Матрица

Валерий Хорошун Ник
Следуя  простенькой  мысли  о  том,  что  причина  всегда  прячется  в  прошлом,  растерянно  оглядываюсь  назад  и  вижу  там  свой  многоликий  ухмыляющийся  скептицизм.

Сколько  себя  знаю,  столько  и  живёт  во  мне  это  холодное  и  бездушное  недоверие  ко  всему.  Даже  в  далёкую  и  наивную  сказочную  пору  я  смутно  сомневался  в  достоверности  её  героев…  Безмолвно  подозревал  колдунов,  кощеев,  драконов  в  несуществовании.  Помню,  во  всех  тех  волшебных  хитросплетениях  меня  интересовал  лишь  сюжет…  Возможно,  уже  тогда  я  чувствовал  своё  будущее,  где  мне  предстояло  самому  придумывать  подобные  истории  на  потеху  себе  и  скучающей  публике.  В  Деда  Мороза  и  Снегурочку  я  тоже  не  верил…  Не  верил  задолго  до  того,  как  узнал  в  них  неумело  загримированных  и  не  совсем  трезвых    соседей  с  пятого  этажа  –  дядю  Лёшу  и  тётю  Наташу…  Что  же  до  самого  праздника,  то  удовольствие  от  него  получаю,  как  и  прежде…  Вдыхая  хвойный  аромат,  подмигивая  своему  отражению  в  ёлочных  шарах  и  вглядываясь  в  беременное  тайнами  зимнее  звёздное  небо.

Должен  сказать,  что  неверие  моё  взрослело  вместе  со  мной,  или  даже  опережало  меня,  порой  принимая  несвойственные  моему  мягкому  характеру  агрессивные  формы.  Иногда  я  сравнивал  себя  с  пиратской  шхуной,  лихо  несущейся  вслед  за  гриновскими  «Алыми  парусами»,  чтобы  жестоко  взять  их  на  абордаж.

Как  и  следовало  ожидать,  тема  тотального  сомнения  теоретически  оформилась  в  философии солипсизма,  с  которой  я  познакомился  в  университете  и  которая  до  поры  до  времени  обеспечивала  мою  мировоззренческую  устойчивость…  Допустив  лишь  своё  единоличное  присутствие  в  несуществующем  мире,  я  обрёл  таким  образом  относительный  покой…

Увы,  ненадолго.  Сейчас  я  небезосновательно  сомневаюсь  и  в  собственном  существовании.

К  несчастью,  рядом  с  червём  сомнения  в  моём  организме  поселилась  ещё  одна  неприятность,  кем-то  опрометчиво  названная  божьим  даром.  Я  имею  в  виду  литературный  талант,  проявившийся  уже  в  раннем  детстве  в  виде  напеваемых  мною  частушек,  в  которых  при  желании  можно  было  отыскать  некий  ехидный  смысл  и  злую  иронию.

В  конце  концов,  эта  коварная  парочка  без  особых  усилий  обуздала  мою  беспечную  энергию  и  умело  сублимировала  её  в  творчество.

С  тех  пор  и  стал  писать.

Образцовые  школьные  сочинения,  многословные  абстрактные  письма  друзьям,  глупые  заметки  в  газеты,  глубокомысленные  статьи  в  журналы,  скучные  рассказики  в  стол…  С  появлением  интернета  моя  литературная  мысль  вырвалась  на  виртуальные  просторы  и  даже  сумела  обрести  там  многих  поклонников.  Знаки  внимания,  подсказки,  хвалебные  отзывы  таких  же,  как  и  я,  упрямых  ниспровергателей  всего  тешили  тщеславие  и  ещё  больше  укрепляли  веру  в  своё  космическое  одиночество.

Однако,  как  я  уже  говорил,  мой  одинокий  полёт  длился  недолго.

