*
«Эх, кто бы меня, пописать отнёс?» – подумал Изя Шматковский, продирая заспанные глаза и приподнимаясь со старого дивана. Этот предмет мебели был таким древним, что хозяин толком уже и не мог вспомнить, откуда и когда в их доме появился этот «старожил». Вставать не хотелось и мало того, Изю ужасно клонило в сон, но потуги естественной нужды не давали ему выбора.
Израиль Аркадьевич Шматковский встал. Его живописная фигура моментально нарушила какую-никакую, доселе существовавшую, гармонию комнаты. Верхнюю часть несуразного мультипликационного тела старика обтягивала грязная длинная майка. Вверху она прикрывала впалую волосатую грудь, а в районе живота хозяина - выпячивалась вперёд. Длинные семейные трусы, давно потерявшие свой первозданный вид, дополняли композицию. Всё это бесформенное и бесцветное нагромождение покоилось на тонких костлявых подпорках, поросших редкими, белёсо-кучерявыми волосками.
Так повторялось изо дня в день, повторялось каждое утро. Сегодняшнее начало дня не стало исключением, оно уже заглядывало в окно, возвещая серым глазом о своём появлении. Зима для Израиля Аркадьевича являлась тем временем года, которое он так не любил, поскольку в этот период особенно обострялись все его застарелые болезни.
Каждый раз, проходя мимо шкафа с зеркалом, он обычно останавливался, чтобы мельком оценить своё отражение. И каждый раз, неудовлетворительная оценка выставлялась им, - самому же себе. После этого он шёл в санузел, где имелось ещё одно зеркало, вернее сказать, осколок от него, но там светила лампочка и была возможность получше себя рассмотреть.
Портрет старого еврея впечатлял! Глаза навыкате всегда слезились, а их нижнее обрамление больше походило на маленькие сизые мешки. В той же цветовой гамме было решено и массивное окончание носа, скрывавшее под собой две волосатые ноздри. Одутловатая нижняя губа напоминала огромного дождевого червя, она так выпирала вперёд, что по сравнению с верхней, казалось, что этот «червяк», который в любое время может покинуть своё пристанище. Морщинистый лоб резко переходил в багровую массивную лысину. Этот скошенный подъём в сорок пять градусов к макушке придавал всему черепу, устрашающий вид авианосца военно-морского флота. Всё выглядело бы именно так, если бы не редкие кучерявые седые волосы по бокам.
Процедура мочеиспускания длилась весьма долго – аденома простаты давала о себе знать. По этой же причине, выйдя из туалета, Изя, практически, бежал туда уже минут через десять, чтобы возобновить процесс. Так происходило постоянно в течение суток, пик приходился на ночь.
Умывался Шматковский своеобразно – одной лишь правой рукой, а левая его рука, находилась за спиной и придерживала на спине майку. Для чего?.. Наверное, чтобы не намочить. Тоненькая струйка воды приятно журча, наполняла его ладонь. Ловким привычным движением он промывал глаза и только затем, этой же влажной рукой проводил по лбу и лысине. Ну, вот, пожалуй, и весь моцион. Ах, да…, губы…, на них всегда оставались крошки от вчерашней вечерней трапезы. Чтобы справиться с этим требовалась ещё одна ладонь с водой. Этой воды, к тому же, хватало и на его двойной подбородок. Зубы, а вернее, то, что от них осталось, Израиль Аркадьевич чистил редко, по всей видимости, экономил зубную пасту и воду. Вот и всё… Утренний туалет закончен. Теперь обязательно посмотреть на счётчик расхода воды. Надев очки, и убедившись, что цифры на приборе не сильно потревожены, Изя успокаивался. Теперь он мог считать себя готовым к дневным мероприятиям.
*
Первым делом, перед тем, как вкусить утреннюю пищу, Израиль Аркадьевич наслаждался процессом одевания себя. В принципе, живя один, он мог вообще не одеваться, ну, кто, в самом-то деле, его увидит?.. Но это было ему нужно и это добавляло, если хотите, смысл его существованию.
Изя одевался исключительно в своей комнате. В этот раз он натянул на себя бежевые фланелевые брюки с вытянутыми коленками и сильно засаленной задницей, сказывался его постоянно сидячий образ жизни. Кровать Шматковский никогда не заправлял по двум причинам: во-первых, для проветривания, а во-вторых, зачем заправлять, когда вечером, её снова разбирать для сна. Во всём у него присутствовала расчётливость и экономичность, ни к чему попусту расходовать свои силы и своё время. Завершающим предметом одежды для Изи стала его любимая рубашка в полоску, с очень грязным воротником. Он также был противником частой стирки, тут, опять-таки, имелся свой расчёт – экономия стирального порошка, к тому же, до дырок можно достирать …
Вторым важным делом, перед тем, как поесть, было обязательное посещение комнаты жены. Это был вечный ритуал, ведь в этой комнате когда-то жила его Бейла… Он постоянно заходил в эту комнату, целовал фотографию любимой, разговаривал с ней, случалось, что и плакал.
