За воспоминаниями о событиях начала дня незаметно пролетело два с лишним часа. Тем временем смеркалось. Под тихий шорох накрапывающего дождя стремительно угасал серый полусумеречный свет дня. Через открытое боковое стекло потянуло легким сквознячком. С небольшим удивлением про себя Кортман отметил: воздух значительно посвежел, и дышать стало легче. От долгого сидения в автомобильном кресле спина одеревенела, а шея затекла. Чтобы размяться покрутил головой, руками помассировал шею, потянулся так, что щелкнуло в суставах. Взглянул на часы – было без пяти восемь – и задумался. До десяти, когда наступит комендантский час в этой части города, а на мосту выставят полицейский кордон, оставалось еще порядочно, и при желании Том еще мог поспеть выбраться с острова. Даже наверняка поспеет, если немедленно откажется от этой затеи с гостиницей. А идея эта ему уже не казалась столь удачной и здравой, как несколько часов назад. Неожиданно Кортмана непреодолимо потянуло к себе домой, в тепло и уют холостяцкой квартиры. И даже немедленно всплывший в памяти образ хамоватой консьержки с необъятными телесами и двойным подбородком, той, кого каждый день приходилось видеть в вестибюле дома по пути к лифту, – даже это оказалось бессильно помешать предвкушению радости возвращения. Соблазн был невероятно велик, и Тому понадобилось несколько минут, чтобы избавиться от внезапного наваждения. Фокус, выкинутый собственным настроением, в особенности в отношении консьержки, что никогда кроме раздражения и отвращения ничего не вызывала вследствие склочности своего характера, позабавил. Возможно, виновата в том была плохая погода.
Спустя немного времени темнота окончательно завладела всей Гров-стрит, и тотчас же в домах вокруг начали загораться окна. Ни на секунду не забывая о возможных опасностях этого района, Кортман тем не менее при виде освещенных окон позволил себе расслабиться. На душе само собой становилось спокойней с осознанием факта, что кругом множество людей, продолжающих жить как ни в чем ни бывало, несмотря на огромную неустроенность. Вместе с тем где-то в груди неприятно холодило от чувства одиночества и оторванности от человеческого общества, отчасти возбуждаемого завистью к тем счастливцам, что имели сейчас возможность проводить вечер в собственных квартирах за сытным ужином и горячим кофе. В то время как он вынужден был глотать голодную слюну и лишь мечтать о подобном.
В довершение ко всему на Гров-стрит не работало уличное освещение. На всем обозреваемом протяжении улицы не виднелось ни одного горящего фонаря: словно река мрака прямой линией пролегла с юго-запада на северо-восток меж невидимых во тьме, но отмеченных мозаикой горящих окон высоток. Что тому была причина – банальное ли желание городских властей сэкономить, неспособность ли погасить огромную задолженность перед энергокомпанией, - Том не знал, но данное обстоятельство лишний раз напомнило ему об исключительной неблагополучности этой части города со всеми вытекающими последствиями.