Хорошо  помню  тот  солнечный  весенний  день  и  тех  двух  обаятельных  парней  в  чёрных  костюмах,  которые  профессионально  взяли  меня  под  руки  и  аккуратно  усадили  в  такой  же  чёрный  автомобиль.

Здание,  в  котором  я  оказался,  было  мне  знакомо.  Мой  ежедневный  прогулочный  маршрут  пролегал  около  этого  сурового  памятника  сталинской  архитектуры…  Всякий  раз,  приближаясь  к  нему,  я  переходил  на  противоположную  сторону  и  невольно  ускорял  шаг.  Меня  почему-то  тревожили  серые  каменные  стены,  слоновьи  колонны,  строгий  прямоугольник  с  названием  учреждения,  тяжёлые  дубовые  двери,  зловеще  похлопывающий  на  ветру  государственный  флаг…  Представляя  сырые  подвалы  этого  титаника,  я  и  не  подозревал,  что  однажды  парни  в  чёрном  приведут  меня  в  один  их  них.

-  За  что?  –  отчаянно  спрашивал  я  себя,  машинально  отсчитывая  ступеньки,  ведущие  в  подземелье.

-  Да,  нигилист…  Да,  Фома  неверующий…  Да,  солипсист…  Но  ведь  не  диссидент  же!  На  митинги  не  хожу,  власть  не  ругаю,  с  соседями  не  ссорюсь,  коммуналку  плачу  вовремя,  революционные  теории  не  измышляю…  К  миру  отношусь  нейтрально…  Так,  будто  его  и  нет  вовсе,  –  думал  я,  лихорадочно  вспоминая  все  свои  грехи.

-  Двадцать  пять.

Их  было  ровно  двадцать  пять!  Этих  чёртовых  ступенек!

-  Столько  же,  сколько  мне  лет.  Мрачное  совпадение.

-  Неужели  конец?

Нет.  Как  оказалось,  –  только  начало.

Об  этом  мне  весело  сообщил  следователь,  довольно  фальшиво  исполнявший  роль  хорошего  парня,  неумело  пользуясь  стандартным  набором  приёмов,  призванных  расслабить  и  расположить…  Однако  его  пошлые  прибаутки,  свойские  похлопывания  по  плечу,  неестественный  смех,  сигареты  и  чай…  были  настолько  прозрачны,  что  за  ними  я  тотчас  разглядел  огромную  клыкастую  пасть,  готовую  проглотить  меня  целиком,  со  всеми  моими  уникальными,  единственными  во  всей  несуществующей  вселенной  органами  чувств…  Проглотить  с  потрохами,  даже  не  разжёвывая.

-  Видимо,  дела  мои  совсем  плохи,  раз  приставили  такого  монстра  –  мысленно  отметил  я  и  нешуточно  испугался.

В  чём  же  меня  подозревал  тот  невысокий,  полный,  лысоватый  человечек  с  острым  взглядом  недобрых  серых  глаз?

О,  очень  во  многом!

Тихим,  вкрадчивым  голосом  мне  было  объявлено,  что  я  работаю  на  три  разведки  (ЦРУ,  Моссад,  Ми-6),  являюсь  международным  террористом,  высокопоставленным  масоном,  циничным  теоретиком  анархизма….

Едва  восстановив  дар  речи  после  столь  серьёзных  обвинений,  я  стал  горячо  всё  отрицать.  Помню,  делать  это  мне  было  и  легко,  и  трудно.  Легко,  поскольку  имел  богатый  опыт  отрицания,  а  также  потому,  что  всё  инкриминированное  мне  было  чудовищной  ложью.  Трудно  стало  после  предъявленных  доказательств.

Первым  принесли  моё  эссе  «Несвобода»,  написанное  пару  лет  назад.

-  Ваш  текст?  –  сурово  спросил  толстячок.

-  Мой,  –  спокойно  согласился  я,  уверенный,  что  ничего  антигосударственного  там  нет.