Его любимая Бейла умерла три года назад и забыть её у него никак не получалось. Она была для него всегда опорой и поддержкой. Кто он теперь без неё?.. Так, чахлая олива, на берегу Иордана - в постоянном одиночестве, всеми брошенный еврей…
Сын Израиля Аркадьевича, Максим – ещё тот хлыст и прощелыга, задолго до смерти матери, умотал в Израиль, а потом уже окончательно перебрался в Америку. Ждать помощи от сыночка, продолжателя еврейского рода, которого лишь хватало на телефонный звонок своему отцу раз в год, и то, только перед католической пасхой, Изе не приходилось…
*
Оценивающе оглядев себя в зеркало, Шматковский остался доволен собой.
Он вдруг отчётливо вспомнил, как в этой же самой рубашке в полоску, в Бердичиве, он фланировал молодым по брусчатке. От девчонок отбоя не было. Да…, было…, было…, потом Одесса, там и с Бейлой познакомился на Привозе. Она свежей рыбой торговала. Была такая розовощёкая, пышнотелая, ну, просто - цимес. Изя тогда сразу заприметил эту «кровь с молоком». Сегодняшние воспоминания принесли ему одновременно и печаль, и радость.
Израиль Аркадьевич нахмурился и зашёл в комнату жены. Там стоял уже другой диван, над которым, на стене висел старый ковёр с непонятными, вытертыми от времени, орнаментами. У окна примостился фикус, на самом окне болтались пыльные занавески и, конечно же, комод, ну, куда же без него. В этом комоде Бейла всегда хранила свои безделушки, хранила она и деньги, там же, и по сей день хранится бутылочка пейсаховки - изюмной самогонки, которую жене постоянно преподносили её друзья и знакомые. «Белую головку» - русскую водку Бейла никогда не признавала и постоянно использовала её, только, как протирку для лица. В конце жизни даже и умываться перестала. Брала ватку, окунала в водку и обхаживала - свою шею, щёки, и лоб, приговаривая – «…куда уж, лучше, чем эта хлорка из-под крана».
На комоде в обычной дешёвой рамке стояла небольшая чёрно-белая фотография Бейлы. Изя нежно взял портрет жены, обласкал его руками, несколько раз поцеловал стекло в разных местах. Затем, отведя фотографию на расстояние вытянутой руки, придирчиво осмотрел лицо жены, сморщил лоб, и начал негромкую беседу со своей Бейлой. В конце разговора опять поцеловал портрет и вернул его на место. В конце своего визита, с чувством исполненного долга, Израиль Аркадьевич чинно вышел из комнаты, затворив за собой дверь. Назавтра с утра вся эта церемония вновь повторится, и никак иначе.
*
Кухня была вторым святым местом после комнаты супруги. Шматковский на кухне чувствовал себя словно в раю. Помещение маленькое, но для Изи – уютное, места предостаточно.
Нет уже Бейлы и нет любимого её кота - Фимы, который ушёл вслед за женой прошлым летом. Изя также очень любил домашнего питомца. Нет, о чём говорить, - жену он любил больше, тут и сравнивать нечего, но Фиму он действительно обожал. Шматковский души в нём не чаял… Вот и плошечки кота в углу остались, из которых Фима постоянно ел и пил. Изя оставил их, как память о своём любимце.
Последний год жизни Фима очень болел…, его подкосила мочекаменная болезнь. Временами кота так скручивало, что душераздирающий кошачий вой стоял на всю квартиру…, лучше и не вспоминать. Чтобы хоть как-то отвлечься от, нахлынувших на него, воспоминаний, Шматковский подошёл к окну.
Узкая, ведущая в горку, улочка, была заполнена автомобилями, кое-где брели редкие прохожие, голая кирпичная стена соседнего дома – вот и все достопримечательности, которые не принесли Израилю Аркадьевичу должного успокоения. Всё, что он постоянно видел из этого, своего, окна, и являлось только его, Изиной, Москвой… Другой Москвы для него не существовало.
*
Шматковский стал ворошить в своей голове старое, вспоминая, когда же они с Бейлой переехали жить сюда, в Москву?.. Это, по его мнению, была одна из немногих ошибок их молодости. Почему же они оставили тогда свою любимую Одессу? Пытались искать лучшую жизнь?.. А, зачем?.. Чего им в родном городе не хватало?.. Уж, лучше бы сорвались, как и все тогда, в Израиль… А?!. Денег не нашлось… Так этих денег, никогда не будет хватать!.. Большие деньги у кого?.. У проходимцев, которые постоянно стремятся покинуть свою Родину, будто где-то, когда-то и кому-то они будут нужны больше.
