Зазвонил мобильник и с того конца провода… эфира услышала почти радостное: «А это я, Валя Дальский. Учились с тобой в одном классе. Припоминаешь?» И дальше: наткнулся на мой сайт, из которого и узнал номер телефона и уже кое-что из моих «опусов» (его определение) прочитал, поняв, что пишу в основном о своём прошлом, к которому у него «весьма сомнительное отношение», ибо считает, что минувшее мешает жить в настоящем. А еще сказал, что хотел бы встретиться, когда дела приведут его в наш город, в котором у него есть друг и, если я не против… Нет, я не против. Ну, тогда…
На этом разговор закончился и других звонков долго не было.
Он был отличником. А я - троечницей с вечно невыученными уроками. Он сидел за второй партой, почти на равных говорил с преподавателями. Я же ютилась на задней, прячась от взглядов учителей за спины впереди сидящих, - может, не заметят, не вызовут? На переменах, разминаясь, не спеша прогуливался по коридору, иногда рывком расправляя плечи и слегка из стороны в сторону покачивая головой, я же – за партой второпях перелистывала учебник к следующему уроку, - может, еще не поздно что-то подучить? Да и на уроках физкультуры он быстрее всех бегал, дальше всех прыгал, бросал гранаты. А вот рисовать так, как я, не умел, - мои-то карандашные рисунки почти все красовались в зале на стенде, а его… И даже помню, что кисть винограда, которого никогда в глаза не видела и который с внутренним трепетом перерисовала с какой-то картинки, - виноград!.. ягоды неведомых стран!.. - через несколько дней исчез со стенда и когда подружка сказала, что видела его у Вальки в парте, то я не поверила: ну, зачем он ему? И вот теперь…
Почти седой мужчина сидит напротив меня в холе театра и всё еще исподтишка разглядывая, говорит:
- Вот ведь как бывает… - Замолкает и, глядя так же, продолжает: - Приехал прямо к спектаклю, который мне рецензировать, а встретил тебя. – И усмехается: - Кто-нибудь сказал бы: значит, судьба, но я в неё не верю. Всё собирался позвонить тебе, а тут…
И замолкает. А я, чтобы заполнить не к месту повисшую паузу, вдруг вспоминаю о том самом рисунке и, неожиданно для себя, спрашиваю:
- Валентин, а помнишь, как на уроках рисования ты, отличник, не мог нарисовать даже простой собаки, а мой виноград, который…
И он подхватывает:
- Который учитель поместил на стенд, а я сорвал?
Ахаю… про себя: так, значит, и впрямь то бы он? Вот это да! Почему, зачем? Спросить? Но он опережает меня:
- И знаешь почему?
Я лишь улыбаюсь, а он почему-то вдруг встаёт и начинает рассматривать настенные фотографии актёров. Наверное, не хочет объяснять мне это «почему». Ну и не надо. Пожалуй, спрошу о другом…
- Знаешь... - Он садиться рядом: - Тот мой поступок… а, вернее, проступок, был не так уж и прост. И я понял это уже через много лет. Ведь в школе был отличником, а, значит, впереди - всех, не так ли?
- Та-ак… - протянула, пытаясь ухватиться за кончик ниточки предложенного им логического построения, но, так и не сообразив к чему - он… лишь уставилась на него.
- Так, - сухо усмехнулся. – Всё так, а поэтому...
Но тут прозвенел звонок, приглашая зрителей ко второму действию спектакля, и он встал:
- Слушай, я завтра позвоню тебе. – И, не ожидая моего ответа, заторопился: - После спектакля мне надо с режиссером поговорить, но обязательно, обязательно мы должны встретиться! Я хотел… я искал… и то, что увидел тебя здесь… - Замер. Подыскивает слова? – Короче. Мы должны встретиться. Это необходимо. Это нужно мне.