После  чего  следователь  удовлетворённо  потёр  ладошки  и  попросил  охранника  вызвать  Аркадия  Семёновича.

Через  несколько  минут  пришёл  моего  возраста  небритый  и  непричёсанный  ботан  в  нелепых  очках  и  стал  рассказывать  мне,  как  однажды  прочитал  «Несвободу»,  как  легко  и  быстро  расшифровал  текст,  как  получил  в  итоге  краткий  отчёт  об  успешной  вербовке  сребролюбивых  аборигенов  для  работы  на  Моссад…

Ключ  оказался  удивительно  примитивен,  и,  спустя  некоторое  время,  я  бойко  читал  свой  шпионский  доклад.  Кстати,  некоторые  попавшие  туда  фамилии  я  знал,  и  носителями  их  были  далеко  не  простые  обыватели.

Что  тут  сказать?  Как  оправдаться?

Особенно,  когда  все  без  исключения  мои  тексты  несли  в  себе  скрытый  зловещий  смысл.  Когда  в  каждом  из  ста  пятидесяти  шести  эссе  содержалась  зашифрованная  информация  о  подготовке  терактов,  о  похищениях  людей,  о  тайных  тюрьмах,  о  крушениях  поездов  и  об  авиакатастрофах…  Кроме  того,  были  в  них  и  сведения  о  предстоящих  землетрясениях,  извержениях  вулканов,  цунами…

При  этом  все  предупреждения  печатались  примерно  за  месяц  до  события.
Естественно,  я  продолжал  всё  отрицать.  Мне  не  в  чем  было  сознаваться.  Ну  как  я  мог  знать  заранее  о  землетрясении  в  Италии,  или  о  цунами  в  Индонезии?

Не  стану  в  подробностях  описывать  тот  кошмарный  подвальный  месяц,  подвергший  меня  унизительным  и  малоприятным  процедурам.  Меня  непрерывно  допрашивали  психоаналитики,  экстрасенсы,  гипнотизёры,  уходя  лишь  на  время  приёма  пищи  и  шестичасового  беспокойного  сна…  Вводили  сыворотку  правды…  Несколько  раз  подключали  к  детектору  лжи…  Пока  не  поверили  в  мою  непричастность.  Справедливости  ради  должен  сказать,  что  меня  не  били,  током  не  пытали,  иголки  под  ногти  не  загоняли.  Слава  Богу,  мне  поверили,  но…

Но  не  отпустили.

Нет.  В  подвале  я  больше  не  обитаю.  Формально  я  свободен.  Вот  уже  три  года.

Увы,  лишь  формально.

Перед  выходом  на  поверхность  для  участия  в  следственном  эксперименте  я  получил  бумагу  и  ручку.  Собрался,  настроился,  вдохновился  и  написал  миниатюру  «Обман»,  где  за  густой  метафизической  пеленой  Аркадий  Семёнович  без  особого  напряжения  увидел  подробное  описание  теракта  в  гей-клубе  Амстердама…  Который  через  месяц  планировала  осуществить  радикальная  исламистская  группировка  с  трудновыговариваемым  названием  и  который,  благодаря  мне,  впоследствии  успешно  предотвратили  спецслужбы  Нидерландов.

Таким  образом,  судьба  моя  была  предрешена.  Я  больше  не  принадлежал  самому  себе.

Уверен,  что  моей  новой  жизни  позавидовали  бы  многие  обыватели…  Быть  может,  даже  все…  За  редким  исключением…  Вполне  предсказуемо  сравнив  произошедшее  с  известной  сказкой…  Едва  ли  нашёлся  бы  кто-то  похожий  на  чудаковатого  российского  математика  и  отказался  бы  примерить  на  себя  свалившиеся  с  небес  хрустальные  башмаки.  Обрадовался  и  я,  не  раздумывая,  поместив  истосковавшиеся  по  ходьбе  ноги  в  сказочную  обувь.

