Предыдущую часть см. http://www.proza.ru/2017/03/01/581
Нине Петровне не дает покоя замок в Гольшанах. Сколько сайтов пересмотрела, сколько книжек прочитала, везде одни и те же слова: «прямоугольное двух - трехэтажное замкнутое здание с внутренним двором и шестигранными башнями на углах», «огромные подвалы, множество комнат, печи, сложенные из геральдических изразцов, резные двери, мраморные камины на столбиках».
Да и то сказать, тех, кто видел этот замок своими глазами, давно нет на свете, откуда же новым впечатлениям взяться? В серьезном архитектурном журнале Нина Петровна нашла, что при всем желании, если не найдется подписанный и датированный архитектурный проект замка, «полная силуэтно-фасадная реконструкция комплекса будет произвольной и недоказуемой»: неизвестны точные очертания наружного и внутреннего периметров замковых корпусов; хронология строения отдельных частей комплекса; конструктивное и архитектурное решение выездных ворот и многое другое.
Только и остается, раскрутить калейдоскоп, да посмотреть, как стеклышки лягут. Они-то не солгут.
Вот и тот самый угловой зал, о котором все пишут с восторгом: с четырьмя опорными столбами посередине и опирающимися на них крестовыми сводами. На стенах – картины лучших художников того времени в богатых рамах, портреты всех представителей рода Сапегов, парадное оружие. На окнах, выходящих в замковый двор – витражи из толстого стекла. Вот только радости нет.
Стоит у окна подканцлер литовский, староста тельшевский, ошмянский и гомельский Павел Стефан Сапега и не знает, на что жизнь положил свою. Все, что было, вложил в строительство замка, тешил себя надеждой, что превзойдет голландские замки под Антверпеном да загородный замок самого короля польского. Может, и превзошел, для кого только? Пришла пора писать завещание, а наследника нет. Неужели правду поговаривают в народе, что на роде Гольшанских и тех, кто после них на эту землю придет, лежит проклятие за загубленную жизнь? Прежде отмахивался, в привидения не верил…
Да ведь и его самого в чем только досужие сплетни не обвиняли: и православные священники его прокляли, когда отобрал у их общины дом в Вильно, подаренный отцом, и жен в приливах ярости отравил…
Что правда, то правда: православных священнослужителей, пригретых отцом, изгнал, построил на своей земле костел и монастырь для монахов – францисканцев, но, Бог свидетель: в смертях жен его вины нет. Он ли не призывал к Регине Дубовской, первой жене, самых дорогих докторов, а когда все они оказались бессильны, даже хотел принять монашество. Спасибо, Папа Клементий VIII нашел слова утешения.
Вторая жена Элизабета, Эржи, как он называл ее, дочь венгерского дворянина Франциска Веселина, была юна и красива. Как звенели голоса ее и трех маленьких дочек в этих стенах, когда затевали они игры в догонялки или прятки. Тринадцать лет отмерила им судьба, и дочки остались сиротками.
Он почти завершил отделку замка, третья жена, Катажина Гославская, вырастила дочек Эржи, но детским голосам больше не суждено было зазвенеть в замке.
В шестьдесят пять задумал последовать примеру Ягайло, обвенчавшемуся в семьдесят лет с шестнадцатилетней Софье Гольшанской. Трех сыновей родила она королю Польши, но, видно, не всем так везет. И был-то он помоложе Ягайло, и жену четвертую молодую нашел, да судьбу не обманешь. Наследник на свет не появился, две старшие дочки ушли в монастырь, младшая вышла замуж, но вскоре умерла, вот и получается, что жизнь прожита зря.
Что же, похоронят его в этом костеле, строительство которого, в отличие от его собственного замка, завершилось в срок, чтобы там ни говорили о загубленных душах, а о надгробном памятнике он позаботится.