А ведь всего в нескольких милях отсюда, там, за Гудзонским проливом, в центральных районах города на улицах и проспектах вовсю светили уличные фонари, сверкали ярко многочисленные вывески и разноцветные огни реклам. Там все своим видом, казалось, кричало, убеждало: «Смотрите! У нас все по-старому! Все о`кей!» А мир тем временем продолжает катиться к чертям. А кто виноват? Кортман не раз задавался этим вопросом. У ведущих ток-шоу и политологов на телевидении ответ был готов на все случаи жизни. По давней традиции во всех бедах рядовых американцев обвинялся кто угодно, но только не те, кто в данный момент был у руля. Но чаще всего виновными неизменно назначались китайцы и русские. Первые – за то, что имели наглость процветать, ведя бизнес с западными партнерами по их же правилам. Ну а русские… После того, как власть в их стране снова оказалась в руках комми, теперь от них можно было ожидать что угодно. Ведь всем известно, что «красные» русские – самый опасный и непредсказуемый народ. И все чаще с телеэкранов раздавались пространные комментарии от представителей пресс-служб высших военных ведомств о необходимости нанесения молниеносного военного удара по коммунистам, что преподносилось как самый верный способ решения всех внутренних экономических проблем. Но с кем именно предполагалась война пока не уточнялось. Том сильно сомневался, что своим противником военные готовы видеть Китай: несмотря на антагонистические во многом политические взгляды, обе державы имели тесные экономические связи, пойти на разрыв которых не были готовы пока ни та, ни другая. Оставался, таким образом, только один вариант… Ударить первыми, прежде чем те, кто вновь почувствовал вкус независимости, наберут силу и, как в прошлом веке, впоследствии осмелятся бросить вызов. Тому нисколько не нравилась подобная примитивная циничная логика, поскольку последствия такой политики были предсказуемы и предполагали огромные жертвы. И он искренне надеялся, что, как и раньше, дальше разговоров дело не пойдет, а если что и случится, то лучше не при его жизни.
Отвлекшись от внезапно нахлынувших мыслей о насущных глобальных проблемах, Кортман вспомнил о цели своих долгих ожиданий. Коробка гостиницы по-прежнему оставалась темной: ни в окнах ее, ни во дворе не видно было и искорки света. Втайне про себя журналист на это и надеялся. Нет освещения – нет и охраны. Хотя этот факт еще предстояло подтвердить, ведь, в противном случае весь его план был бы бесполезен.
Том выбрался из машины и направился к гостинице. Пересекая дорогу, чувствовал, как с каждым шагом в нем все внутренне напрягается. К тому же начала ныть – не иначе от сырости – левая нога, чуть выше щиколотки. Сказывалась старая подростковая травма: подвернул случайно ногу во время школьного бейсбольного матча. Тогда поначалу отнесся к ней легкомысленно – в медпункте наложили повязку и компресс, да пришлось похромать несколько недель. Потом нога редко его тревожила. И, только уже будучи совершеннолетним, на медкомиссии узнал, что у него повреждено сухожилие.
Даже на расстоянии вытянутой руки высокий забор был практически неразличим в темноте, и о его близком присутствии намекал только характерный запах мокрой древесины. Весь сжавшись от дурных предчувствий, Кортман достал из кармана фонарь и посветил на забор. Прождал несколько минут, но ничего не последовало – ни грозного оклика охранника, ни лая собак. Приободренный этим обстоятельством, журналист пошел вдоль ограды, направив луч фонаря на верхнюю кромку. Как и предполагал, высота забора оказалась немалой – не меньше девяти футов. Такой просто так не перемахнуть. Чтобы взобраться наверх требовалось хоть что-либо сподручное: ящик, мусорный бак. Сошла бы и крепкая, достаточной длины, доска, какую уперев в забор, можно было использовать как опору для ноги.
Ругая себя последними словами, что не озаботился поисками раньше, когда еще было светло, Том повел фонарем по сторонам. Но что найдешь по темноте сейчас? Злой и растерянный, он прошел еще несколько футов вдоль ограды, пока неожиданно луч света не скользнул по воротам, также сколоченным из фанерных щитов. Створки их схватывала через металлические проушины накрученная в пару витков цепь, на которой висел солидного вида замок. В голове стала нарождаться пока смутная мысль, что по пути назад к машине сформировалась в удачную, как представлялось Тому, идею.
Открыв багажник, при свете фонаря тщательно осмотрел его содержимое и довольно скоро нашел, что ему надо. Баллонный ключ, что лежал рядом с запасным колесом. Остальное было делом техники. Вернувшись к воротам, Кортман продел один из концов крестовины ключа в петлю цепи и, вогнав в щель между створок, заклинил его. Получилась неплохая опора.
Но когда журналист уже сидел верхом на воротах и раздумывал, как бы половчее спуститься во двор, произошло кое-что неожиданное.