Итак,  суть  предложений  (требований)  сводилась  к  одному:  как  можно  больше  писать.  Выдавать  на  гора  тексты,  тем  самым  спасая  человеческие  жизни  и  освобождая  мир  от  всякой  нечисти.  Задача  не  только  благородная,  но  и  весьма  приятная,  поскольку  литературное  творчество  всегда  доставляло  мне  истинное  наслаждение.

Взамен  же  государство  обеспечивало  меня  всем  необходимым  для  непрерывного,  неиссякаемого,  плодотворного,  архигуманного…  и  сверхсекретного  процесса  воспроизводства  текстов.

Иными  словами,  нежданно-негаданно  я  стал  единственным  жителем  идеальной  страны  Икарии,  где  лишь  по  отношению  ко  мне  действовал  знаменитый  принцип  «от  каждого  по  его  силам,  каждому  по  его  потребностям»,  чуть  позже  популяризированный  не  менее  знаменитым  бородачом  в  «Критике  Готской  программы»,  однако  так  и  не  успевший  воплотиться  в  великой  империи,  которая  относительно  бескровно  распалась,  спустя  два  года  после  моего  в  ней  рождения.

Короче  говоря,  расписавшись  в  договоре  и  покинув  подвал,  я  сразу  же  попал  в  коммунизм.

Там  меня  обеспечили  всем…  Прежде  всего  квартирами  и  домами  в  прекрасных  городах  и  живописнейших  уголках  земного  шара,  где  по  замыслу  я  должен  черпать  вдохновение  и  комфортно  трудиться;  освободили  от  всех  бытовых  забот  и  проблем,  дабы  я  не  отвлекался  от  работы;  всякое  моё  желание  тут  же  выполнялось;  деньги  я  мог  тратить  в  неограниченном  количестве  на  любые  нужды…  Меня  круглосуточно  охраняли  крепкие  невозмутимые  парни.

Я  находился  в  центре  глубоко  законспирированной  утопии,  и  это  вполне  соответствовало  моему  мировоззрению.  Ибо  утопия,  как  известно,  в  переводе  с  греческого  означает  «место,  которого  нет».  Да,  я  по-прежнему  оставался  воображаемой  серединой  отсутствующего  мира,  и  до  поры  до  времени  мои  отношения  с  ним  можно  было  назвать  гармоничными.  Они  длились  около  двух  лет.  До  тех  пор,  пока  страстное  желание  жениться  не  рассыпалось,  наткнувшись  на  категоричный  отказ  тех,  кто  расчётливо  и  хладнокровно  определял  условия  моего  существования.

-  Внимательно  ознакомившись  с  прошлым  и  настоящим  вашей  избранницы,  мы  пришли  к  выводу,  что  она  не  достойна  быть  вашей  супругой,  –  вежливо  ответили  мне  после  нескольких  дней  томительного  ожидания.

А  ещё  через  месяц  эти  люди  свели  меня  с  меланхоличной  худощавой  особой,  чей  равнодушный  рассеянный  взор,  шершавая  кожа  и  вечно  потные  ладони  как-то  уж  очень  быстро  воодушевили  меня  отказать  им  в  куда  более  жёсткой  форме.

Данные  события  весьма  болезненно  прошлись  по  мне  непримиримым  дуэтом,  оставив  после  себя  с  одной  стороны  внушительный  рубец  на  сердце,  с  другой  –  глубокую  трещину  на  моей  вере  в  собственную  исключительность  и  космическое  одиночество…

Что  не  могло  не  сказаться  на  творчестве.  Несколько  рассказов,  среди  которых  «Тени»,  «Закон  всеобщего  отражения»,  «Относительность  Абсолюта»,  «Страх  одиночества»,  оказались  пустышками  и  вынудили  Аркадия  Семёновича  беспомощно  развести  руками.
 
