Тринадцатилетний отрок ангел Адинаэль читал Конфуция и сомневался в неизменности бытия. Между тем великовозрастный ангел Пашутий рвал яблоки и угощал Адинаэля.
- Мне кажется, что Отец нас бросил, а матери нет и не было никогда, - жаловался отрок Адинаэль отроку Пашутию.
- И слава Богу, а то приставал, поучал, надоел уже, - перекрестился Пашутий.
- Но и гладил по затылку на ночь, а я такое любил, когда гладят, - не согласился Адинаэль.
- Что он мать тебе, чтобы гладить? Отец суров, он к жизни готовит. Хотя всеобъемлющ, как учили, значит, и мать тоже. Зачем тебе отдельно мать? От нее слабость одна, вот послушай человеков, как на матерей жалуются, это ж лотерея, как повезет, кого голубит, кого зубами за ноги держит. А Отец наш милосерден, и зубов у него поди уж нет, - ангел Пашутий хрумкал яблоки и сплевывал семечки, - и с матерями вообще чувствительно возиться. Сам знаешь одного, не продолжил отцово плотницкое дело, и мать с расстройства померла. Уж никто и не помнит, когда ее сюда вознесли, тыщи лет назад, а до сих пор с ней возятся. Да и с матерями всякое приключиться может, сегодня они есть, а завтра нет, а наш Отец вечный.
- Ты с человеками сравнил, у них и отцы своевольные, себя отцами назначают насколько терпения хватит, матери у них, я слыхал, дольше держатся, - возражал отрок Адинаэль.
- Как ты себе представляешь мать, вот скажи мне? - строго запросил отрок Пашутий, - ты бы крамольное писал, а она в трубе прятала? Или бы в Сибирь за тобой пошла?
- Пашутий, в Сибирь жены ходили, ты все перепутал!
- Ну вот видишь, даже в Сибирь не пошли, матери называются! – Пашутий выкинул огрызок и тихо выругался, - и это русские, духовнолюбящие считаются все как один, а честных греков почитай, про Медею, к примеру. Жуть, а не мать! И вообще, у нас она бы не твоя личная была, всехняя, как Отец наш всехний. Когда родитель всехний - ты сирота!
- Еретическое говоришь, при Отце никто не сиротствует, - отозвался ангел Адинаэль, сел под деревом, привычно взгрыз яблоко и вдруг заплакал.