По заказу Павла изготовили шикарное мраморное надгробие, на котором по традиции тех времен изобразили его в позе «спящего рыцаря». Подперев голову рукой, лежит в боевых доспехах, символизирующих шляхетскую доблесть, рядом – три жены в тяжелых, почти монашеских одеждах, с молитвенниками в руках.
В родовой усыпальнице под костелом, освещенным во имя Иоанна Крестителя, в 1635 году найдет свое упокоение литовский подканцлер.
Почти триста лет в костеле рядом с изображениями святых возвышался, словно еще один алтарь, памятник светскому человеку - Павлу Стефану Сапеге и его женам, но в 1978 году памятник был перевезен в Музей древнебелорусской культуры Национальной Академии наук Республики Беларусь в Минске.
Четвертой жене Павла Стефана, Зофье Данилович, по завещанию достался «пожизненно Замок Гольшанский со всеми строениями дворовыми, а также местечко Гольшаны с мещанами подданными». Это был щедрый подарок. В те времена вдовы, не имеющие детей, могли претендовать не больше, чем на два-три захудалых села. Вот только оказалось, что имение «крайне отягощено долгами». Даже спустя десятилетия наследники не смогли расплатиться с кредиторами, это был первый случай в тогдашней Литве, когда была объявлена «эксдивизия», то есть раздел имения между кредиторами. Так печально закончилась история «каменного цветка», вызывавшего восторг современников.
***
Нина Петровна взяла очки, присела к компьютеру. Чем там занимаются наши герои?
Утро началось со стука в дверь. Второпях набросив халатик, Рита побежала открывать и, подпрыгнув, повисла на шее мужа:
- Олег! Как ты здесь очутился?
- Во-первых, соскучился, во-вторых, хотел сюрприз сделать. Не прогонишь? С сюрпризом-то? Может, не ко двору? - большой, немного нескладный, Олег смешливо огляделся, словно опасаясь увидеть соперника.
- Ко двору, ко двору. Ой, Олежка, а мы клад нашли…
- Наслышан. По дороге встретил Франтишку Петровну. Это ты еще спишь, а она уже в лес, по грибы…
- Тоже по грибы хочешь?
- Хочу воспользоваться моментом, пока мы с тобой одни, - засмеялся Олег, прижимая Риту к себе.
Дверь молодые за собой закрыли, а мы подглядывать не станем. Подождем, пока Рита не выскочит в коридор, вспомнив, что опаздывает на автобус.
- Олежка, мне всего десять минут осталось, чтобы до остановки добежать. Сам позавтракаешь?
- Только вместе. А потом я отвезу тебя на машине. Заодно и с Алесем Николаевичем познакомлюсь. Посмотрю, с кем работаешь.
- Я почему-то с твоими медсестричками не знакомлюсь, - засмеялась Рита, быстро накрывая на стол.
- Потому, что у тебя муж – скала, а ты – когда чем-то увлекаешься, брызжешь паром словно этот чайник. Неизвестно, кто из вас горячее, - отпарировал Олег.
Ехать с мужем на машине – совсем не то, что в набитом пассажирами автобусе. Включили музыку, в окно – пока еще свежий утренний ветерок дует, да родной человек рядом. Что еще надо для счастья?
- Давай заедем, глянем на развалины замка?
- Ну, если быстро.
- Знаешь, я все думаю: какое впечатление замок произвел бы сегодня? В сущности, прямоугольник девяносто метров на восемьдесят пять – по сравнению с нынешними строительными комплексами не так много, а башни – разве сравнятся высотой с двадцатиэтажными столбиками? Может, показался бы красивой игрушкой…
Олег не закончил фразу: возле развалин замка работали два бульдозера, расчищая площадку. Рита распахнула дверцу, выскочила, не дождавшись, пока Олег полностью остановит машину, побежала к рабочим.
Вернулась озабоченная и смущенная:
- Говорят, распоряжение районного начальства.