Когда мы были уже в десятом классе, я довольно часто ловила на себе взгляды Вальки, а когда он замечал мой, то отворачивался. И не подходил ко мне. Может, пренебрегал? Ведь как-никак он – отличник, а я… Да и все они, пятёрочники, держались несколько обособленно от нас, троечников, но после окончания школы почему-то стали приглашать меня на их вечеринки, на которых я чувствовала себя весьма неуютно. Бывал на них и Валентин, но опять же не подходил ко мне и только исподтишка рассматривал.
Издали вижу: он сидит на длинной скамье, опоясывающей памятник Тютчеву*, и вглядывается в профиль поэта. Красиво сидит, да и сам… Интересно, с каким чувством смотрит? И вообще, любит ли поэзию? А, впрочем, что мне до этого?
И подхожу, сажусь рядом:
- Привет, Валентин! Как долго сидишь?
Коротко взглянул, но снова – на пямятник:
- «Как сердцу высказать себя? Другому как понять тебя? Поймет ли он, чем ты
живешь?..»
И замолкает. И уже смотрит на меня. А я, чтобы вернуть его в реальность встречи, улыбнувшись, повторяю:
- Долго ли ждёшь?
- Да нет… Но вот, хватило времени, чтобы кое-что вспомнить из Тютчева. Не сказать, что он – любимый, но…
- Видишь, - тихо прерываю, - насколько же мы с тобой разные!.. как и в школе, когда ты был отличником, а я – троечницей. Вот и Федор Иванович – мой любимый поэт, а твой?.. - смотрю на него вопросительно.
- А у меня нет любимых. К поэзии отношусь спокойно. Едва ли она помогает в лидерстве. Пожалуй, больше расслабляет, не так ли?
Чтобы выиграть время для ответа, перекладываю сумочку с колен на скамейку, и так же тихо отвечаю:
- «Расслабляет» - не то слово… А, впрочем… - И спрашиваю не его, а больше себя: - А, может это расслабление помогает проникнуть в некую глубину, в которую не заглядывают лидеры?
- А зачем в неё заглядывать? Да и в прошлое… - И помедлил, что-то вспоминая: - Еще учась в школе, я прочитал у Хэмингуея*, который всегда смотрел и стремился в будущее: «Прошлое мертво, как разбитая граммофонная пластинка. Погоня за прошлым — неблагодарное занятие.» И, как-то сразу поверил ему.
- Поверил, - прервала, - и навсегда решил относиться к прошлому, как к разбитой пластинке?
- Да. По крайней мере так и старался. Правда, иногда не получалось, но…
- Но... - снова прервала: - прошлое всё равно есть у каждого, даже если и не всматриваться в него. Оно создавало меня, тебя, будучи когда-то настоящим, так зачем же относиться к нему столь пренебрежительно и неблагодарно?
Он коротко взглянул на меня, помолчал, потом, кивнув на памятник, произнёс, разделяя слова:
- «Мысль… изреченная… есть… ложь.»
- Валентин, - рассмеялась, - ты предлагаешь нам помолчать и разойтись?
- Да нет… - махнул рукой, - я не к тому. Просто с тех самых пор, как познакомился с твоим… - И губы его чуть дернулись в улыбке: - С твоим прошлым на сайте, не покидает мысль: ведь ты талантлива, так зачем тратишь свой талант на него? Зачем… - снова махнул рукой и замолчал.
Этот наш разговор, - я чувствовала это! - начал он неспроста. Да, наверное, именно об этом хотел поговорить со мной и выяснить для себя что-то. Он, когда-то решивший не оглядываться на прошлое и смотреть только вперед. И во мне вдруг вспыхнуло любопытство: а чего достиг? Удовлетворен ли? Но как спросить об этом здесь, на скамейке, под лучами солнца, которое вынырнув из-под кроны липы, осветило нас жаркими лучами. Нет, надо предложить ему уйти туда, в тень сквера, где можно неторопливо ходить в аллеях.