Незамедлительно  был  созван  консилиум  психоаналитиков-экстрасенсов-гипнотизёров,  где  единогласно  было  принято  решение  вывезти  меня  на  охлаждающую  экскурсию  по  Северному  и  Южному  полюсам  с  последующим  двухнедельным  отдыхом  на  Багамских  островах.

Удивительно  то,  что  эта  странная  термическая  терапия  довольно  быстро  принесла  ожидаемый  результат.  В  уютном  бунгало  среди  кокосовых  пальм  под  сочувственный  шёпот  тёплого  Атлантического  океана  я  написал  рассказ  «Освобождение»,  скрытно  и  подробно  предупреждавший  о  подготовке  очередного  государственного  переворота  в  неугомонной  Уганде.

Так  восстановилось  моё  непознанное,  загадочное  ясновидение.

Чего  никак  нельзя  сказать  о  былом  блаженстве  и  душевном  равновесии.

Солёными  каплями  они  медленно  просачивались  сквозь  образовавшуюся  во  мне  трещину.

Мысль,  самозабвенно  работавшая  над  спасением  человечества,  вдруг  развернулась  и  обратила  взор  на  своего  конкретного  носителя,  то  есть  на  меня…  На  мою  жизнь.

Что-то  в  ней  было  не  так… 

Стерильность,  вот  что.  Она  была,  как  дистиллированная  вода,  которой  толком  не  напьёшься…  Как  дождь,  под  которым  не  промокнешь…  Как  солнце,  под  которым  не  загоришь…

Лубочная,  прилизанная,  беспроблемная  жизнь,  напоминающая  голливудский  сериал…

Не  прошло  и  трёх  лет,  как  мне  надоело  быть  его  придуманным  героем…  Мне  надоело  лёгкое  скольжение  по  поверхности  жизни…  Настолько  гладкой,  что  мысли  не  за  что  было  зацепиться  и  она  пассивно  скользила  вместе  со  мной…  Теряя  иммунитет  и  силу…  Лишаясь  остроты  и  постепенно  тупея.

Мне  наскучила  эта  коммунистическая  Икария…  Этот  искусственный  оазис  посреди  пустыни…  Захотелось  выйти  за  его  золотые  ворота…  В  пески,  в  жару…  Одиноко  брести  по  барханам  к  вожделенному  колодцу…  Добраться  до  морского  побережья,  попасть  на  хлипком  судёнышке  в  шторм,  под  девятый  вал  и  почувствовать  горько-солёный  привкус  смерти,  хорошо  знакомый  всем  терпящим  кораблекрушение.

Это  было  необходимо  мне  и  моему  творчеству.  Я  с  тревогой  замечал,  как  оно  хиреет,  чахнет,  угасает.  В  моих  текстах  всё  реже  и  реже  встречались  смелые  и  нестандартные  обороты,  мерцающие  загадочным  светом  метафоры,  точные  и  неожиданные  эпитеты…  В  некогда  живых,  беспокойных,  резвых  строках  поселилась  лень,  скука  и  пошлость.

Что  же  касается  скрытого  содержания,  то  и  оно  заметно  обеднело  и  измельчало.  Вместо  серьёзной  информации  о  терактах,  землетрясениях,  государственных  переворотах  Аркадий  Семёнович  виновато  извлекал  из  моих  жалких  сочинений  ничтожные  сообщения  о  чиновниках-мздоимцах,  ворах-карманниках,  нечестных  бухгалтерах,  беглых  алиментщиках  и  мелких  хулиганах…,  чем-то  напоминавшие  анонимные  доносы  неравнодушных  граждан.

И  снова,  теперь  уже  по  моему  требованию,  был  созван  консилиум,  где  я  произнёс  пылкую  речь,  в  которой  настойчиво  просил  снять  охрану  и  отпустить  меня…  В  жизнь…  В  её  гущу…  В  несимпатичные  её  уголки.  В  длинные  очереди.  В  переполненный  общественный  транспорт.  На  шумные  рынки.  В  липкие  чиновничьи  кабинеты.  На  орущие  стадионы.  В  душные  плацкартные  вагоны.  На  бессмысленные  митинги.  В  грибные  леса.  На  многолюдные  пляжи.