- Но они же не делают ничего плохого, только сгребают битый кирпич. Смотри, даже издали видно, что так контуры стен рельефнее стали и подойти можно ближе.
- Ты не понимаешь, Олежка. Они культурный слой снимают.
- Да? Мне почему-то кажется, что это скорее бескультурный слой, - Олег показал на пластиковые бутылки и жестяные банки из-под пива отнюдь не затерявшиеся среди обломков кирпича, выпавшего из некогда мощных стен.
- Даже эти обломки кирпича ценны для историков.
Машина медленно отъехала:
- Не хочу тебя огорчать, воробушек, но позволь напомнить, что из этого кирпича в послевоенные годы дом культуры соорудили. Могли вволю исследовать.
- Добавь еще: и свинарник, - рассердилась Рита.
- Про свинарник не знаю, но, если хочешь, добавлю.
Внешне Олег невозмутим. Но Рита знает: эти чуть наметившиеся ямочки на щеках всегда появляются, когда он пытается скрыть смех.
Поля вдоль дороги сменялись молодым подлеском, машину подбрасывало на выбоинах: «ямочный ремонт дороги», как образно выражалось руководство района, оставлял желать лучшего, а Рита все не могла избавиться от мыслей о судьбе Гольшанского замка.
- Какой-то он невезучий, этот замок. Судя по всему, даже до конца не был достроен. В документах по эксдивизии есть фраза: «…в замке Гольшанском… муры (стены) недоконченные и неоштукатуренные, внизу и вверху…». В начале XVIII века Северная война прокатилась по этим землям. Историки полагают, что во время войны замок был сильно поврежден, хотя еще оставался жилым. В замковой часовне даже проводились богослужения вместо костела, который после подавления восстания 1831 года по высочайшему распоряжению закрыли. То, что осталось от былого величия долго еще переходило от одного хозяина к другому, пока последний, купивший замок в 1880 году, не стал взрывать стены и башни для строительства корчмы из дармового кирпича. Так что не только Советская власть виновата…
Несколько минут ехали молча, Олег сосредоточенно смотрел на дорогу:
- Ты знаешь, я родом из Ростовской области. У нас в устье Дона в конце XIX века нашли древнегреческое поселение – Танаис. Пока в шестидесятых годах прошлого века раскопанное городище и могильник не объявили заповедной территорией, жители ближайшего хутора растаскивали камень древнего города для строительства своих домов. Да, впрочем, и потом, что греха таить. Если с одной стороны посмотреть – конечно, варварство. А с другой – быть может, мудрость народная. То, что сделано людьми, людям и должно служить.
- Памятники истории тоже служат людям, - запальчиво возразила Рита.
- Да я понимаю. Только про историю хорошо рассуждать, когда крыша над головой есть и дети сыты.
Олег протянул руку и погладил сердито сжатый кулачок Риты:
- Не обижайся, воробушек. Помнишь, мы с тобой были в Строчицах, под Минском, в музее архитектуры и быта? Среди деревянных сельских домов – стоит единственный, перевезенный из города. Судя по обстановке, хозяева образованные и вроде небедные: шкаф с фаянсовой посудой из Германии, письменный стол, шкафчик с книгами по медицине. Меня заинтересовало: почему большая печь, обогревающая, как обычно, несколько комнат - побелена, а не облицована кафелем. Смотрительница музея извиняющимся тоном объяснила: «Очень дорого стоило, а хозяева не относились к самым богатым жителям Минска». Ты мне рассказываешь про геральдические изразцы, украшающие камины Гольшанского замка в XVI веке, а в конце XIX века обеспеченный горожанин не может себе позволить обыкновенную кафельную плитку. Прости, я понимаю жителей Гольшан, которые когда-то находили обломки изразцов на территории замка или монастыря францисканцев и несли их не в музей, а домой, чтобы облицевать свою печь.
- Не знаю, я у Франтишки Петровны в доме изразцов не видела, - Рита в глубине души не соглашается с мужем, но и спорить в этот погожий день не хочется.