До слуха донесся стрекот приближающегося вертолета. Том внутренне похолодел: он знал, что это означало. Воздушный патруль! Грохот рубящих воздух лопастей стремительно нарастал, вдоль зданий по дороге заплясал широкий круг света. Оцепенев в паническом ступоре, Кортман, как завороженный, следил за его судорожным метанием по улице.
Внутри шевельнулась робкая надежда: пронесет! Но нет. Световой луч, обретая в струях дождя вещественную плотность, словно столб из молочно матового стекла, рыскал по асфальту все ближе и ближе, быстро сужая круги возле Кортмана. А над головой шумно трескотал невидимый во мраке вертолет, сверкая единственным глазом мощного прожектора.
Наконец поборов сковавший тело страх, журналист неуклюже перевалил тело через щиты ворот и повис на одних пальцах, уцепившись за верхний край. В тот же момент на него обрушился слепящий луч. Ослепленный, он разжал пальцы и спрыгнул во двор гостиницы. Под ногами хлюпнуло, ноги разъехались по жирной грязи, и Том рухнул на левый бок. Ногу пронзила резкая боль, и он не смог удержаться от громкого вскрика. Задавив в себе рефлексивное желание немедленно ухватиться за больную ногу, благоразумно замер. В непосредственной близости от него по двору слепо кружился в лихорадочном танце луч прожектора, пару раз ненароком цепляя неподвижно застывшую на земле фигуру журналиста. Затем, будто потеряв интерес к дальнейшим поискам, круг света скользнул через весь двор к зданию гостиницы, на миг выхватывая из темноты то уложенные на поддоне кирпичи, то одиноко торчащую посередке бетономешалку, косо взбежал по стене дома и пропал за углом. Затихающий рокот винтов вертолета подсказал, что опасность миновала.
Как только стало ясно, что воздушный патруль далеко, Кортман сел и, первым делом, осторожно прощупал левую ногу. Особо болезненных ощущений не последовало, и он рискнул пошевелить ступней. Нога отозвалась тупой ноющей, но, в общем-то, терпимой болью. Опираясь на забор, Том медленно поднялся и попробовал пройтись. Каждый шаг заставлял морщиться – в ногу словно вогнали острое шило, – тем не менее, он остался удовлетворен результатом. Могло быть и хуже. Стараясь не сильно ступать на больную ногу, журналист заковылял к зданию гостиницы.
Подсвечивая путь фонарем, Том вышел к парадному входу дома. Здесь, укрывшись под выгнутой кровлей дверного навеса от сеявшего, словно через мелкое сито, дождя, остановился, чтобы обдумать ситуацию. Чувствовал он себя скверно: испачканные и промокшие насквозь брюки причиняли неудобства, а успевший пропитаться сыростью пиджак давил на плечи. И, конечно, нога – боль поутихла и стала глуше – но напоминала о себе всякий раз, как наступал на нее. Но дело было не только в этом. Случай с вертолетом недвусмысленно намекал, что Кортман пустился в авантюру совершенно неподготовленным – ни психически, ни морально. Как ни пытался, не мог представить, что будет делать во время комендантского часа. Этого, то уж точно, было не избежать. Ну, хорошо, есть у него пистолет – ну а как придется его применить на деле? А ведь ему не доводилось еще наводить оружие на человека. Дьявол, да он даже в армии не служил!
Кортман, все еще пребывая в смятении от одолевающих сомнений, бросил рассеянный взгляд на парадную дверь. Огромная, в полтора человеческих роста, из темного лакированного дерева с бронзовыми вставками и массивным кольцом вместо ручки – она всем своим внешним видом внушала мысль об исключительной прочности и неприступности. С такой дверью впору разве что Форт-Нокс охранять. Или усадьбу феодала. Том усмехнулся: антиквариат, да и только.