- Знаешь, - прервал он мои думки, - давай-ка договоримся так: у меня сейчас встреча с одним человеком, а часа через два я заеду за тобой, если скажешь адрес, и поедем куда прикажешь, чтобы договорить то, что не успели. – И, не ожидая моего согласия, добавил почти утвердительно: - Итак, через два часа.
Своих гостей я обязательно привожу сюда, в парк «Соловьи», где возведён Курган Бессмертия, и если подняться на его вершину, то открывается прекрасный вид на пригороды, на пойму Десны, за которой просматриваются синие лесные дали. И когда видишь эту красоту, то обычно говорить не хочется, а вспорхнуть и лететь над всем этим.
- Какое же у нас, в России, всё другое? – вдруг слышу голос своего попутчика.
- А что именно? – оборачиваюсь к нему.
- Да хотя бы пейзажи, - снимает темные очки, словно хочет убедиться в этом и без них: – Ты знаешь, я не раз бывал в Америке, повидал там немало, а ничего подобного не видел.
- Подобного… Это как?
- Да вот такой, вроде бы простой, но столь умиротворяющей красоты. Там всё другое… - И замолчал, словно обдумывая, как пояснить это «другое». – То, что видел… каньоны в штатах Невады... оставляют странное впечатление… или ощущение? – И снова помедлив, добавил тихо: – Да и сами американцы… Ведь они просто одержимы быть во всём впереди, чтобы прочно стоять на земле… как те самые каньоны, которые даже пугают своей неприступность и мощью.
И замолчал, надел темные очки, пошел по площадке вокруг Стеллы. Что это он? Не хочет продолжать говорить об Америке? Жаль. Хотелось бы еще… Но спрашивать не буду, пусть - сам…
- Ты, наверное, заметила, - обернулся, подошел ко мне: - что я не только к теме прошлого возвращаюсь, но и… - улыбнулся: - всех обгоняющего?
Подумалось: «Да нет, он не спрашивает меня, а, пожалуй, говорит это себе».
И поэтому пока молчала и лишь с интересом смотрела на него.
– Да, да, так и есть. Последние месяцы, а, вернее, после прочтения твоих записок, я часто возвращаюсь к тому и другому, хотя и не знаю: зачем? – И усмехнулся: - Может, поможешь найти ответ?
- Валя… - улыбнулась растерянно: – Ну какой я могу дать ответ тебе… человеку, всю жизнь «бегущему впереди»?
И чуть не рассмеялась нечаянно выскользнувшей метафоре, а он снял очки, вскинул глаза:
- Ну, хорошо. Ответ не давай, но помоги… посоветуй… успокой… позволь выговориться.
- Хорошо, - взяла его под руку, - давай еще раз взглянем на эти умиротворяющее, как ты сказал, пейзажи, - слегка подтолкнула к ступенькам: - не спеша спустимся, я покажу тебе свой любимый уголок парка, а потом ты…
И он покорно зашагал вниз.
И еще вспомнилось. Вечер танцев в Доме культуры. Ко мне начинает приставать парень, с которым не хочу танцевать. Иду в холл, он – за мной. Возвращаюсь, он - следом. Тогда останавливаюсь у двери в зал, прислоняюсь спиной к косяку, а он подходит, становится напротив, хватает за руку, тянет... И тогда я неожиданно для себя даю ему пощечину, направляюсь к раздевалке. Там, позади, шум, возня… кто-то схватился с этим приставалой, завязалась драка. И, как потом оказалось, то был Валентин.
Мы стоим на краю крутого склона. Позади нас – почти нетронутые заросли рощи, впереди – голубоватое приволье осенних задеснянских далей, а рядом - «мой» валун, разогретый сейчас низким солнцем, к которому привожу всех своих гостей. И странно! Может быть, какая-то магическая сила затаилась в нём? Но всегда мои собеседники здесь раскрываются, отыскивая для себя нечто новое в своих рассказах о жизни. Произойдёт ли подобное с моим «бегущем впереди»?