Отпустить,  хотя  бы  на  время.  Чтобы  я  смог  активным  бойцом  погрузиться  в  конфликт.  Поскольку  без  него  не  бывает  гармонии,  а  значит  не  бывает  полноценной  жизни…  И  её  достойного  отражения  в  творчестве.
   
Не  отпустили.  Испугались.  Не  за  меня,  разумеется.  За  себя.  За  свои  шкуры,  которые  с  них  живо  спустят,  случись  со  мной  что-нибудь.

Таким  образом,  мне  ничего  не  оставалось,  кроме  как  изменить  точку  зрения  на  свою  жизнь…  Посмотреть  на  неё  по-другому…  Из  глубины  того  мира,  куда  я  так  стремился  из  зажиточной,  но  несвободной  Икарии…  Посмотреть  со  стороны  как  на  безнадёжную  драму,  как  на  скрытую  форму  несвободы…  Посмотреть  и  увидеть  в  ней  необходимый  мне  печальный  смысл…  Примерить  его  на  себя  и  задуматься.

Так  и  сделал.  Дал  волю  воображению  и  расшевелил  мысль.  Оживил  её.

И  она  побежала.

Да  так  резво,  что  я  едва  поспевал  за  ней.  Её  поступь  была  настолько  мощной,  что  мне   казалось,  будто  она  существует  сама  по  себе…  Неким  бескомпромиссным  потоком,  сокрушающим  на  своём  пути  устаревшие  догмы,  прогнившие  традиции,  ложные  представления…  Она  невозмутимо  и  бесстрастно  рушила  мою  веру  в  то,  что  я  –  человек…

Аргументированно  и  веско  убеждала,  что  я  всего  лишь  функция,  программа,  жалкий  персонаж  компьютерной  игры,  придуманной  космическим  разумом  с  неведомой  нам  целью…  Что  вся  моя  жизнь  математически  рассчитана  и  размещена  в  тесной  ячейке  бесконечной  и  загадочной  матрицы…  Что  все  мои  эмоции,  творческое  вдохновение,  логические  конструкции,  благородные  порывы…  есть  не  что  иное,  как  цифры…  Обыкновенные,  холодные,  равнодушные,  сухие  цифры…  А  их  различные  комбинации,  их  замысловатые  сочетания,  их  переменчивые  ряды  и  образуют  бегущие  цветные  и  чёрно-белые  кадры,  ошибочно  названные  нами  жизнью…  Увы,  жизни  нет.  Нас  тоже  нет.  Есть  лишь  игра…
Есть  загадка,  которую  программа  должна  разгадать.

Для  этого  матрица  постоянно  подбрасывает  подсказки.  Вся  наша  так  называемая  жизнь  является  сплошной  цепочкой  подсказок,  призванных  помочь  нам  (программе)  отгадать  смысл  существования…  Подсказок  в  форме  различных  неприятностей,  болезней,  разочарований,  успехов,  достижений,  способностей  и  талантов…  В  виде  счастья  и  отчаяния…

Они  плотно  окружают  нас  преобразованными  и  замаскированными  цифрами,  эти  бесчисленные  подсказки.

Моё  ясновидение,  якобы  случайно  открытое  параллельной  программой  в  образе  пытливого  и  дотошного  Аркадия  Семёновича  –  тоже  подсказка…  То  ли  серьёзная,  то  ли  шутливая…

Я  постоянно  пытаюсь  понять,  что  она  желает  мне  поведать…  И  порой  мне  кажется,  будто  я  близок  к  разгадке.

Впрочем,  возможно,  мне  это  только  кажется…