Впрочем, журналист и не рассчитывал, что проникнуть в дом будет легко. Но уверен был, что способ это проделать отыщется. Надо было только запастись терпением и проявить побольше внимания: помимо парадного должны наверняка существовать, как минимум, парочка черных входов, окна на первом этаже, та же самая ранее им виденная из-за забора пожарная лестница. Но, обойдя гостиницу кругом, Том испытал острое разочарование. Все окна с непрозрачно загрязненными стеклами до второго этажа прятались за толстыми решетками фигурной ковки, единственный черный вход был до половины засыпан кучей битого кирпича, а у наружной лестницы, на которую он возлагал самую большую надежду, не хватало пары нижних секций. Оставалось еще попытать удачи со строительными лесами, но Кортман сильно сомневался, что с больной ногой из него получится хоть сколь-нибудь годный верхолаз.
Словно в подлой попытке усугубить и без того сложное положение, в каком оказался журналист, усилился дождь. Сгорбившись и пряча шею в поднятый воротник пиджака, Том вернулся под защиту навеса парадного входа. Недолго поколебавшись, выключил пока ненужный фонарь, чтобы не разряжать его понапрасну. Стоило угаснуть свету, как тотчас густой мохнатый мрак, наполненный лишь дробным перестуком капель по жестяной кровле навеса да шепотом дождевых струй вокруг, навалился на Кортмана, сдавив грудь в непонятной тревоге. Напротив высоко над забором тепло светились огоньки окон соседних домов, но настолько сейчас далекие и недоступные, что при их виде на душе становилось особенно тоскливо. Да грызла досада, что зря потрачены столько времени и уйма денег, а отдачи нет. Сейчас он понимал со всей ясностью свою главную ошибку: вместо того, чтобы мотаться по городу, гоняясь за призраком, и строить догадки, а потом полдня безрезультатно проторчать здесь, надо было прежде разыскать самого информатора и вытрясти из него необходимые подробности. Сейчас не оставалось никаких сомнений: знал этот тип гораздо больше, чем старался показать. Если и было кого винить, то только самого себя в недостаточной сообразительности.
Борясь с внезапно навалившейся апатией и вялостью, журналист прислонился к парадной двери. Неожиданно та поддалась под его спиной. Совсем чуть-чуть, до упора в притвор, но сонливость вмиг как рукой сняло. С фонарем в руках Кортман обследовал дверь. Как ни странно, но та оказалась не заперта.
Чувствуя себя полным дураком, от того, что не додумался проверить сразу, Том потянул за кольцо. Дверь слегка набухла от сырости, и пришлось приложить некоторое усилие, прежде чем удалось ее открыть. В просторном фойе – пучок света терялся в его глубине – было сухо, пахло пылью и старыми вещами.
Итак, он внутри. Оставалось теперь определиться, что искать. Ясно, что несколько человек, успевшие побывать тут за пару недель, в любом случае оставили какие-либо следы. Окурки сигарет, обертка жевательной резинки, забытые предметы личного обихода – сгодится все, что угодно. Лишь бы была зацепка! Но никакой уверенности, что даже в случае успеха поиски дадут ответ на мучающий журналиста главный вопрос: что все эти люди делали в бывшей гостинице? Ключевое слово, надо полагать, здесь было: деньги. Богачи из списка Энди приезжали сюда, чтобы получить что-то, за что были готовы заплатить большие деньги. Но за что? Ради чего тем, кто все это затеял, понадобилось приобретать заброшенное здание в одном из убогих кварталов города? С учетом его прошлого оно-то, верно, обошлось им более чем задешево, но, ведь, и долгов по налогам за несколько лет должно было накопиться немало. Не исключено, что Кортман уделял гостинице в этой истории слишком большое значение. Могло так статься, что она была лишь явочным местом или перевалочным пунктом. Частью какой-то большой преступной схемы.
Из головы не шли слова Эмилио Каррадес, какими тот метко оценил стиль одежды Сэндлера: «собрался, будто на охоту». Но какая возможна охота в многолюдном городе? В данном контексте эти слова обретали зловещий смысл. Кортман по мере возможности старался избегать навязчивых ассоциаций, зная по опыту, как часто они мешают в журналистском расследовании, а порой способны и увести по ложному пути, но сейчас отчетливо повеяло хорошо узнаваемым сюжетом из старых дешевых кинобоевиков.