- Валентин, скажи… - И улыбнулась, извиняясь: - А можешь и не говорить, если…
- О чем тебе сказать? – решительно прерывает.
- А скажи-ка мне, одноклассник-лидер, чего ты достиг в жизни, кем работал, какая семья… - И осеклась: - Ой, многого хочу, да?
Присел на валун, а я, стоя напротив и надеясь на таинственную силу камня, прошептала про себя: ну-ну, давай, Валя, я слушаю! И он заговорил:
- А путь мой был таким: Карачев, Москва, факультет журналистики МГУ, работа в газетах Москвы, потом – корреспондентом в Америке, где изъездил немало, повидал много. Был в резервациях индейцев новаха, апачей, любовался потрясающим Гранд-Каньоном, от которого становится восторженно и страшно, водохранилищем Пауэлл на реке Колорадо в штатах Юта и Аризона… Удивительное озеро. Ни растений в нём, ни рыбы и, может, поэтому голубое-голубое! Да еще изрезанное желтыми каньонами. Нереальная красота! И особенно на закате, когда удлиняются тени, густеют краски…
- Счастливчик, - вырвалось, - Стольким любовался…
- Да не только любовался. Знаешь, в Америке тоже есть такое… - И махнул рукой. – Пригороды мегаполисов, в которых целые поколения живут за счет подачек государства и через которые надо проезжать на скорости, а то могут ограбить и даже убить. А промышленный котёл Детройта… ну, там, где делали форды, кадиллаки. В Америке разного хватает... и мощных цехов с автоматизированным производством, и заброшенных городов, кварталов с пустыми разрушающимися домами, в которых ютятся бомжи. - И помолчал, словно вспоминая что-то. – Но дело не в этих язвах богатой Америки. Просто заскучал я среди американцев, так полностью и не приняв их.
- Вот это да! – воскликнула: - Ты, стремящийся обогнать всех, и не принял таких же?
- А вот так и не принял. Конечно, эти ребята энергичные, деловые, но… Понимаешь, они отличные профессионалы в своём деле, но говорить с ними еще о чем-то… Нет в них этой... нашей… - И пошевелил пальцами, словно нащупывая это самое «наше»: – Нет в них способности или желания рассуждать, выходя за рамки денег и своей профессии. Вот и вернулся в Москву.
- В семью… - подтолкнула его на ответ именно об этом.
- Да, в семью. Но сын вырос, отделился, а жена… - И взглянул на меня: - Прости, не будем о… Хорошо? - Распрямился, встал, слегка расправил плечи: - Лучше давай возвратимся к тому, о чем хотел с тобой…
Но теперь на валун присела и я, давая понять, что готова слушать.
- Знаешь, я всё отчетливей ощущаю, что время беспощадно быстро пожирает моё настоящее, трансформируя в то самое прошлое, от которого я отмахивался и которое старался забыть. – Встал, сделал несколько шагов к краю обрыва, постоял, обернулся ко мне: - Я разорвал мое минувшее, растерзал, разбросал его по полю жизни и теперь не могу… - Но отвернулся и, стоя ко мне спиной, продолжил: - И теперь из маленьких эпизодов, разбросанных в разных газетах и публикациях в те времена, когда мое прошлое было настоящим, не могу составить хотя бы небольшую картину своей жизни, словно оно, мое прошлое, обиделось на меня и отвернулось окончательно. – Подошел ко мне, присел: - И не только ощущаю, но начинаю отчетливо понимать, что в этом моя беда.
И, бросив на меня быстрый и, как мне показалось, упрекающий взгляд, снова встал, подошел к сосне, прислонил к ней ладони, лоб и застыл.
