Великое утешение!

Дарья Михаиловна Майская
С самого раннего детства, сколько я себя могу помнить,
я была очень ранима!  Если была обделена вниманием, если
слышала в свой адрес нелестное слово, даже и, понимая,
что просто так грубо похвалили меня или выразили удивление
каким-то моим способностям,- я глубоко переживала.

Не было предела моей грусти, если после разлуки с кем-то
из близких или знакомых, о ком я скучала, кому при встрече
очень радовалась, такой же радости мне в ответ не выражали.

Я никогда в жизни, до дней моего настоящего бытия,
ни на что и никому не жаловалась, ничего и никого
ни о чём не просила. Это распространялось и на моих
родителей.

Пожаловаться или рассказать о трудностях мне было
равносильно уличить и обнародовать себя в несостоятельности,
не умении решить возникающие вопросы и вообще, я никогда
не могла допустить, чтобы о моих трудностях кто-то знал.

Конечно, не без некоторых моментов стала я такой.

Например, ещё в детстве моя (светлой памяти) мамочка
мне сказала: никогда не плачь прилюдно! Это так унизительно!
И... очень некрасиво!

Улыбнись, чтобы ни было! Это тебя более выручит.

Я этот совет запомнила на всю жизнь!

И ещё был эпизод в моей жизни.

Я уже училась в первом классе. Но восьми лет мне ещё не исполнилось.
Ко мне прибежала моя новая школьная подружка-ровесница. Её очень
красиво звали, как и мою старшую сестру(упокой её душу, Господи)
Любой.

Мы с подружкой ходили по улицам. А жила она в направлении нашего
действующего храма и вышли с ней на эту улицу к храму.

Двери его были распахнуты. Мы с большой опаской вошли внутрь...

Великолепие храма было поразительным.
Храма не коснулись коммунисты-богопротивники. Роспись, иконы всё
исполнено искусными мастерами, настоящая классика! Для нас это
было просто очень красиво.
Иконы, - освещение только свечами, никаких электрических
люстр, как теперь.

Священник у нас был аристократической внешности!
Красив бесподобной и холёной красотой!

Высокий, худощавый, седой. Теперь я понимаю - лет
шестидесяти пяти. Его усы и не клинышком, но красивейшим,
ухоженным пучком бородка, были просто великолепны!
И иногда поблескивала золотая коронка зуба!
Я просто любовалась батюшкой, где бы его ни встретила.

Шла служба и мы вошли, как раз к её завершению.
Детей в храме не было совсем. Да тогда им и не разрешали
даже и близко подходить к храму: о запрете этого для учащихся говорилось
на каждом родительском собрании.

Паства, увидев двоих девочек, просто ринулась к нам,
предлагая нам "поминушки". Все окружили нас и ждали, когда
мы возьмём у них что-то из принесённого для поминовения.

Считается (это я теперь знаю, из проповедей священников),
что особенно благодатна поминальная молитва ребёнка - Царство небесное.
Поэтому и было такое внимание к нам с Любой.

Мы брали пряники, печеньки, кусочки каких-то бубликов,
баранок. Почему-то не было конфет.

Предлагали кутью - своей одной ложкой задевали рисовую
кашу, в которой во всей массе было несколько вишенок
вишнёвого варенья, высыпали в подставленную ладошку.

Кутья мне очень не понравилась!   

Всё мы собирали в две руки, прижимая их к груди.
С этими, так неожиданно свалившимися на нас гостинцами,
нам гулять уже стало невозможным, и мы пошли по домам.

Дома была одна моя сестричка. Я предложила ей все эти разности.

Тут вошла моя бабушка Дарья Михайловна (я МихаИловна).
Я и ей с большой радостью предложила угощение - по другому
я эту сдобу не воспринимала.

- Это у тебя откуда?! - очень строго и сурово спросила бабушка.

- Мы с подружкой в церкви были, там всё это нам дали.

И тут моя бабушка, такая богомольная, постящаяся, никогда ни
единым словом ни о ком не отзывавшаяся дурно,
резко подняла и опустила руку, коротко и так же резко бросив:

- Не в нас!

Люба отказалась от этих бедных кусочков... Она не хотела быть не в бабушкину родню...

Посудку с этими бедными кусочками я отнесла на кухню.
Дальнейшей их судьбы я не знаю.

Я всё прекрасно поняла: не стояли побирушкой и не выпрашивали
милостыню. И я не стояла! Но объяснять это было бесполезно!
Я же была ТАМ, брала! Не отказалась...

Я не сказала своему папе о случившемся, понимала, что ему будет
обидно, что быть в "них" - плохо.

Бабушка - мамина мать и была тайным, скрытым врагом моего папы,
видимо, это и на меня, во всём на него похожую, распространялось.

(Сейчас все говорят, что я очень похожу именно на бабушку Дашу...)

Ой, да не похожа я на неё! Я весёлая и очень ласковая!

***

И вот, пришло время, когда мне жить стало необыкновенно трудно!
Взрослая, чего-то в жизни добившаяся, утвердившаяся не только
в своём о себе мнении, и... такой комплекс в себе вдруг взлелеяла!

Вот кажется мне, что всем я как-то... внапряг! Где ни появлюсь среди
людей, мне кажется, что ко мне они не поворачиваются,
скрывают что-то, при мне не продолжают начатый разговор.

Что улыбаются и приветствуют меня только за компанию с тем или той,
с кем я подхожу.
Многое меня мучило... И теперь не могу понять - имело ли то основание
для мучения. И ни с кем я о таком не говорила, глубоко держала в себе,
а иногда и плакала потихоньку.

Не могу сказать, что сон из-за этого или аппетит нарушились,
но терзаюсь и...  всё тут!

Однажды, уже в третьем часу ночи меня, как подхватило на кровати
и подняло на ноги!  Сна, как не бывало... Вот что делать?
Книгу раскрыть? Нет! Так потянуло телевизор включить.

Не стала противиться. А там, в это время, начался фильм об Архимандрите
Иоанне Крестьянкине.

И в самом начале часть его проповеди:

"Подай нам, Господи!
Не обижать! И не обижаться!
Самим больше терпеть и за обидчиков молиться.
И так, други наши, будем любить всех, даже
врагов наших!
Но любят они нас или нет - нам об этом нечего
беспокоиться. Будем только о том заботиться,
чтобы нам их полюбить.

Не иметь врагов нельзя: они видимы и не видимы.
Нельзя, чтобы нас все любили. Но нам любить всех
очень можно и - обязательно!
Аминь!

Я просто рыдала! И со слезами излились мои никчемные
обиды, мучения, досады, страсти по ненужному, нелепому.