- Ну, деревенская интеллигенция – люди особые. Если есть на нашей земле святые - это они.
Смотри, мы к Богданову подъезжаем.
Солнечные лучи играют в прятки на верхушках деревьев, а в низинах еще клубится туман, всплывая белыми шапками.
- Короткевич про такой туман писал: «Заяц варыць пiва», - улыбнулась Рита. – Давай заедем на могилу Рущица. Мы ведь еще успеваем?
- Я-то думал, ты меня пригласишь в корчму заячьего пива попробовать, - рассмеялся Олег.
- За рулем? Никакого пива, только вечером, когда вернемся.
- Ладно-ладно, вечером к дядьке Базильчику схожу, мы теперь с ним друзья, авось медовухой почествует, - отшутился молодой муж.
Сельский погост – на окраине Богданова. Над могилами – чуть покачивают верхушками сосны. Это ветер разгоняет облака, помогая солнечным лучам дотянуться до земли.
Купить цветы негде. Но художник и любил полевые цветы больше шикарных роз. А сорванные по дороге лиловые шарики клевера, синие лепестки васильков да белые соцветия веточки калины на темном граните кажутся мазками с картин импрессионистов.
Помолчали, склонив головы. Рита тихонько сказала:
- Может, я придумываю, но мне кажется: есть в этом что-то символическое. Рущиц почему-то назвал картину, на которой изображен родовой дом: «Пустка», пустошь. Мастер символического пейзажа, он сумел предвидеть те бури и ветры, которые пронесутся над родовым имением. Но важнее дома была земля, которая родила его и должна была принять в себя, когда придет последний час. Так и получилось: пожары войны унесли и старую усадьбу, и дом, построенный отцом, оставив только фундаменты, подземелья подвалов, ручей да старые деревья в парке, а фамильные могилы время сохранило.
И опять побежала проселочная дорога под колеса машины.
Не шоссе, не разгонишься. Вот и еще один указатель на дороге: деревня Десятники.
- Ты сюда когда-нибудь заезжала? - оживился Олег.
- Нет. Все время только проездом.
- Тогда я тебе расскажу. Как-то увидел в интернете: здесь похоронены солдаты, погибшие в годы первой мировой войны. Знаешь, что меня удивило: похоронены рядом немецкие, русские, австрийские солдаты. Большинство могил относится к 1916 году. Тогда здесь тянулись нескончаемые позиционные противостояния, а после боев в поле работали похоронные бригады. Они собирали убитых и хоронили рядом друг с другом, передавая документы и солдатские жетоны вражеской стороне. Я тогда еще подумал, что это была какая-то странная война: словно воевали только по приказу, без ожесточения, свойственного войнам, - Олег вздохнул, но дальше тему развивать не стал.
- Через пять километров Вишнево, теперь твоя очередь рассказывать, чем оно знаменито кроме клада в костеле.
- Людьми, конечно, чем же еще. Про то, что здесь родился Шимон Перес – все знают, а еще белорусская поэтесса Констанция Буйло,поэт Петр Битель, который перевел на белорусский язык поэму Адама Мицкевича «Пан Тадеуш», ксёндз Владислав Чернявский, первый на Беларуси проводивший службы на белорусском языке, и посвятивший жизнь переводу на белорусский язык Библии. С кого начнем? – улыбнулась Рита.
Продолжение см. http://www.proza.ru/2017/03/21/1346
Иллюстрации: Парадный портрет Павла Стефана Сапеги; надгробие Павла Сапеги в Музее древнебелорусской культуры НАН Беларуси;
Картина Ф. Рущица "Пустка", памятник Рущицу в Богданово;
д. Десятники, памятник немецким солдатам, погибшим в первой мировой войне;
д. Десятники, солдатские могилы;
Д. Вишнево, памятная табличка на доме, который стоит на месте дома Шимона Переса.