Худ. М. Кагаров
СТАРЫЙ ХОДЖА НАСРЕДДИН И МЛАДАЯ ЯРОАЛАЯ ЯРОСПЕЛАЯ ЯРОТЕЛАЯ ЯРОТАЛАЯ ЯРОНАГАЯ ВДОВА ЦАГАН ШАВАННА
Однажды в кишлаке Фан Ягноб, где поселился старый ХоджаНасреддин, встретила его младая атласнотелая ярая свежая вдова Цаган Чинара Шаванна.
И шепнула старцу избыточно чуткому к трепетному отзывчивому мрамору женского бездонного тела колодезного.
И Цаган Чинара шепнула старцу - сметливому мудрому всаднику погонщику наезднику в гонных одеялах любви.
И Цаган Чинара шепнула:
— Ходжа сегодня ночью когда все уснут мертво и слепо, а в моем кишлаке рано спать ложатся - я приду к тебе спелая открытая нагая...
А ты приготовь пиалы с вином и курагу и грецкие орехи от которых и старец становится отроком необузданным и зарежь приготовь ягненка нежного как курчавый островок средь моих альпийских снежнобелых ног ног ног...
О кто из мужей не мечтает побродить средь этих непуганных лиющихся снегов!..
О! О! О!..
Ах, Аллах! скорей бы ночь ночь ночь!
Ночь атласных спелых томных сладчайших моих, тающих, как бухарская халва в кипятке, ног ног ног!..
Ах, Аллах зачем день?..
Ах, почему не одна сплошь недвижная вечная ночь воздымающихся ног и трущихся липких согласных животов, ягодиц лон, высекающих сладчайший плотяной огнь, огонь?.. в одеялах костер?..
…И вот уже ранняя горная ночь, нощь пришла и уложила всех мертво спать в Фан Ягнобе кишлаке святом, а в горных недоступных кишлаках любят мак, и коноплю, и сон сон, сон, чтоб возлегать выше неприступных гор, гор, гор...
Но в ночи смоляной кромешной шла, светила только нагота жемчужная вдовы Цаган Чинары Шаванны…
И она шла совсем нага, нага, и нагота ее была одним светом в ночи и состязалась с луной, невидной из-за гор...
— Ах! Ходжа Насреддин! сейчас я узнаю, что за слава вселенская твоя!
Айх! ночь сладчайшая моя!
Ах, светит в небесах одна луна, а на земле - одна моя нагота!..
А я люблю ночь ночь!
А ночь всегда царит, ночь курчавая всегда царит, стоит меж моих сладчайших ног!..
Ай, любовь — это ночь!..
Ай! Ходжа мудрец слов, а хочешь на века заройся в вечную ночь меж моих тающих альпийских ног!..
А мой муж Махмальбафф-хан зарылся в эту ночь меж моих ног и отсюда уж не восстал не выбрался…
А тут меж моих ног проходит сладчайший кратчайший путь дорога на вечный мазар на кладбище…
А ты не хочешь, великий мудрец, конь любовных одеял, утех, а ты не хочешь пройти этим сладчайшим путем в вечность, в вечную славу веков?!
Ойе! ойе!..
О, великий Ходжа Насреддин, острослов, мудрец, ты бессмертен…
И я стану бессмертна, как смерть твоя!..
Хйя!
И я разделю в веках посмертную славу твою…
И ты лишь разделишь, раздвинешь тесноту ночь курчавую моих вожделенных бешеных бьющихся льющихся водопадами телесными, млечными лакомых ног ног ног!..
Ойееее!.. Ойе! О!..
…И вдова Цаган Чинара Шаванна одна шла в ночи горной, и лишь во всей ночной вселенной светила млечно бешено нагота алчущая ее вместо кроткой луны, которая ушла за горы, уступив сияющей наготе Цаган Чинары.
И вдова пришла на окраину кишлака Фан Ягноб, где у бешеной реки Фан Ягноб дремала нищая глинобитная кибитка Ходжи Насреддина.
И там у кибитки росла шелестела от вечного речного ветра-насима тысячелетняя белая чинара святая, где был мазар древнесогдийских шейхов…
Но мазар уже давно истлел от древности…
Но чинара еще не истлела и была великой…
И называли ее дерево-гора чинара-гора, ибо была несметна, ибо только десять человек могли обхватить ее жемчужный беломраморный ствол...
А у Святой Чинары сидел Ходжа Насреддин, и в руках у него был малый перочинный китайский нож для разрезанья бумаги яньаньской белой, как баранье молодое сало...
И великий старец ковырялся ножом ничтожным в исполинской коре Святой Чинары...
Тогда нагая Цаган Чинара Шаванна сказала изумленно:
— О мудрец веков! о слава тысячелетий! о бессмертный наездник-погонщик ночных дев и жен бесчисленных!..
Ты приготовил вино в пиалах?..
Ты приготовил курагу и орехи?..
Ты зарезал ягненка курчавого, как островок, как курчавая вечная сладчайшая ночь меж моих - и уже твоих, твоих - ног ног ног?..
Ты приготовился покинуть этот бренный тошный скучный мир кратчайшим сладчайшим путем меж моих и твоих, уже твоих, покорных похоронных белых, как саван, но лакомых ног ног ног?..
Тогда Ходжа Насреддин улыбнулся и тихо сказал покорно:
— О сладчайшая! Я приготовил вино, и курагу, и орехи, и зарезал ягненка...
Тогда Цаган Чинара шепнула улыбаясь:
— О мудрец веков!..
А что ты делаешь этим бедным жалким убогим ножом?..
Тогда великий суфий, улыбаясь, тихо уронил:
— Эта древняя Чинара не пускает солнце в окно кибитки моей... и я решил ее спилить...
Тогда Цаган Чинара вдруг закричала в кромешной ночи всех горных кишлаков:
— Мудрец! но разве можно перепилить тысячелетнюю исполинскую чинару этим убогим перочинным ножом?!
О!.. О! О! О!..
И тут вдруг вдова Цаган Чинара Шаванна увидела улыбку великого острослова и все поняла…
И прозрела, и устыдилась наготы своей…
И померкла нагота ее…
И перестала светить в ночи одна, одна, одна…
И тут из-за гор вышла нагая луна, и все горы и долины исполнились лунного несметного переливчатого отборного серебра...
И тогда стала вдова стыдливо прятаться за Святую лунную Чинару...
И тогда великий мудрец что-то сокрушился, опечалился, объятый печалью вдовы, и вдруг неожиданно для нее и для самого себя бросил нож в пыль и шепнул ей:
— Нет у меня ни вина, ни орехов, ни кураги, ни ягненка, но есть зеленый чай и лепешка...
Пойдем в кибитку мою...
Вдова... сестра... мать... дочь родимая, одинокая моя...
Святая Чинара Белая моя... моя... моя...
Тогда он зарыдал...
И она зарыдала...
Радостные... веселые...
О Аллах!..
Иль не в Святой Книге сказано: «Жены — одежда наша... а мы — их одежда...»
О Аллах!
А это было осенью.
А река Фан Ягноб плыла, текла текучими чистодонными, чистопородными изумрудами в золотых осыпающихся чинаровых ореховых брегах, брегах, брегах, садах, садах...
А осенью река стареет и замедляет теченье...
Но у бухарских тугайных златокожих спелокожих спелоногих бархатистых ханских оленей осенью гон, и они ослепленные, отягченные носятся, витают вдоль рек стареющих.
А у человеков весь год гон... гон... гон...
Ах, Аллах!
Ах, бедные вечногонные человеки!..