Стараясь не упустить ни одной мелочи, журналист повел вокруг фонарем и огляделся. В освещенный круг поочередно вплывали различные детали интерьера фойе, зачерненные резкими тенями, словно передержанные в проявителе черно-белые фотоснимки. Солидная высокая стойка гостиничной администрации; низенькие пузатые диванчики для посетителей, с порезанной неизвестными вандалами кожаной обивкой; старомодные деревянные панели стен. Все в серебристо-сером налете нетронутой пыли. Последнее наблюдение окончательно помогло утвердиться в мысли о бутафорском характере реставрационных работ на фасаде здания. Даже не разбираясь в тонкостях строительства и ремонта, Кортман испытывал большие сомнения, что такое считается нормальным, когда рабочие, ведя внешнюю отделку, совсем не заглядывают во внутренние помещения.
Журналист медленно обошел фойе и остановился в раздумьях у центральной широкой лестницы, ведшей наверх. Откуда начать поиски? В здании несколько этажей и сотни номеров – со всей очевидностью это означало, что обыск их может затянуться на всю ночь. Что в любом случае предпочтительней, чем ночевать в машине, вздрагивая при каждом шорохе и пугаясь любой тени во мраке. В здании же, как успел убедиться Том, не было ни души, а если кто и намерен объявиться, то, похоже, не раньше утра. А к тому времени он уже рассчитывал закончить все свои дела и убраться подальше.
Кортман успел подняться на несколько ступенек, когда сообразил, что вместо твердой плитки под ногами что-то рыхлое, приглушающее звук шагов. Посветив, понял причину. Под толстым слоем грязи и пыли, копившемся не один год, едва проглядывалась ковровая дорожка, устилающая лестничный пролет. Прежние владельцы гостиницы – до того, как вылетели в трубу – явно не чурались видимости роскоши. Пожав плечами, журналист хотел было продолжить путь вверх. Но медлил: какая-то мысль, совсем до неприличия простая, вдруг зародившаяся в голове, не давала покоя. Наконец он сообразил, в чем дело. Пыль! Она покрывала все повсюду, в том числе ступени и пол, по которым Том только что прошел. И по ней, если хорошенько приглядеться, тянулась единственная дорожка его следов от самого входа. Самое время было задать себе вопрос: но ведь это место посещали пятеро? Если не больше.
Кортман поспешно спустился в вестибюль и тщательно, чуть ли не на коленях, исследовал пол возле входа. И результат не замедлил себя ждать. От двери к входу в крыло со служебными помещениями вели едва различимые следы. Кое-где можно было заметить мелкие частицы песка и глины, занесенные обувью, видимо, со двора. В приподнятом настроении, возбудившись, словно гончая, преследующая добычу, журналист проследил путь посетителей заброшенной гостиницы до двери, ведущей на нулевой этаж. Это его особо не удивило. Ну, а где еще негодяям вершить свои злодейства, как не в подвале?
Внизу следы пропадали. Что тоже не удивило, поскольку, при внимательном взгляде сразу становилось понятно, что здесь в отличие от первого этажа значительно чище. Пыль на трубах и паутина по углам, конечно, присутствовали, но не больше, чем в любом другом подвале обитаемого жилого дома. Миновав без долгой задержки первое помещение, журналист проследовал дальше по узкому коридору с низким потолком, обтирая по пути правый рукав о целую батарею ржавых труб вдоль стены, и уперся в перегородку из бетонных блоков с железной дверью посередине. Памятуя о недавнем опыте с парадной дверью, не стал тратить долго время на размышления, а сразу ухватился за скобу и дернул на себя. Даже не скрипнув, дверь легко распахнулась. Луч фонаря нырнул в проем и высветил бетонные ступени, круто спускающиеся вниз. С гулко стучащим в груди сердцем Кортман замер у двери, не решаясь перешагнуть порог. Легкость и быстрота, с какой все произошло, невольно наводили на мысль о возможной ловушке.