Что мне надо было сказать? Не знаю и теперь. А тогда встала, подошла к нему, прикоснулась к плечу:
- Валентин… Валя, не надо так…
Не отозвался. И тогда, чтобы увести его от грустных мыслей, робко пошутила:
– Ну скажи, зачем тебе прошлое, если твоё настоящее не хуже? Не печалуйся, - почему-то именно этот глагол выпорхнул: - каждому - своё. Мне, при скудости на события жизни, близким стало прошлое, тебе, при обилии… настоящее.
Но он резко обернулся:
- Да пойми ты! Мое стремление непременно быть обгоняющим образовало вокруг меня некую зону отчуждения, в которой... – Махнул рукой, шагнул от дерева. – И зона эта... словно то самое искусственное озеро Пауэлл, о котором я тебе… Красивое. Но неживое! - Замолчал. И почему-то глядя на валун, проговорил вроде как себе: - Ведь я, занятый только собой, почти не думал о тех, кто оставался за спиной, а теперь… - Взглянул чуть удивленно и растерянно: - А теперь я один… Один! Все, кто мог быть рядом, остались где-то там, позади… в твоём прошлом.
- Почему в моем? – мягко усмехнулась.
- Прости, – вяло усмехнулся и он: – Не в твоем, а в котором ты… о котором ты так заманчиво тревожишь душу.
Я молча отошла от него, присела на валун, жестом пригласила и его. Помолчали. Сказать что-то, утешить? Но нуждается ли он в моём утешении? Наверное, ему надо было просто выговориться. И именно мне, той, к которой так и не подошел когда-то… Кстати, а почему? И захотелось спросить.
- Валентин, скажи… - И тут же спохватилась: - Но можешь и не говорить если…
- Ну, почему же? Спрашивай. Если я в сокровенном так раскрылся перед тобой, то…
- То объясни мне, - подхватила. - Почему ты никогда не подходил ко мне тогда, в школьные годы, хотя…
- Хотя, - подхватил, - вроде как следил за тобой, да? - И, не ожидая ответа, продолжил: - Да потому, что каким-то двадцатым чувством улавливал нашу разность и твою скрытую способность потянуть меня совсем не в мою, а в другую сторону. – Коротко взглянул, натянуто улыбнулся: - Я даже побаивался тебя. Что, разве оказался не прав?
В ответ я лишь пожала плечами, встала и мы стали спускаться с откоса, чтобы выйти на асфальт широкой тропы, выводящей к Кургану.
Вскоре мы расстались, - он заторопился в театр на просмотр еще одного спектакля, - «Осовремененного Бомарше». Пригласил и меня, но я отказалась, - «Не люблю нахальные выкрутасы теперешних режиссеров», - а после спектакля должен был спешить к поезду.
Но через несколько дней по мобильнику я услышала его голос: «Я тут нашел в своём блокноте кое-что… Когда был в резервации индейцев апачей*, то прочитал вот такие слова их молитвы, выдолбленные на куске дерева: «Оглядываясь в прошлое, я наполняюсь благодарностью. Вглядываясь в будущее, я наполняюсь видением. Глядя вверх, я исполняюсь силой. Глядя внутрь, я нахожу мир.» (И – пауза.) Так вот... Выходит, что ты, наполняясь благодарностью прошлого, нашла свой мир, а я,вечно кого-то обгоняющий и оставляющий за спиной прошлое, свой разрушил.»
Ну какие слова утешения могла я сказать ему, «отличнику»? Я, тихая «троечница», которая, копаясь в прошлом, так и не нашла той грани, за которую нельзя переходить, чтобы не утратить настоящего.
*Фёдор Тютчев (1803-1873) - русский лирик, поэт-мыслитель, дипломат.
*Эрнест Хемингуэй (1899-1961) - американский писатель, журналист, лауреат Нобелевской премии по литературе 1954 года.
*Апачи (англ. Apache) - собирательное название для нескольких культурно родственных племён североамериканских индейцев, говорящих на апачских языках атабаскской ветви.