерно 7х30 метров. В ней стояли 19 кроватей, каждая под своим номером. Мой номер был 14. Около каждой кровати стояла тумбочка, а выше - монитор, по которому бежала пилообразная кривая, отражающая ритм сердечной деятельности. В углу монитора светился пульс, а ниже - давление. Меня попросили раздеться. На вопрос, "до какой степени", ответили: "До костюма Адама". Тем не менее, мне удалось отстоять трусы, последний элемент одежды, за который держится всякий мужчина. Из других элементов цивилизации мне разрешили оставить очки. На вопрос медсестры: "Зачем вам они?", - я ответил: "Чтобы смотреть на вас". Женское сердце было смягчено, и очки мне разрешили оставить.
Реанимация - это отделение, где возвращают больных к жизни, это главная ее задача. Это не санаторий и не дом отдыха. Этим все сказано. Находиться в ней довольно тягостно. Поэтому всякий попавший в реанимацию, стремится из нее выбраться, для начала хотя бы в общую палату, а всякий, лежащий в общей палате, стремится попасть домой. Поскольку все люди разные, и ведут себя в реанимации все по-разному. Я не могу говорить обо всех больных, находящихся в реанимации. Мои наблюдения касаются только ближайших ко мне соседей. Попав в реанимацию, самый правильный образ действий - это расслабиться, смириться со своим состоянием и довериться врачам. Однако некоторые хотят всеми правдами и неправдами из нее выбраться. Причем, я заметил, что самые активные в своем стремлении из нее выбраться являются или действующими начальниками, или были таковыми в прошлом. Они привыкли командовать и управлять людьми и не могут допустить ситуации, когда кто-то руководит ими и определяет, как им жить.
Один больной все сетовал, что оставил свою машину на Комсомольской площади, и боялся, что ее заберут эвакуаторы. В конце концов, он написал заявление, что берет на себя всю ответственность за возможные последствия его бегства из реанимации, и его отпустили. Другой стремился перевестись в одноместную платную палату на 1-ом этаже, и его усилия в этом направлении увенчались успехом. Третий попросил перевести его в 3-х-местную палату, которая находилась в этом же отделении, и эта просьба была удовлетворена. У четвертого, как говорили медсестры, была "мерцалка" после КГ (другими словами, мерцательная аритмия после коронографии). Он тоже стремился покинуть пределы реанимации, обосновывая свое желание какими-то жизненными обстоятельствами. Врачи долго уговаривали его остаться, но и он вскоре покинул это отделение.
При попадании в реанимацию, как я уже отметил, отбирают все. Ты лежишь на кровати и тебе абсолютно нечего делать. Остается либо спать, либо лежать и "хлопать" глазами. А ничегонеделанье, как отмечал Оскар Уайльд, самое тяжелое занятие на свете.
Особенно тяжело приходится ночью. В 21.30 выключают верхний свет, но медсестры, санитарки и врачи продолжают громко разговаривать, возить громыхающие тележки по помещению, нисколько не заботясь о ночном покое больных (главное - их оживить, а о комфорте забудьте).
Большой свет включают в 5.00, и начинается беготня, берут анализы, измеряют температуру и давление, проводят исследования.
Хочется отметить, что в случае необходимости в реанимацию привозили мобильные установки для рентгена, гастроскопии, а аппараты для эхокардиографии и ЭКГ постоянно находились в помещении. И, конечно, изюминка реанимации - это отделение рентгено-хирургических методов исследования и лечения, а короче - отделение, в котором проводили коронографию и стентирование. Еще каких-нибудь 10 лет назад бесплатная возможность использования этих методов исследования и лечения для широких масс населения была закрыта.
Слева от меня лежал больной, диагноз которому никак не могли поставить. Я, движимый желанием помочь ему, стал давать советы исследовавшим его врачам. У одного я спросил, можно ли дать ему Альмагель? Тем более, что это препарат стоял у меня на тумбочке. Но врач не последовал моему совету.
Врачу, проводившему ему УЗИ органов брюшной полости, я задал вопрос: "Может у него дискинезия желчных путей?" Врач ответил: "Да, желчный пузырь вялый", и проведя свои исследования, удалился.
Я продолжал свои "умничанья", но они были вызваны исключительно благородной целью.