Не видя для себя другого пути, Том, все же собравшись с духом, начал спуск. Предчувствия его не обманули: сюрпризы начались сразу. Буквально через несколько ступеней лестница вдруг исчезала, как обрезанная, в неподвижном горизонтальном слое плотного тумана. Журналист осторожно попытался прощупать ногой следующую ступеньку и сильно удивился, когда ботинок, вместо того чтобы погрузиться в молочную зыбь, коснулся твердой поверхности. Не доверяя глазам, опустился на корточки и потрогал рукой нечто гладкое, чуть прохладное на ощупь. Удостоверившись в прочности удивительного пола, сошел с лестницы. Немного поэкспериментировал с лучом фонаря, – направляя его то под ноги, то по сторонам, – и решил, что понял, в чем дело. Не только пол, но и стены покрывал материал, похожий на матовый полупрозрачный пластик с любопытными свойствами: свет свободно проникал внутрь его и непонятным образом рассеивался. Из-за этого забавного оптического эффекта было непросто определить габариты помещения: разум упрямо отказывался признавать в туманной белесой дымке твердые плоскости стен и пола. При попытке простучать их загадочный материал вел себя также нетривиально: поглощал любой звук, а при ударе пружинил, как прессованная резина. Интереса ради Том шагами замерил ширину помещения. Та оказалась не так уж и велика – всего-то около тринадцати ярдов. Ничего больше в голову не приходило, и он двинулся вглубь странного подвала.
С учетом новых обстоятельств журналист старался не слишком полагаться на собственное зрение и шел вперед, словно слепец ведя ладонью правой руки по гладкой поверхности стены. Фонарь тоже не сильно помогал, а больше дезориентировал, но его свет действовал несколько успокаивающе: необычная обстановка сбивала с толку и заставляла нервничать. Через несколько шагов он заметил неладное. Конус света, исходящий из фонаря, заметно поубавился в яркости. Поначалу Том решил, что это ему показалось, но, пройдя еще немного, убедился: свет слабел прямо на глазах. Довольно скоро в блекнущем луче, направленном на самого себя, нельзя было различить даже деталей своей одежды. Еще какое-то время тусклая лампочка в рефлекторе с трудом высвечивала близко подставленную ладонь, а затем окончательно угасла. Подобно всякому, оказавшемуся в схожей ситуации, Кортман предпринял все, что мог – и тряс, и стучал по рукоятке, – и все оказалось бесстолку. Злость и раздражение душили его: с горечью ему пришлось признать свое полное поражение – расследование провалилось. И из-за чего! Из-за какого-то неисправного фонаря. Теперь надо было думать только о возвращении. Оставался один запасной вариант. Убрав бесполезный фонарь, Том извлек из кармана брюк сотовый телефон. Впрочем, на него он не сильно рассчитывал, поскольку прекрасно помнил, что не заряжал его со вчерашнего дня. Однако хотелось верить, что заряда в батарее хватит, чтобы осветить путь до выхода из подвала. Но телефон не оправдал надежд. Так же, как и фонарь, он не подавал никаких признаков жизни.
Один в кромешной тьме, без всякого источника света. Кортман почувствовал, как его потихоньку пробирает нервная дрожь. Напрасно он убеждал себя, что обратный путь вовсе нетруден, и уж точно никаких опасностей не предвидится – сердце упрямо заходилось от накатывающих волн страха и мешало соображать. С трудом взяв себя в руки, Том нащупал стену. Используя ее как ориентир, развернулся и, погоняемый беспричинной паникой, устремился к выходу. Кажущийся осязаемым плотный мрак будто подталкивал в спину, заставляя убыстрять шаг. До лестницы по расчетам оставалось немного, как неожиданно все вокруг залил яркий свет. Инстинктивно зажмурившись, журналист споткнулся и повалился на пол.