А, что Шматковский? Одно слово – еврей. Его, тогда даже, чуть не посадили, пытаясь сделать из него козла отпущения. Ух…, как же Шматковский ненавидел Москву. Так и не удалось Израилю Аркадьевичу развернуться в этом городе, как смогли это сделать другие приезжие, рвачи, хапуги и взяточники. Себя он к таковыми не причислял.
*
В своих воспоминаниях Изя опять вернулся к своему коту. Промучившись с болезнью кота, Фиму решили усыпить. По вызову пришли двое в халатах. Кот, как знал, поджидал их, растянувшись прямо около входной двери. При появлении ветеринаров, Фима даже не пошевелился. После недолгой подготовки, в кота воткнули шприц, после чего тот резко дёрнулся от неожиданности, совершив свой последний кульбит, и, приземлившись, уже больше не шевелился. Пришельцы взяли полторы тысячи рублей и, надев перчатки, положили Фиму в мешок и ушли, пообещав завершить кремацию и погребение животного, согласно оплате… А, где-то через месяц, Изя увидел сюжет по телевизору, в котором сообщалось про подставную фирму по усыплению животных, в услуги которой, входила кремация и захоронение. На самом же деле, «котов в мешках» вывозили за город в лес и сбрасывали в одну большую яму. Шматковский долго плакал, чувствуя сердцем, что его Фима где-то, там, в лесу, но поделать ничего не мог…
После смерти кота, Изя каждый день менял воду и докладывал еду в плошки своего умершего питомца. В то время ему казалось, что кот находится у Бейлы в комнате и стоит его только позвать, как он прибежит…, но Изя ни разу Фиму так и не окликнул.
*
Шматковский открыл полупустой холодильник и вынул оттуда, оставшийся от ужина, хвост селёдки. Положил в тарелку и, почерневшие от времени, две варёные картофелины, добавил ко всему ещё горбушку чёрного засохшего хлеба и головку лука. Оглядев свой утренний рацион, Изя вздохнул и повернулся к газовой плите.
Старик наполнил чайник водой из-под крана и поставил его на конфорку. Шматковскому нравилось это действо. Огонь зажжённой плиты давал и свет, и цвет, и тепло, а звук закипающего чайника наполнял кухню приятным и домашним уютом. Таким же уютом и теплом наполнялась при этом и душа самого хозяина.
Израилю Аркадьевичу порой казалось, что он совсем не одинок, и в его доме по-прежнему живёт Фима, который вальяжно ходит по комнатам, создавая видимость занятости. А из соседней комнаты доносится приятный приглушённый храп жены, говоря о том, что Бейла жива и невредима, но пока ещё спит. Изя представлял, что жена видит сон про Израиль, в котором она так и не побывала ни разу за всю свою жизнь. Жаль, что жизнь её оборвалась на цифре «75». Изя был ей ровесником, хотя супруга ему часто заменяла даже маму. Такая умная и прозорливая была его Бейлочка.
Изя всегда признавал главенство жены. Он, хоть и был евреем, но своим поведением и образом жизни напоминал русского, как говорила ему Бейла – «ты, Изя, такой же философствующий лентяй, только, к тому же ещё и пьющий». А это было для него почти оскорблением. Да, Шматковский выпивал, и это в его жизни началось ещё во времена гонений в стране на иудеев. Тогда, мало кого, имеющего в паспорте в графе национальность, галимое - «еврей», брали на работу. Везде отказывали. Вот Изя и выходил из ситуации, а что было ему делать?!. Он выпивал, но не спился…
*
Изя долго обгладывал хвостик селёдки, вспоминая, какой прекрасный фаршмак, готовила ему жена по праздникам. А маца к Пасхе? … О…, это святое, лучше и не вспоминать…
Чай оказался вчерашним и его оставалось совсем на донышке. Шматковский влил в заварочный чайник свежего кипятку, прикинув, что ещё и назавтра заварки хватит. Достал из холодильника сыр, далеко не первой свежести, с зеленовато-белым налётом, что, в общем-то, не помешало Изе с удовольствием его съесть.
У него в памяти начали всплывать устойчивые словосочетания - «завтрак туриста», «завтрак на траве», «завтрак у Тиффани»…, свой же скромный завтрак, который подошёл к концу, он решил назвать - «завтрак старого еврея».
Израиль Аркадьевич встал из-за стола. Посуду он решил не мыть. Пора было собираться в «СОБЕС», орган социальной защиты населения, ему предстояло поменять свою карточку Москвича, закончился срок действия…
«Удивительно?!. Неужели о таких, как я, ещё кто-то помнит и беспокоится?.. М-да…, неужели мы ещё кому-то нужны…», - подумал старик, после чего медленно направился к себе в комнату, переодеваться...
февраль 2017г.+к