Через некоторое время после того, как я поступил в реанимацию, наступил обед. Мне принесли первое, второе. На третье был кисель, но так как у меня еще не было кружки, мне его не налили. Я стал по этому поводу переживать. Удивительное существо - человек. Дело идет о жизни и смерти, а он переживает по поводу не доставшегося киселя.
Теперь представим на минуту, что где-то есть хорошая строительная бригада, и она не заинтересована сидеть без дела. В то же время существует система социального страхования (некоторое подобие медицинского), которая оплачивает этой бригаде затраты на строительство домов. Эта же строительная бригада производит экспертизу жилищных условий, состояния дома. И если эта бригада сидит без работы, то ей выгодно сделать заключение, что тот или иной дом нуждается в ремонте. Эта же картина может наблюдаться в отделении рентгено-хирургических методов диагностики и лечения. Бригада врачей выполняет диагностику - коронарографию, и теоретически может поставить стент на здоровый сосуд или на тот, который поражен не сильно, меньше 75 %. Ведь страховая компания оплатит операцию, и у них будет зарплата. Впрочем, о чем это я говорю?! Мои рассуждения зашли слишком далеко. А где же клятва Гиппократа?
Но вот, наконец, 2-е сутки моего пребывания в реанимации подошли к концу. Меня волновал вопрос, в какой одежде я буду ходить в общем отделении, так как при помещении в реанимацию всю одежду отобрали. Мне уже рисовалась картина, что я буду ходить в столовую, завернувшись в одеяло и босяком. Когда прикатили кресло, на котором меня собирались везти в общее отделение, на нем - о счастье! - я увидел аккуратно свернутую пижаму приятной "шотландской" расцветки (голубого цвета с зелеными и желтыми полосками). Я с радостью в нее облачился, уселся в кресло, и меня повезли в общее отделение. Необходимо добавить, что кроме пижамы, мне привезли и тапочки, так что я был полностью экипирован. Пижама, правда, оказалась с прорехами, но это уже мелочи.
Я не буду подробно описывать свое пребывание в общем отделении. Это предмет для отдельного повествования. Скажу только, что меня поместили в палату ? 306. Если учесть, что первая цифра означает номер этажа, то получается палата ? 6, а этот номер со времен Чехова имеет дурную славу. Меня там встретила веселая компания, причем впечатление было такое, что чем хуже человеку, тем больше он шутил. Стали подшучивать и над моим нарядом, на что я сказал, что он мне нравится: хочется побыть в одежде английского арестанта. Шутник мне ответил, что я в этом наряде если и похож на арестанта, то не английской тюрьмы, а тюрьмы Зимбабве.
В палате общего отделения трудно заниматься серьезным делом. Постоянно отвлекают разговоры, визиты врача, медсестер. Я пробовал читать книгу Олеси Николаевой "Православие и творчество", но несколько дней книга оставалась открытой на одной и той же странице, совсем как у Манилова. Если уж я заговорил о "Мертвых душах" Гоголя, то можно отметить еще одну параллель: матрас на кровати был жестким, совсем как тюфяк у Петрушки, слуги Чичикова. Но если у Петрушки тюфяк был жестким от долгого лежания за чтением книг, то тут такими свойствами матрас обладал изначально.
Хочется привести еще один эпизод из нашей печальной больничной жизни. Как-то вечером к нам зашел дежурный врач явно не русского происхождения. А так как больные - народ любопытный, то последовал вопрос: "Откуда Вы?", на что она сказала: "Из Боливии". Вот каких врачей заносит к нам в Россию, очевидно, своих не хватает. Мы ей стали обещать, что найдем русского жениха, на что она ответила с горечью: "Я уже старая, мне 28 лет". Оставалось только искренне ее пожалеть. Она плохо говорила по-русски. Когда она подошла к моему соседу, армянину, который тоже плохо говорил по-русски, то между ними возникло непонимание, которое мы, по мере наших сил, пытались разрешить.
Несколько слов о местных каталках. В медицинских учреждениях распространены каталки, которые при перемещении издают ужасный грохот. В особенности это донимает в реанимации, где такую каталку могут везти и ночью. В общем отделении возят лишь с момента подъема (6.00) до отбоя (22.00). Несмотря на очевидный прогресс в области рентгено-хирургических методов диагностики и лечения, нашей медицине есть куда двигаться.